Мои воспоминания - Алексей Николаевич Крылов

Приносило ли пользу государству Совещание по судостроению, я не знаю, но оно приносило большую пользу ловкому чиновнику.

В 1915 г. я был назначен председателем правления секвестированных Путиловских заводов. Судостроительным отделом Путиловских заводов заведовал корабельный инженер Ш.; по выпуску он был намного старше меня, но по Морской академии был моим учеником; затем он был членом кораблестроительного отдела Морского технического комитета, когда я был главным инспектором кораблестроения; поэтому он не стеснялся мне докладывать и такие дела, о которых другие заведующие отделами не стали бы говорить. Перед Рождеством входит в мой кабинет Ш.:

– Ваше превосходительство, прикажете возобновить подписку на журналы по судостроению?

Я притворяюсь глупым:

– А вы что выписываете?

– Schiffbau, V. D. I., Engineering и пр.

– Конечно, продолжайте.

– Я не об этих журналах, а о журналах Совещания по судостроению.

– Но ведь они совершенно секретны; я их получал, когда был в Морском техническом комитете, как член Совещания, а остальные главные инспектора их не получали.

– Мы имеем их полный комплект, годовая цена 300 рублей.

– Нам сказано вести дело на коммерческом основании – продолжайте подписку.

Прошло пять лет. Зимой 1920–1921 гг. жил у меня И. К. Григорович, ибо у меня были дрова, а у него не было. Как-то рассказываю ему о журналах Совещания по судостроению. Он меня перебивает, вспоминая прошлое:

– Теперь я понимаю, в чем дело. Встречаю как-то – катит по Невскому на великолепном рысаке чиновник из типографии Морского министерства, получающий 900 рублей в год жалованья. Думаю, откуда сие?

По 300 рублей за экземпляр журнала. Наверное, расходилось 250–300 экземпляров; это 75 000-90 000 рублей в год – в пять раз больше оклада министра.

В. П. Костенко

В бытность мою и. д. председателя Морского технического комитета я приходил в комитет в 9 часов утра, тогда как присутствие начиналось в 11; таким образом я имел два часа, когда мог свободно заняться делами.

Как-то в марте 1910 г. сижу себе в кабинете; докладывают:

– Вас желает видеть корабельный инженер Маслов.

– Просите. Входит Маслов.

– Ваше превосходительство, я живу в одних меблированных комнатах с Костенко. Сегодня ночью пришли жандармы, произвели обыск, забрали разные бумаги и его самого и увезли.

– Скажите, был при этом капитан 1-го ранга Зилоти?

– Нет, не был.

– Если Зилоти не был, то был его помощник лейтенант Славинский?

– Нет, не был.

– Значит, от Главного морского штаба никого не было?

– Никого.

– Благодарю вас.

Между тем существовало высочайшее повеление, чтобы при обыске или аресте морского офицера был непременно или старший адъютант Главного морского штаба (в то время Зилоти) или младший адъютант (Славинский); значит, здесь было явное нарушение этого повеления.

Я сейчас же пошел в штаб. Зилоти был на месте.

– Сергей Ильич, известно вам, что сегодня ночью арестован корабельный инженер Костенко?

– Нет, не известно.

– Может быть, вас дома не было?

– Где бы я ни был, всегда известен телефон.

– Лейтенанту Славинскому тоже ничего не известно. Значит, прямое нарушение высочайшего повеления. Пойдемте к помощнику начальника штаба контрадмиралу князю Вяземскому.

– Вашему сиятельству известно, что сегодня ночью арестован корабельный инженер Костенко?

– Нет, не известно.

– Пойдемте к начальнику штаба вице-адмиралу Николаю Матвеевичу Яковлеву.

Яковлева я знал лет с 25, и мы с ним вместе писали руководство к уничтожению девиации.[42]

Пошли к нему князь Вяземский, Зилоти и я.

– Николай Матвеевич, известно вам, что сегодня ночью арестован после обыска корабельный инженер Костенко?

– Нет, не известно.

– Пойдемте к морскому министру, ибо товарищ министра этих дел не касается. Пришли к министру вчетвером: Яковлев, князь Вяземский, Зилоти и я. Очевидно, что весь штаб был достаточно накален таким нарушением его права.

Министр принял нас немедленно.

– Ваше высокопревосходительство, известно ли вам, что сегодня ночью арестован корабельный инженер Костенко, производитель работ Морского технического комитета?

– Нет, не известно.

– Главному морскому штабу это тоже не известно. Позвольте доложить вам этот указ Петра I:

«Поручика Языкова за наказание батогами невиновного и ему не подчиненного писаря корабельной команды лишить чина на четыре месяца, вычесть за три месяца его жалование за сиденье кригсрехта [военного суда] и за один месяц в пользу писаря за бесчестие и увечье его. Поручику же Фламингу, который тот бой видя, за своего подчиненного встать не сумел, вменить сие в глупость и выгнать аки шельма из службы».

– Ваше высокопревосходительство, вы имеете случай не уподобляться поручику Фламингу.

– Николай Матвеевич, поезжайте немедленно к Столыпину и выясните это дело. Поехал Яковлев к Столыпину, но вернулся ни с чем. Столыпин извинился, сказал, что это случайная неосмотрительность, которая больше не повторится, но что Костенко должен быть предан суду судебной палаты с сословными представителями.

Вскоре Воеводский был назначен в Государственный совет, морским министром стал Григорович. Приехал в Петербург отец Костенко, врач Полиевкт Иванович, сговорился с адвокатом Сидамон-Эристовым, который принял на себя защиту его сына.

В конце июля был суд. Председательствовал старший председатель судебной палаты сенатор Крашенинников, я был вызван защитою как свидетель.

На суде выяснилось, что в день ареста Костенко получил от судившегося вместе с ним Михалевича пакет, содержащий революционное воззвание и брошюры. Михалевич просил Костенко сохранить этот пакет, что Костенко и сделал, не вскрывая пакета.

Когда дошла очередь до моего показания, я отметил талантливость Костенко, его тщательное наблюдение за переделкой башен «Рюрика». Тогда Крашенинников меня перебил:

– Мы судим Костенко не за то, что он хороший инженер, а за то, что он революционер; что вы по этому поводу можете сказать? Не выражал ли он вам своих революционных взглядов?

– Я – генерал, председатель Морского технического комитета; Костенко – младший производитель работ; воинская дисциплина не позволяет ни мне, ни ему вести какие-либо неслужебные беседы.

– Значит, вы ничего по делу показать не можете?

– Нет, не могу.

– Можете быть свободны.

Сидамон-Эристов предложил мне несколько вопросов, но к делу не относящихся.

Не дожидаясь ни допроса других свидетелей, ни прений сторон, я ушел в полном убеждении, что Костенко будет оправдан, а Михалевич осужден.

Вечером я узнал, что Костенко приговорен к шести годам каторги, Михалевич – к нескольким месяцам тюрьмы с зачетом предварительного заключения.

На другой же день я написал подробное письмо Григоровичу и просил его спасти Костенко от каторги и дать ему возможность работать для флота.

Прошло около месяца. Звонит мне Зилоти:

– Пишите письмо Нилову примерно такое, как Григоровичу. Приговор посылается в Ливадию на утверждению царю.

Прошло недели две, опять звонок от Зилоти:

– Портфель министра юстиции вернулся. Приговора в нем нет, царь оставил у себя: это хорошо; Нилов будет иметь время говорить во время пути.

Еще через неделю:

Государь вернулся. Приговор у него.

Доклад морского министра царю бывал по понедельникам. В воскресенье ко мне явилась жена Костенко и передала мне толстую книгу с описанием повреждений, полученных нашими судами в Цусимском бою, составленным Костенко по опросу матросов во время плена в Японии.

Я тотчас же поехал к Григоровичу, показал ему эту книгу и сказал, что в ней заключается неоценимый боевой опыт. Григорович мне сказал:

– Я завтра же покажу эту книгу государю. В понедельник вечером звонит Зилоти:

– Министр вернулся с доклада, показал книгу царю; царь его спросил, знает ли он Костенко. Григорович ответил, что знает.

– Действительно ли это такой талантливый офицер, как о нем пишет Крылов, письмо которого мне доложил Нилов?

– Действительно.

– Нам талантливые люди нужны, – открыл ящик письменного стола, вынул приговор и что-то на нем написал. Что именно – Григоровичу не было видно.

Но Зилоти имел, как говорится, «ходы и выходы» и сказал мне, что приговор получен товарищем министра юстиции и на нем написано: «Дарую помилование».

Утром во вторник звоню к Зилоти:

– Помилование Костенко есть высочайшее повеление, оно должно быть исполнено в 24 часа, а не в четыре дня, как это канителят юристы. Позвоните товарищу министра юстиции и скажите, что Григорович – генерал-адъютант; если в течение 24 часов Костенко не будет освобожден, то он обязан доложить царю, что его повеление не исполнено.

Зилоти позвонил кому следует, и во вторник вечером Костенко приехал ко мне благодарить за заступничество.[43]

Научная и профессорская деятельность в Военно-морской академии. Консультантство

Приняв в 1900 г. в свое заведывание Опытовый бассейн, я продолжал чтение лекций в Морской академии.

В сентябре 1900 г. проф. А. Н. Коркин оставил чтение лекций в Морской академии и рекомендовал меня на свое место. Таким образом, с осени 1900 г. я стал читать курс дифференциального и интегрального исчисления в Морской академии. Само