По ту сторону - Сергей Щипанов

«Уж не о полулегендарном ли «пенициллине инков» рассказывает отец Фернан?» – подумалось мне.

Антибиотик, изобретённый индейцами Южной Америки за пятьсот лет до европейцев!

Неужели это не выдумка?

О, сейчас этот препарат был бы как нельзя более кстати в Европе, где эпидемия сифилиса приобрела угрожающий характер. После плавания Колумба, Старый Свет в довесок к чуме, проказе, чёрной оспе и прочим «прелестям» получил неведомую европейцам болезнь, позже причисленную к категории недугов, носящих имя богини любви Венеры.

Известно, что моряки, плававшие с Колумбом, по возвращении в Испанию влились в армию Карла VIII, участвовали в походе на Италию и осаде Неаполя. Среди солдат, не без участия неаполитанских «жриц любви», вспыхнула и пошла гулять зараза, привезённая из далёкой Америки. А после разгрома армии солдаты разнесли её по всей матушке-Европе.

– Если я правильно поняла, речь идёт о лекарстве из плесени Penicillium. Это, несомненно, отличное средство для лечения многих опасных болезней, и в том числе люэса, а также чахотки, гнойных воспалений и многих других недугов.

– О! Поразительно! Ваши познания, сударыня, удивляют! – воскликнул монах, заметно разволновавшись. – Я был уверен, что в Старом Свете никто не слышал о том лекарстве.

Мне следовало бы попридержать язык. Отец Фернан может чёрт знает что обо мне подумать. Хоть он и высказывался, мол, представители его монашеского ордена отличаются терпимостью к иноверцам, ему ничего не стоит натравить на меня, православную, да к тому же жену протестанта, «псов Господних» – инквизицию. А уж те станут выяснять, просто ли я еретичка, или слуга дьявола.

Пришлось опять лгать и изворачиваться, объясняя, что слышала о пенициллине от некоего моряка-португальца. Монах, кажется, поверил. Во всяком случае, расстались мы на дружеской ноте.

Безумную мысль – облагодетельствовать жителей средневековой Европы, подарив им чудесное лекарство, – промелькнувшую у меня в голове, когда услышала от монаха про «пенициллин инков», подавил голос рассудка. Не время делать людям столь щедрые дары – такое вмешательство нарушит ход истории. «Служба контроля и коррекции времени» наверняка не позволит: поступит со мной, чего доброго, как боги-олимпийцы с непослушным Прометеем.

3

Отец Фернан отбыл в Голландию. Дядя Рич тоже уехал: узнал, что я раздобыла необходимое Роберту лекарство, и заторопился домой, к семье. Я же оставалась в Париже, в гостинице «Пегая лошадь», с больным мужем на руках.

Поначалу всё неплохо складывалось: Роберт пошёл на поправку, и в деньгах недостатка не было – у меня оставались пятьсот ливров, которыми ссудил дядя Рич для уплаты выкупа мадам Лурье.

Только напрасно я посчитала, что мадам не имеет ко мне финансовых претензий, и вообще оставит в покое, потерпев поражение в честном поединке. Плохо я знала представительниц здешнего полусвета.

Ко мне явился посланец Лурье, и предъявил счёт «за понесённые расходы по содержанию капитана Хоума во время пребывания в её доме».

– Вы должны мадам Лурье четыреста девяносто восемь ливров, включая компенсацию за причинённый лично ей вред, – заявил посланник. – В случае вашего отказа мадам Лурье будет вынуждена обратиться в суд. А ей этого очень не хотелось бы.

Вот так, продолжая корчить из себя благородную даму, стоящую выше мелочных дрязг, мадам решила-таки слупить с меня сумму, практически равную неполученному выкупу.

Я поняла: уплатить придётся, иначе на меня натравят судейских, и может получиться ещё хуже. Истребовала только расписку в получение денег при свидетелях – хозяине гостиницы и его взрослом сыне.

Передавая деньги, поинтересовалась здоровьем мадам.

– Она поправляется, – сухо ответил посланник. – Вам же, сударыня, настоятельно рекомендую как можно быстрее покинуть Париж и Францию. Надеюсь, вы меня понимаете?

4

Хорошо, что я не убила эту чёртову мадам – терзалась бы теперь. Но, избежав душевных мук, получила в лице Лурье кровного врага. Она наверняка спит и видит, как бы мне отомстить. Так что предложение убраться из Парижа подобру-поздорову, не пустой звук, за ним стоит вполне реальная угроза.

Впрочем, отчасти мадам уже отомстила, оставив меня, что называется, без гроша. К тому же с больным мужем на руках.

Пришлось пойти на жертвы.

За жемчужное ожерелье, подарок Роберта, еврей-ювелир, в лавку которого на улице Фосе-Сен-Жермен я обратилась, дал мне триста тридцать ливров. Мошенник, наверное, крепко меня надул (я понятия не имела, какова реальная цена жемчуга), но была рада и таким деньгам.

Следуя совету посланца мадам Лурье, я решила более не обременять славный город Париж своим присутствием, и вернуться в Англию, не дожидаясь окончательного выздоровления мужа. Таково было и желание Роберта. Он уверял, что дома поправится гораздо быстрее.

Ехать в повозке для Роберта не представлялось приемлемым: на здешних дорогах растрясёт так, что может опять открыться рана в боку. Однако существовала альтернатива: сплавиться на лодке по Сене до Гавра, а уж оттуда до английского берега рукой подать.

Мы так и поступили.

Плыли, можно сказать, с комфортом. Большая плоскодонка тихо скользила вдоль берегов, радующих глаз изумрудной зеленью лугов, пасторальными картинами сельской жизни, с опрятными крестьянами и крестьянками, коровками и овечками, пением жаворонков по утрам и вечерними соловьиными трелями. Остался позади город Руан, печально знаменитый как место, где сожгли «Орлеанскую деву» Жанну Д’Арк. Мрачная Большая Башня, место заключения французской национальной героини, вместе с другими башнями и башенками чернела на фоне ярко-голубого безоблачного неба Нормандии.

Роберт полулежал на специально устроенном для него ложе на корме лодки. Он сильно похудел, осунулся, неразговорчивым стал. Очень переживал, похоже, неудачу последней экспедиции и своё пленение. Рассказал, что его держали взаперти, он почти не вставал с постели – ослабел от потери крови, и ещё, что Лурье имела на него виды.

– Эта шлюха делала мне намёки, мол, если не стану с ней спать, не увижу свободу, – грубо сказал Роберт. – Поделом ты ей всыпала, Джонни. Жаль, что не прикончила.

– О, не говори так, милый! Я не хотела лишать её жизни. Господь позволил мне не обременить душу убийством.

– Ты рассуждаешь, как святоша. Когда дерёшься с врагом, у тебя одна цель – убить его. Или он убьёт тебя.

Бесполезно с ним спорить: сын своего века, он не может думать иначе.

На пятый день мы прибыли в Гавр, главный французский порт на Ла-Манше. А здесь нас ждало крайне неприятное известие: в Англии чума, и любым судам строго запрещено приставать к английским берегам.

Мы, что называется, попали.

VII. Гавр – не Париж

1

Не понос, так золотуха.

Впрочем, для чумы, настоящей «моровой язвы», это полушутливое выражение неуместно. В 14 веке она выкосила четверть населения Европы. Тут не до шуток. Неудивительно, что при вспышке чумы на Британских островах французы немедленно ввели карантинные меры.

Сама я панически боялась «чёрной смерти», которая подобно степному пожару распространяется с огромной скоростью, оставляя мёртвые деревни и целые города, заваленные трупами, единственное спасение от которой – полная изоляция.

Конечно, о том, чтобы добраться сейчас до Англии, не могло быть и речи. Пришлось сойти на берег и «ждать у моря погоды».

Мы сняли комнату в доме близ порта. Недорогую и вполне приличную, с полным пансионом, так что мне, как и в Англии, ничего делать самой не приходилось.

Роберт сказал: в Гавре он почти дома, имея в виду не близость родных берегов, а то обстоятельство, что этот город одно время принадлежал англичанам, которым его передали гугеноты. Впрочем, уже через два года французы вернули себе Гавр с его портом, прозванным «тресковым» (отсюда отправлялись суда ловить треску в северных водах).

Небольшой городок, с пока ещё короткой историей, Гавр тщился походить на Париж. Недавно построенный собор Богоматери, Нотр-Дам дю Гавр, хоть и уступал своему парижскому собрату размерами и величием, горделиво возвышался над скромными домиками и кривыми улочками. Здесь море, река, и отвоёванная у болот земля как бы дополняли друг друга, образовав единую систему, такую же, как в Петербурге, скажем. Собственно, слово «гавр» означает «гавань». Мне довелось бывать во многих портовых городах – и когда жила у себя, в своём времени, и тут, в Средневековье. Но Гавр оказался, если можно так выразиться, самым портовым. Прорезанный многочисленными бассейнами (так здесь именуют широкие каналы), он представлял, в сущности, единую большую гавань.

Мы из окна могли видеть верхушки мачт судов, отшвартовавшихся в бассейне Ваубан. На некоторых горделиво реяли разноцветные полотнища флагов, другие торчали голыми флагштоками, как сухие верхушки елей. Свежий морской ветер налетал порывами на дома, громыхал ставнями.