Мушкетер - Даниэль Клугер

– Я к вашим услугам, сеньор душ Сантуш, – сказал я. – Хочу лишь сказать, что совсем необязательно было устраивать засаду и убивать ни в чем не повинных людей, вы могли просто меня вызвать. Ведь вас, как вы сами сказали, интересовал только я, не так ли?

– Вызвать вас? – сказал дон Жаиме иронично. – Вот как? И самому оказаться атакованным сразу несколькими противниками? К черту! Вы ведь так похожи на своего отца, а он не рискнул в одиночку атаковать Жоана душ Сантуша!

– Это ложь! – гневно воскликнул я. – Между ними был поединок. Господин душ Барруш не участвовал в нем, он стал лишь свидетелем! Хотя, – добавил я с максимальной едкостью, – убить доносчика можно было, не прибегая к церемониям. Вы ведь знаете, что ваш отец собирал сведения о тех крещеных евреях, которые втайне посещали синагогу в подвале дома ду Пирешу! И эти сведения в тот вечер дон Жоано душ Сантуш собирался передать инквизиторам!

– Замолчите! – Дон Жаиме побагровел. – Замолчите, иначе я передумаю и вернусь к первоначальному плану – выпрошу вашу голову у монсеньора Ришелье!

Но я не мог удержаться:

– Правда в том, что вы и сами прекрасно знаете, – ваш отец тайно служил инквизиции! По-вашему, это занятие, достойное дворянина? Мне плевать на ваши угрозы, сеньор Жаиме! Можете донести на меня его высокопреосвященству и полюбоваться на то, как меня отправят на костер – только за то, что я не дал отправить на костер несчастного старика, его жену и ни в чем не повинную дочь! Что же – в таком случае вы лишь подтвердите поговорку насчет яблока, которое падает недалеко от яблони! Наплевать на все, ваш отец был презренным доносчиком, и те, кто лишил его жизни, совершили благое дело!

– Ну, хватит, – прошипел душ Сантуш. – Наша беседа и так изрядно затянулась.

Не дожидаясь, пока я выхвачу шпагу, он с такой яростью напал на меня, что лишь чудом его шпага не поставила точку в этом, как он сказал, затянувшемся разговоре. Кое-как отбив удар шпагой в ножнах, я отскочил на несколько шагов и тут успел обнажить клинок за долю секунды до того, как шпага противника устремилась к незащищенной груди.

Мы ожесточенно фехтовали посреди ночной улицы. В отличие от всех схваток, в которых я участвовал со времени приезда в Париж (а таких было немало), впервые меня переполняла жажда убийства. Мне хотелось не просто победить в поединке, но именно убить противника. В другое время мы были бы неравны, и преимущество оказалось бы на моей стороне – я моложе, а владение шпагой превосходно оттачивалось в ежедневных занятиях с лучшими фехтовальщиками Франции. Но сейчас, после стычки с гвардейцами, я чувствовал себя не лучшим образом. Так что какое-то время мы сражались на равных. Вдруг я почувствовал, что дон Жаиме слабеет. Выносливость и молодость брали свое. Я усилил натиск. Душ Сантуш все неувереннее отражал мои удары, его движения становились менее точными. Я теснил его в глубь улицы – туда, где все еще лежали тела двух убитых. Мне казалось, что схватка наша подходит к концу.

И она действительно едва не закончилась – но совсем не так, как представлялось мне.

Дон Жаиме слабел все больше. Несколько раз он даже открыл грудь, так что я едва не пронзил ее, – лишь в последний момент он чудом отбил шпагу, но тут же снова раскрылся. Меня охватил азарт – и это было самым опасным обстоятельством в нашем поединке. Да, я был моложе и сильнее – но он опытнее и хитрее. Не знаю, что спасло меня от ловушки, которую он мне подстраивал. Может быть, уже бросившись упоенно навстречу неминуемому поражению, я неожиданно вспомнил обстоятельства гибели моего отца. И когда мой противник в очередной раз раскрылся, когда можно было предположить, что рука его с трудом поднимает шпагу, в моем мозгу молнией мелькнуло: «Кольчуга!» Мне стало понятно, что он подставлял якобы незащищенную грудь под удар не от усталости. Под его камзолом, так же как и во время поединка с моим отцом, была надета броня. И в тот момент, когда я, в уверенности, что наношу смертельный удар, утратил бы бдительность, шпага моя уткнулась бы в стальную преграду, а его – легко вонзилась бы в мою действительно незащищенную грудь.

Я стал сражаться внимательнее, стараясь вести себя так, чтобы дон Жаиме ничего не заметил. Наконец, дождавшись, когда он раскроется в очередной раз, приглашая меня нанести последний удар, я нанес его – но не в грудь, на что надеялся мой хитроумный противник, а немного выше – в открытое горло над ключицей.

И тотчас выдернул шпагу и отскочил.

На какой-то момент лицо дона Жаиме выразило сильнейшее удивление, он приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, но вместо этого громко захрипел. Глаза его закатились, шпага выпала из рук, и он осел на мостовую. Я утер лоб и осторожно приблизился к нему. Моя шпага вошла в его горло не менее чем на два вершка, я это видел – и все-таки какой-то неосознанный страх перед этим человеком еще гнездился в моем сердце.

Но нет – он не шевелился. Дон Жаиме душ Сантуш, убийца моего отца, был мертв. Я чувствовал странную растерянность, вернее – опустошенность. Я вдруг понял, что этот человек, мой враг, – вместе с тем был последней ниточкой, связывающей меня с прошлым, с тем Исааком де Порту, который оставил провинциальный Ланн и прибыл в Париж – около двух лет назад. С тем Исааком де Порту, который старательно избавлялся от гасконского акцента, который спасал семейство Лакедем и который страстно желал отомстить за смерть своего отца. С тем, кто некогда был влюблен в девушку по имени Рашель.

Теперь мне казалось, что вместе с Жаиме душ Сантушем ушла и та часть моего «я», которая носила древнее имя, данное мне родителями при рождении. Здесь, на площади, стоял Портос, мушкетер роты его величества, которой командовал граф де Тревиль.

Я вновь склонился над мертвым врагом. Черты его разгладились, были спокойны, губы чуть раздвинуты, словно в улыбке. Я всматривался в его лицо так, как всматривался бы в самого себя, вернее – в Исаака де Порту.

– Да… – прошептал я. – Да, да… Здесь, на улочке Феру, лежит не только Жаиме душ Сантуш, убийца Авраама де Порту, но и Исаак, отомстивший за эту смерть. Оставайтесь же здесь оба, покойтесь отныне с миром и позвольте Портосу жить другой жизнью.

Прежде чем отправиться домой, я заглянул к Атосу. Гримо промыл и перевязал рану, напоил своего господина горячим вином и уложил в постель. Атос спал, и, несмотря на жар, его состояние не вызывало опасений. Арамис, сидя в кресле рядом с раненым, читал какую-то книгу. Его поглощенность этим занятием меня несколько позабавила – человек посторонний вряд ли поверил бы, что этот скромный молодой книжник не так давно со шпагой в руке демонстрировал чудеса храбрости и ловкости и что один из его противников сейчас лежит бездыханным в конце улицы Феру. Даже его плащ, из-за неяркого освещения, казался серой сутаной священнослужителя.

И, словно услышав мои шаги, Атос открыл глаза.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я. Он улыбнулся краешком губ:

– Как человек, в грудь которого вогнали несколько дюймов доброй стали… – Он снова закрыл глаза. Убедившись, что он не потерял сознание, а просто уснул, мы ушли, оставив нашего друга попечениям верного Гримо. Уже на улице, прежде чем расстаться с Арамисом, я хотел спросить его: что именно он успел услышать из сказанного мне доном Жаиме? Но так и не спросил. В дальнейшем Арамис ни разу не вспомнил о той ужасной ночи. Тем не менее мне почему-то кажется, что он знал правду о моем прошлом.

Вернувшись домой, я долго не мог уснуть. И не только потому, что все время возвращался мыслями к дону Жаиме. Было еще одно обстоятельство, тревожившее меня. В конце концов я поднялся с постели, натянул сапоги, подошел к старому сундуку и раскрыл его. Не зажигая света, на ощупь нашел я сверток, прихваченный из родительского дома, после чего вышел на улицу. В ночном небе уже можно было угадать скорый рассвет, хотя повсюду еще царила ночная тишина.

Обогнув дом, я вышел на небольшой пустырь, окаймленный невысоким кустарником. Здесь я развернул позорный наряд с кровавой надписью, положил на него бумаги, подписанные покойным Жоано душ Сантушем, и щелкнул огнивом. Длинная искра слетела с кремня, и тотчас пропитанная селитрой ткань вспыхнула. Я выпрямился. Пламя весело пожирало санбенито и списки еретиков, собранные доносчиком для инквизиции Порто.

Как ни странно, я испытывал не только облегчение, но и грусть. Не так уж много времени прошло с того дня, как я покинул старый дом в Ланне. Но сейчас мне казалось, что миновали десятилетия. Я силился вспомнить лица домашних – и не мог: в памяти всплывали совсем другие лица.

Солнце взошло, и, словно испугавшись могучего соперника, костер мой погас почти мгновенно. Я продолжал стоять над небольшой кучкой белесого пепла до тех пор, пока внезапный порыв ветра не развеял его. Только тогда я вернулся домой.

Последующие три дня я пребывал в странном состоянии. Такие ощущения я испытывал однажды, в далеком детстве. Я тогда тяжело заболел, несколько дней находился на грани между жизнью и смертью; когда же наконец пошел на поправку, то никак не мог привыкнуть к краскам и запахам окружающего мира: все казалось мне чрезмерным. То же происходило и сейчас.