Первые шаги жизненного пути - Н Гершензон-Чегодаева

Один раз всей семьей мы зашли в русский ресторан поужинать. Во время ужина мы заметили что в углу одиноко сидит молодой человек. Он был пьян как стелька и спал, уронив голову на заставленный бутылками и стаканами стол. Помнится, официанты разбудили его и, волоком протащив через зал, вытолкали за дверь. Эта сцена поразила меня; в облике этого пьяного, опустившегося человека, выброшенного не только за дверь ресторана, но и за пределы своей родной страны, мне мыслилась большая человеческая трагедия, которую я всячески расцвечивала своим юношеским воображением.

Мне кажется, что у моих родителей в этот раз из-за сложности наших обстоятельств не было настроения осматривать достопримечательности Берлина. Помнится, мы посетили тогда только берлинский зоопарк, славившийся как один из лучших зоопарков мира.

В Берлине у нас было много встреч с разными людьми, особенно, конечно, с русскими писателями. Наиболее тесные отношения установились с Ходасевичем, с которым мы общались ежедневно, живя под одной крышей. Я хорошо знала Ходасевича еще в Москве, т.к. он часто бывал у папы, но теперь воспринимала его иначе, т.к. глядела на людей уже почти взрослыми глазами.

Он был нервен, желчен и зол, но очень талантлив и умен. Для его характеристики как человека интересно вспомнить хотя бы то, как он проявлял себя во время игры в шахматы с Сережей. Если Сереже, мальчику 17 лет, случалось у него выиграть, Ходасевич по-настоящему злился и, выражая свою досаду, старался найти слова, которые могли уколоть самолюбие счастливого партнера и снизить значение его выигрыша. Ходасевич часто и охотно читал по папиной просьбе вслух свои прекрасные стихи, которые мы все слушали с величайшим удовольствием. Иногда читала свои стихи и его молоденькая жена, поэтесса Нина Берберова, хорошенькая женщина с большими светлыми глазами (впоследствии, когда мы были уже в России, до нас дошли слухи, что Ходасевич и с ней разошелся).

Как-то вечером мы всей семьей отправились на собрание русских берлинских писателей. Не помню сейчас, кто именно там присутствовал и о чем шла речь. Запомнилось только то, что велась какая-то дискуссия и речи произносились очень горячие, страстные. Внимание мое приковала к себе фигура Ильи Эренбурга, выступавшего с особым остроумием и пафосом. Он показался мне немолодым и несколько чудаковатым, каким-то испитым и потрепанным.

Часто встречались мы с матерью нашего друга, товарища детских игр Кики Давыдова, Натальей Михайловной Давыдовой. Эту замечательную женщину, очень любимую моими родителями, постигла страшная судьба, о которой мы узнали из ее рассказов во время наших берлинских встреч. Октябрьская революция застала Наталью Михайловну в Киеве, куда она уехала вдвоем со своим младшим любимым сыном Кикой, очевидно, спасаясь от большевиков.

В Киеве они пережили то время, когда там многократно сменялась политическая власть. После воцарения красных Наталья Михайловна и Кика были арестованы. В тюрьме им довелось испытать страшные истязания. В один из тех раз, когда ее вели на допрос, она увидела Кику сидящим на подоконнике окна на площадке внутренней лестницы тюрьмы. Он был страшно худ, бледен и казался тяжело больньм. Через некоторое время ей сообщили, что ее сын скончался от тифа. Она получила разрешение посмотреть сквозь оконное стекло на мертвого Кику, гроб которого для этого поднесли на несколько минут к окну.

После освобождения из тюрьмы Н.М.Давыдовой удалось уехать за границу. В Берлине она жила одна Я как-то была у нее вместе с мамой и хорошо запомнила ее комнату, где повсюду - на стенах, этажерках, столах - висели и стоял портреты так хорошо мне знакомого красавца Кики с кудрявой головой и чудесными глазами. Наталья Михайловна описала события своей жизни в записках, которые ко времени нашего приезда в Берлин были изданы отдельной книжкой. Эту книжку она дала моим родителям для прочтения; мне тоже хотелось ее прочитать, но папа с мамой не дали мне ее, сказав, что Все описанное там настолько страшно, что они находят 3711 зарисовки не подходящими для чтения подростка.

Старшие сыновья Н.М.Давыдовой, Денис и Василий, 0 которыми мать была очень далека, также находились 33 границей (отец их, вероятно, к этому времени уже умер; впрочем, точно этого я не помню). Об этих двух своих сыновьях Наталья Михайловна говорила с горькой иронией. По ее рассказам, старший, Денис, жил в Париже, где владел шляпной мастерской. Второй, Василий, находился в Берлине. Он вел легкомысленную, рассеянную жизнь, кутил, играл на скачках и т. п.

Василия Давыдова я хорошо помню, т.к. он раза два навешал нас в нашем берлинском пансионе. Это был молодой человек лет 26 с мягкими, добродушными чертами лица. Он производил впечатление славного, неглупого малого, прекрасно сознававшего никчемность собственного существования, но весело и беспечно смотревшего на жизнь. Помню, что папе понравился Василий Давыдов, и он охотно с ним беседовал. А существование несчастной Натальи Михайловны кончилось трагически. Вскоре после нашего возвращения в Россию до нас дошло известие, что она покончила жизнь самоубийством.

В Берлине нас нашел также сын Б.А.Кистяковского Игорь, как его звали в детстве, Горик. Случилось так, что после смерти отца его мать Мария Вильямовна с двумя младшими сыновья-ми осталась в Киеве, а ему, старшему (кажется, в связи с призывным возрастом), устроили оть-. езд за границу, где он оказался один. Это был худой, стройный молодой человек с тонким, интеллигентным лицом. Мне он очень понравился; помню, что, когда он пришел к нам вторич-но, я находилась в задней комнате. Услышав его голос, я не сразу вышла к нему, а сперва долго стояла перед зеркалом, поправляя волосы и то застегивая, то расстегивая воротник своей блузки и мучаясь тем, что выгляжу, как мне казалось, недостаточно интересной. Игорь Кистяковский являл собой редкий контраст с Василием Давыдовым, отличаясь явной значительностью и во всяком случае - глубокой серьезностью. Тогда еще было неясно, что из него получится, а через много лет я прочла в какой-то статье упоминание о живущем в Париже известном юристе, профессоре И.Кистяковском.

Постоянными были также наши встречи с Андреем Белым, который незадолго до нас приехал в Берлин и жил в том же пансионе, где и мы. Когда, уезжая за границу, он в Москве зашел к нам проститься, он сказал моей маме: "Еду узнать, почему меня жена забыла". Белый был женат на Асе Тургеневой. Они оба были антропософами и перед Первой мировой войной вместе участвовали в постройке антропософского храма под руководством главы европейских антропософов доктора Штей-нера в Дорнаке, в Швейцарии. Когда началась война, Белый, как военнообязанный, вернулся в Россию; жена с ним не поехала и, по слухам, дошедшим до ее мужа, нашла себе за границей нового друга.

Появление Андрея Белого в Берлине ознаменовалось удивительным событием. Выйдя с поезда на привокзальную площадь, он встретил... свою жену. И это - в огромном, многомил-лионном городе! Оказалось, что она действительно его бросила и сошлась с поэтом Кусиковым - совершенным ничтожеством. Когда Белый удостоверился в том, что его несчастье соверши-лось, им овладело отчаяние, которое разрешилось самым причудливым образом. Он принялся ходить по берлинским злачным местам, глуша себя не столько вином, сколько танцами. Люди, которые видели Белого танцующим, рассказывали, что это была унизительная картина, на которую больно было смотреть. Он танцевал самозабвенно, но плохо, не так, как было принято в то время, представляя собой мишень для насмешек присутствующих при этом зрелище немцев.

Русские друзья, в первую очередь Ходасевич и папа, употребляли все усилия, чтобы вытащить Белого из этого омута, который его затягивал все больше. Но им это не удавалось. Белый упрямо продолжал пропадать в берлинских кабаках. Очевидно, до московских антропософов дошли слухи о положении Белого за границей, и они решили его спасти. В Берлин была откомандирована некая Клавдия Николаевна Васильева, которой поручалось вызволить Белого и привезти его в Москву.

Однажды за табльдотом в нашем пансионе появилась женщина лет сорока с характерными для антропософок "ангельскими" глазами. Она сумела блестяще выполнить свою миссию. Андрей Белый не только покорно вскоре после ее приезда в Берлин последовал за ней в Россию, но настолько подпал под ее влияние, что стал ее мужем и благополучно прожил с ней вплоть до смерти своей в 1933 году.

Одно из самых ярких впечатлений, относящихся ко времени нашего пребывания в Берлине весной 1923 года, связано с посещением спектаклей Вахтанговского театра, приехавшего тогда на гастроли в Германию. Театр Вахтангова, незадолго перед тем похоронивший своего гениаль-ного основателя, находился в поре расцвета. Актеры были молоды, заветы Вахтангова сохраняли всю свою благоуханную свежесть. Мы пошли на "Принцессу Турандот". Этот спектакль был поистине гениален во всем - в режиссерском решении, художественном оформлении, актерс-кой игре, музыке. Весь он искрился и сиял, безоговорочно покоряя зрителей. Актеры играли радостно, свежо, темпераментно. "Маски" изощрялись в остроумных шутках, посвященных злободневности берлинского существования театра. В дополнение ко всему, мы наслаждались звуками русской речи, а я, со своей стороны, была совершенно покорена обаянием Завадского- Калафа, изящного красавца с тонкой, гибкой фигурой, приобретавшей особую элегантность благодаря великолепно сидевшему на ней черному фраку. Как сейчас вижу также небольшую, тоненькую фигурку Труфальдино