Жанна де Ламотт - Михаил Волконский

– И вы таким образом следили за дуком? – воскликнула княгиня.

– Но ведь и вы сейчас сделали то же самое!

Княгиня должна была сознаться, что это – правда. Она не только сама сейчас следила за дуком, но и желала продолжать свои наблюдения, вернувшись снова в тайник, когда переодетый в Белого дук придет домой и пройдет к себе в кабинет.

– Кто же этот старик и какие у него дела с дуком дель Асидо? – допытывалась княгиня Мария.

Но Жанна с некоторым оттенком оскорбленного достоинства, как бы показывая, что не желает входить в подробности из боязни какой-нибудь новой выходки со стороны княгини, на все ее вопросы отвечала только:

– Подождите немного, и вы сами все узнаете и увидите.

Княгиня Мария сильно желала все узнать и увидеть сама, потому что она и не поверила бы никаким рассказам.

Дук отлучился ненадолго, и вскоре послышался стук подъезжавшей кареты.

Княгиня Мария поспешно устремилась в тайник и увидела, как ее переодетый муж был впущен в кабинет каким-то совершенно таким же стариком, двойником которого он являлся.

Дук вошел, поспешно очень, держа в руках толстую книгу в кожаном переплете.

– Теперь все здесь! – сказал он, – вот молитвенник, а здесь медальон, и стоит только сличить две вещи…

Он говорил и доставал в это время из запертой на ключ шкатулки медальон, который тогда показывал на лестнице княгине Марии.

– А тебе известно, как надо дешифровать сделанное таинственное указание? – спросил настоящий старик.

– О да! – уверенно произнес переодетый дук, – это очень просто!.. В этом медальоне под портретом, вставленным в него, есть кусок пергамента и на нем написан ряд цифр. На каждой странице этого молитвенника подчеркнуто по одной букве. Цифры в медальоне указывают те страницы, на которых находятся буквы, составляющие слова указания. Вот и все! Конечно, мне хочется поскорее узнать, где это место, в котором хранятся сокровища, способные обогатить нас.

Дук достал из медальона кусок пергамента с цифрами и быстро стал перебирать страницы молитвенника.

Вдруг он вздрогнул… захлопнул книгу и бессильно опустился в кресло…

– Нет, этого не может быть! – хрипло произнес он, – не может быть!.. Это – кошмар… Наваждение…

Он сделал над собой усилие, опять взялся за молитвенник и опять откинул его.

Княгине Марии видно было при этом его лицо. Оно было бледно, посиневшие губы скривились и вздрагивали, глаза словно бы выкатились и уставились в одну точку.

– В чем дело? – спросил старик.

Дук безвольно поднял руку, но она сейчас же упала, и он с расстановкой с трудом произнес:

– По ключу и молитвеннику вышли слова: «Орест Беспалов один все знает и ничего вам не скажет!.. – Он замолк; потом его губы снова зашептали:

– Кто же это, кто в самом деле, – этот Орест?! Я не поверил Жанне де Ламотт, предупреждавшей меня рассказом о том, что сделал с нею этот человек. Я дал бы голову на отсечение, что у нее это была галлюцинация… Но ведь я сам-то не сплю теперь?.. Ведь мои способности, к сожалению, слишком отчетливы. Проверь ты, не ошибаюсь ли я?!..

Другой – настоящий – старик проверил и опять вышло то же самое: из латинских букв молитвенника составилась французская фраза: «Орест Беспалов один знает все, и ничего вам не скажет».

– Ну да! Да! – снова заговорил дук. – Этот человек как будто обладает сверхъестественными средствами и, может быть, когда я говорил, что он – тайный агент иезуитов, и думал, что говорю это в насмешку над Жанной де Ламотт, у меня была интуиция, и я, сам того не ведая, разгадал истину?!.. Иначе что же это?.. Как же это?.. Здесь, очевидно, его рука, очевидно, что это – дубликат медальона, сфабрикованный им самим, а подлинник находится у него и он его действительно показывал Жанне де Ламотт!

– Что же из всего этого ты заключаешь? – медленно проговорил старик.

– Что все рухнуло, что мы разорены, что я, не боявшийся никого на своем веку, нашел, наконец, в Оресте Беспалове такого сильного врага, с которым сам не могу справиться, и который взял верх надо мной… До сих пор я чувствовал себя сильнее других, теперь я нашел человека сильнее себя… Но я еще не сдамся так легко, я еще попробую бороться!..

– Ты все еще хочешь бороться?..

– Да, да! – воскликнул дук и, упав в полном изнеможении, бессильно откинулся на спинку кресла.

53. Последняя ставка

Саша Николаич был сильно поражен вероломством княгини Марии. Иначе он и не мог назвать ее отношение к нему.

Он, питавший к ней самые нежные и возвышенные чувства, никак не ожидал, что она так жестоко надругается над ним и его чувствами и окажется не только не соответствующей идеалу, которым себе представлял ее Саша Николаич, но, напротив, явилась как бы полной противоположностью этому идеалу.

И всегда, как это бывает, чем больше он был влюблен и отуманен красотой княгини Марии, тем сильнее было его разочарование и тем больше он теперь ненавидел ее.

Теперь, разочаровавшись в княгине Марии, Саша Николаич настолько же преувеличивал и свое разочарование. Его возмутил ее разговор с ним, но он окончательно убедился, как ему казалось, в ее ехидстве и в том, что она – недостойная женщина, после того, как услышал рассказ бывшего графа Савищева о том, подслушанном им разговоре, который состоялся у дука с его женой.

Саша Николаич не мог простить княгине Марии фразу, что она так говорила с ним только ради получения от него денег.

Он сидел у себя в одиночестве, дулся на весь мир и уже готов был проклясть огулом всю человеческую породу.

В течение своего одиночества он видел только одно постороннее лицо – Наденьку Заозерскую, приезжавшую к его матери.

Он должен был признаться сам перед собой, что всегда, во всех случаях жизни, даже в минуты полного отчаяния, которые ему приходилось переживать прежде, Наденька Заозерская всегда производила на него тихое, умиротворяющее впечатление. В ней было что-то до того ласковое, душевное, притягивающее к себе, что у Саши Николаича хотя и не билось сердце сильнее, когда он видел ее, но на душе становилось легче, и он чувствовал себя добрее и лучше. И он всегда так и думал о Наденьке Заозерской и иначе не мог на нее смотреть, и вот только появление княгини Марии внесло полный разлад в его отношения, главным образом, самого с собой.

Теперь Николаич мало-помалу приходил в себя снова и чем больше он думал о Наденьке Заозерской, тем ему становилось легче и тем уравновешеннее он становился сам в своих чувствах.

Чтобы избежать всякого соблазна, он решил, что не станет больше и смотреть на княгиню Марию, и встречаться с нею не станет, и не увидит ее никогда.

Однако только что он решил так, как тотчас же должен был не только увидеть ее, но и говорить с нею.

Княгиня Мария явилась к нему сама. Она пришла под густой, темной вуалью, не назвала лакею своей фамилии для доклада и открыла лицо только тогда, когда осталась наедине с Сашей Николаичем.

Она сильно побледнела и вдруг осунулась и похудела так, что ее щеки ввалились, черные глаза выдались вперед и стали еще больше, но не красивее – покрасневшие веки портили их.

Возле ее глаз Саша Николаич сразу же заметил морщинки, гусиные лапки, на которые прежде, очевидно, внимания не обращал.

Княгиня Мария пришла, откинула вуаль, села и заранее достала платочек, как будто знала, что заплачет.

И это было неприятно Саше Николаичу, который ужасно не любил женских слез.

«Ну, что она может сказать мне?» – грустно, бередя себе душу, думал он. Он словно бы глядел на черепки еще недавно нравившейся ему и дорогой для него вещи. Впрочем, в том-то и была вся суть, что княгиня Мария для него была только вещью, а он, безумец, не понимал этого!

– Я пришла к вам, – заговорила Мария тихим, упавшим голосом, так что трудно было узнать в ней прежнюю гордую и надменную даже княгиню Марию. Она пришла к Саше Николаичу, потому что не видела для себя иного выхода.

То, что произошло в кабинете ее мужа, и чего она стала тайной свидетельницей, открыло ей глаза на ее положение и страшно, сильно подействовало на нее.

Всякая загадочность, которую мы не можем объяснить себе, всякое явление, непонятное для нас непременно внушают нам как бы безотчетный страх перед неизвестным. И, чем невероятнее, непостижимее это непонятное, тем оно сильнее действует для нас.

Княгиня Мария не могла ни вообразить, ни представить себе, каким образом пьяный вечно Орест, которого она и знала-то всегда за пьяного и который смешными выходками выманивал у нее «моравидисы» на водку, каким образом этот Орест был самим дуком дель Асидо, да и такой женщиной как Жанна де Ламотт признан исключительным существом, силу которого они не только признавали, но и готовы были преклоняться перед ней.

Эти два совершенно противоположные представления об Оресте не могли совместиться в разуме княгини Марии, и она мысленно отмахивалась от думы об Оресте как от чего-то страшного.