Покой - Вулф Джин Родман

И все же, хотя «Ридженси» процветает, привлекая состоятельных клиентов от Балтимора до Бостона, там не все в порядке. Управляющий и владельцы отеля не желают признаваться в этом публично, однако проявления, признанные сверхъестественными, были замечены рядом выдающихся персон, многие из которых не знали о том, что другие видели до них. Подобные проявления особенно заметны на четырнадцатом этаже – действительно, семь из десяти зарегистрированных инцидентов произошли там, остальные были на двенадцатом, шестнадцатом и первом этажах соответственно.

– Чушь собачья, – перебил дед. – Я дожил до глубоких лет и ни разу не слышал о призраке, который обитал бы не в доме или на кладбище, а где-то еще.

Соответственно, ваша покорная слуга посетила отель и, при посредничестве администрации, поселилась в номере на четырнадцатом этаже. Жилье оказалось именно таким приятным и удобным, как обещали реклама и негласная репутация «Ридженси», которая иной раз представляет собой более надежный ориентир. Два окна выходили на просторный световой туннель и впускали достаточно солнечного света. Мебель и ковер были новыми, кровать – самой современной конструкции, а ванна, полностью эмалированная, с ножками вида «лапа-на-шаре», стояла на полу из сверкающей белой шестиугольной плитки и была самой современной из всех, что мне доводилось видеть. После легкого ужина в одном из превосходных ресторанов отеля я приготовила свою комнату к бдению, которое должно было продлиться всю ночь: поставила пару больших свечей на шифоньер, еще две на подоконник и четыре на столбики кровати, где прикрепила их собственным воском к элегантным закруглениям на концах. Я провела эксперимент и убедилась, что, когда в одиннадцать часов вечера, по здешнему обыкновению (как ради безопасности клиентов, так и для поощрения нормального режима дня), в отеле выключат электричество, я не останусь в темноте. До этого времени оставалось еще два часа, и я читала (можете не сомневаться, книга была из числа развлекательных!), пока не замигали электрические лампочки, вынудив меня поскорее снова зажечь свечи. Я отложила томик в сторону и всерьез начала караулить.

Весь огромный отель погрузился в тишину; ни один звук не нарушал его сна, кроме тиканья часов. Прошел час, потом два. Я сидела и наблюдала за восемью свечами, пока чуть ли не бессознательно ощутила некий шум – тот, поначалу совсем слабый, вторгся в привычную тишину. Тщетно я пыталась убедить себя, что это не более чем стрекотание сверчка в стене или звуки, производимые кем-то спящим в другой комнате, усиленные моим воображением. Но по мере того, как мое беспокойство возрастало, эти объяснения становились все более нелепыми, и вместо того, чтобы пытаться, как раньше, рационально истолковать шум, я легла на кровать и отдалась ему, позволяя фантазиям, которые он пробуждал, беспрепятственно резвиться в голове. Признаюсь, я почти заснула, как вдруг меня осенило: эти звуки могли быть всего лишь уличным шумом, и я даже как будто бы уловила в них рокот толпы, грохот множества машин по макадаму[68], сердитое гудение клаксонов. Я встала и уже собралась выглянуть наружу – но, увы, за моими окнами, как уже было сказано, был лишь световой туннель. Со временем шум усилился, и наконец я решила покинуть свою комнату, вспомнив, что коридор снаружи освещался выходящими на улицу окнами в обоих концах. В тот момент мой поступок казался смелым решением, и я с некоторым трепетом закрыла за собой дверь хорошо освещенного номера, чтобы прокрасться к слабому проблеску света, который заметила в конце коридора.

Наконец я добралась до окна и, посмотрев на тротуар в ста пятидесяти футах внизу, увидела зыбкое и бесформенное свечение, как будто тысячи каретных фонарей двигались туда-сюда в тумане. Не в силах разглядеть их как следует, я наблюдала за ними несколько минут, прежде чем вспомнила, что, когда помощник управляющего (редакторы этого журнала предупредили его об особом характере моей миссии) впервые показал мне комнату, где предстояло провести ночь, я заметила, что эти окна были не из прозрачного стекла, а из той своеобразной разновидности, называемой «матовой» или «рифленой», поверхность которой искажена, чтобы сохранить конфиденциальность находящихся внутри; свет проникает сквозь нее, но детали рассмотреть невозможно.

Минуту или больше я пыталась распахнуть окно, но это оказалось мне не по силам. Все это время движущиеся огоньки – ничего больше я не могла различить сквозь неровное стекло – продолжали свой танец, и звуки, которые я впервые услышала еще в своем номере, ревели и журчали громче, то и дело перемежаясь неистовым завыванием труб и уханьем бомбардонов, словно там, на улице, собрались воевать две армии.

– Бомбардон – это музыкальный инструмент, который издает звук, похожий на грохот далекого выстрела из пушки, – объяснила моя мать моему деду, который выглядел озадаченным.

В конце концов я решила пройти дальше по коридору, надеясь найти окно с прозрачным стеклом. Сложно подобрать слова, чтобы передать читателям ужас, который терзал меня, пока я шла мимо безмолвных запертых дверей, все еще слыша шум с улицы. Большинство дверей были темными, но кое-где в основании виднелись тоненькие, словно карандашный штрих, линии света, указывающие, что постояльцы прихватили с собой свечи (как я) или лампы на фотогене – возможно, это были ученые, привыкшие работать по ночам, или трудолюбивые бизнесмены, еще более внимательно изучающие книги иного рода. Из одного номера доносились веселые звуки оркестра – точнее, граммофона.

Неужели никто из этих людей, моих собратьев-постояльцев, не слышал снаружи того, что слышала я? Может, это явление открылось лишь моим ушам? Или каждый, оставшись наедине с собой в номере, старался убедить себя, что ничего не слышит, что рев и бормотание в ушах вызваны переутомлением и недосыпом? Меня так и подмывало постучаться к кому-нибудь, но я не стала.

Наконец – ибо коридоры образовывали огромный квадрат, и я обошла весь этаж – я снова оказалась у дверей своего номера, вошла и обнаружила, что свечи горят, как и прежде. Долгое время я сидела, прислушиваясь к звукам, которые обратили в хаос мое жалкое расследование; наконец они утихли, я задула свечи и легла спать.

Утром мой друг, помощник управляющего, сказал, что накануне ночью не слышал никакого шума на улице. Расспросив тех сотрудников, которые были на дежурстве (ибо в большом отеле кто-то всегда дежурит, независимо от того, насколько поздний час), мы обнаружили коридорного, вышедшего покурить почти в то же время, когда я покинула свой номер. Он сказал, что снаружи было тихо – за пять минут или около того, пока он стоял там с трубкой, мимо проехали повозка и грузовик, прошли один-два пешехода; только и всего.

Я выразила благодарность помощнику управляющего и уже собиралась уходить, когда он с некоторым смущением упомянул, что прошлой ночью произошло таинственное происшествие, связанное с четырнадцатым этажом: неизвестный человек, по его словам, позвонил на стойку администратора по телефону и пожаловался на необъяснимые огни, которые, как настаивал звонивший, плавали по комнате. Номер, по словам звонившей (а это была дама), находился на четырнадцатом этаже. Я сказала помощнику управляющего, что очень сомневаюсь в его словах, если только на четырнадцатом этаже не было – а у меня не было причин так думать – больше одного телефона. Поскольку этот единственный телефон находился в коридоре не более чем в полудюжине шагов от моей двери, а я сплю чутко и в любом случае бодрствовала большую часть ночи, казалось маловероятным, что кто-то мог позвонить администратору без моего ведома.

Однако мой друг настаивал на том, что звонок был и все случилось именно так, как он описал; он также объяснил, что отправил коридорного в комнату, номер которой дала звонившая, и что коридорный постучал, но ответа не последовало. Он составил записку на память, касающуюся этого события. Я проверила и обнаружила, что звонок был сделан в то самое время, когда я сражалась с окном, и что указанный номер комнаты был моим собственным.