Пропавший без вести - Франц Кафка

– Значит, ты стал слугой у Деламарша? – подытожил Карл.

Робинсон, уловив в голосе Карла сочувствие, немедленно возразил:

– Да, я слуга, но со стороны это почти не заметно. Видишь, даже ты не догадался, хотя вон уже сколько у нас. Зато видел, как я был одет вчера вечером у вас в отеле? С ниточки, с иголочки, разве слуги так одеваются? Жаль только, выходить я могу не часто, ведь я всегда должен быть под рукой, такое уж хозяйство – дел невпроворот. Столько работы, что одному тут никак не управиться. Ты, верно, заметил, что в комнате полно вещей, – все, что не удалось продать при переезде, мы забрали с собой. Конечно, можно было, наверное, и просто раздать, но Брунельда не такая, чтобы что-то даром раздавать. Представляешь, каково мне было таскать все это по лестнице?

– Как, Робинсон, ты все это перетащил? – вскричал Карл.

– А то кто же? – невозмутимо ответил Робинсон. – Был, правда, еще один подсобный рабочий, лодырь каких поискать, так что пришлось мне почти все на своем горбу выволакивать. Брунельда внизу у машины стояла, Деламарш здесь, наверху, командовал, куда что ставить, а я так и бегал взад-вперед. Целых два дня. Долго, скажешь? Но ты же понятия не имеешь, сколько у нас вещей, все шкафы битком, и на шкафах, и за шкафами от пола до потолка. Конечно, если б людей нанять, мы бы в два счета управились, но Брунельда сказала, что такое дело никому, кроме меня, доверить не может. Мне это, конечно, очень приятно, только вот здоровье свое я на этом переезде вконец подорвал, а что у меня еще в жизни есть, кроме здоровья? Теперь же, стоит малость поднапрячься, у меня во всем теле колет – и тут, и тут, и вот тут. Думаешь, эти сопляки из отеля, гниды эти – а кто же они еще, как не гниды болотные? – смогли бы со мной справиться, если бы не болезнь? Но как бы худо мне ни приходилось, Деламаршу и Брунельде я слова не скажу, буду работать, сколько хватит сил, а как силы кончатся, лягу и помру, вот тогда они поймут, да только поздно будет, что я был болен, а все равно работал на них до последнего и загубил себя у них на службе. Эх, Росман, – всхлипнул он, уткнувшись Карлу в грудь, а немного погодя неожиданно спросил: – Слушай, тебе не холодно так стоять в одной рубашке?

– Хватит, Робинсон, – сказал Карл. – Что ты все хнычешь и хнычешь. Не верю я, что ты так уж болен. Вид у тебя вполне здоровый, просто ты лежишь тут подолгу на балконе, вот и напридумывал бог весть что. Может, у тебя иной раз и кольнет в груди, так это со всяким бывает, и со мной тоже. Если из-за каждой болячки нюни распускать, так сейчас вон все люди на балконах обливались бы слезами.

– Мне лучше знать, – обиженно сказал Робинсон, утирая глаза кончиком одеяла. – Вот и студент – он у хозяйки, которая нам стряпает, тоже комнату снимает – недавно, когда я посуду относил, мне говорит: «Послушайте, Робинсон, вы, часом, не больны?» А мне запрещено с соседями разговаривать, я посуду поставил и собираюсь уходить. Так он ко мне подошел и снова: «Послушайте, как вас там, не доводите себя до крайности, вы точно больны». «Ну, допустим, – говорю, – так что же мне делать?» А он мне: «Это уж ваша забота», – и отвернулся. А остальные за столом как давай хохотать, у нас тут кругом одни враги, ну, я и пошел от греха подальше.

– Выходит, людям, которые над тобой издеваются, ты веришь, а тем, кто к тебе по-хорошему, верить не хочешь?

– Но должен же я знать, что со мной! – вскинулся Робинсон, впрочем, тут же снова принимаясь плакать.

– В том-то и дело: ты сам не знаешь, что с тобой, а тебе надо найти приличную работу, чем мыкаться здесь на побегушках у Деламарша. Ведь судя по твоим же рассказам да и по тому, что я сам видел, это никакая не служба, а просто рабство. Ни один человек такого не вынесет, тут я тебе верю. Но ты решил, что как друг Деламарша не имеешь права его бросить. Это неверно: раз он даже не замечает, какую жалкую жизнь ты влачишь по его милости, значит, у тебя нет перед ним никаких обязательств.

– Росман, ты правда думаешь, что я выздоровлю, если перестану им прислуживать?

– Конечно, – ответил Карл.

– Точно? – переспросил Робинсон.

– Точно, точно, – заверил Карл с улыбкой.

– Тогда я уже прямо сейчас могу начинать выздоравливать, – сказал Робинсон, поглядывая на Карла.

– Это как же? – поинтересовался тот.

– А так: мои обязанности перейдут к тебе, – ответил Робинсон.

– Кто же тебе такое сказал? – усмехнулся Карл.

– Так это давно решено. Об этом еще несколько дней назад говорили. Началось все с того, что на меня рассердилась Брунельда: дескать, я недостаточно тщательно убираю квартиру. Я, конечно, пообещал немедленно навести полный лоск. Но это ведь очень трудно. Понимаешь, при моем здоровье не могу я из всех углов пыль выгребать, тут в центре-то комнаты не протиснешься, а уж во все эти щели среди мебели и припасов и подавно. И потом, если уж как следует убираться, надо мебель двигать, а как я ее один сдвину? Да еще чтобы очень тихо, ведь Брунельду нельзя беспокоить, а она почти не выходит из комнаты. Так что я хоть и пообещал все прибрать, но толком, конечно, не прибрал. А Брунельда, когда это углядела, сказала Деламаршу, мол, так дальше не пойдет, нужно нанять кого-то еще мне в подмогу. «Не хочу, – говорит, – Деламарш, чтобы ты потом меня упрекал, будто я плохая хозяйка. Самой мне, как ты понимаешь, переутомляться нельзя, а Робинсон один не справляется; поначалу он был такой шустрый и за всем приглядывал, теперь же чуть что – он устал и все больше в углу сидит. А в такой комнате, как у нас, где столько вещей, порядок сам собой не держится». Ну, Деламарш, конечно, стал думать, что тут можно сделать, потому что первого встречного на такое хозяйство брать не годится, даже с испытательным сроком, – за нами же все следят. Тут-то я – я же тебе друг и к тому же слышал от Реннела, как ты там в своем отеле надрываешься, – тебя и предложил. А Деламарш сразу согласился, хоть ты и некрасиво тогда себя с ним повел, и я, конечно, очень обрадовался, что сумел оказать тебе такую услугу. Понимаешь, это место как раз по тебе. Парень ты молодой, сильный, ловкий, а я – на что я теперь гожусь. Только учти: это вовсе не значит, что ты уже принят, если ты не приглянешься Брунельде, ты нам не нужен. Так что уж постарайся ей угодить, об остальном я позабочусь.

– А чем же ты займешься, когда я поступлю на службу? – спросил Карл, ощутив прилив необыкновенной свободы: первый страх, который поначалу вызвали у него слова Робинсона, уже миновал. Значит, ничего особенно пакостного Деламарш не задумал, он хочет всего лишь сделать Карла своим слугой – будь у него на уме что похуже, болтливый Робинсон наверняка бы проговорился, – ну, а если только это, подумал Карл, тогда он сегодня же ночью с ними распрощается. Силой никого на работу не нанимают. И если еще совсем недавно, сразу после увольнения из отеля, Карла тревожило лишь одно – как не умереть с голоду и поскорее найти новое, желательно подходящее и не слишком невзрачное место, то теперь, в сравнении с этой службой, которую ему хотят навязать и которая ему противна, любое другое место казалось ему благом, даже безработную нужду он предпочел бы такой службе. Однако объяснить все это Робинсону он даже не пытался, тем более что тот в напрасной надежде с помощью Карла облегчить себе жизнь никаких доводов и не хотел слушать.

– Я, – начал Робинсон, облокотившись на перила и сопровождая свою речь рассудительными, спокойными жестами, – первым делом все тебе объясню и покажу, где какие припасы. Парень ты грамотный, и почерк у тебя наверняка красивый, так что ты сразу составишь опись всего, что у нас тут есть. Брунельда давно об этом мечтает. Если завтра с утра погода будет хорошая, мы попросим Брунельду посидеть на балконе; и сами без помех поработаем, и ее не будем беспокоить. Потому что это, Росман, самое главное. Только не беспокоить Брунельду. Она же все слышит, это, наверно, оттого, что она певица, вот у нее и слух. Допустим, выкатываешь ты бочонок с водкой, он за шкафами стоит, а тихо его не выкатишь, потому что, во-первых, тяжеленный, а во-вторых, там еще бог весть чего навалено, тут хочешь не хочешь шум будет. Брунельда в это время, допустим, спокойно лежит на кушетке и ловит мух, ее вообще очень мухи донимают. Ты думаешь, что ей до тебя никакого дела нет, и катишь бочонок дальше. Она все лежит. Но в тот миг, когда ты этого совсем не ждешь, когда ты уже и не шумишь почти, она вдруг как вскочит на кушетке, как начнет по ней кулаками молотить – пылища поднимается такая, что ее саму почти не видно, я ведь кушетку с самого переезда не выбивал, а как я ее выбью, если Брунельда целый день на ней лежит, – и кричит, жутко так, прямо как мужик, и может кричать часами. Петь-то ей соседи запретили, ну а кричать кому запретишь, вот она и кричит, не может она без этого, – правда, в последнее время уже редко, мы с Деламаршем ведем себя тише воды ниже травы. Да и вредно ей кричать. Однажды она в обморок упала, так я – Деламарша, как назло, не было – соседа-студента притащил, а он принес огромную бутыль и из этой бутыли на нее побрызгал, и помогло, только вонь была страшная, от кушетки, кстати, до сих пор этой дрянью пованивает, если обивку как следует понюхать. Студент тоже, конечно, наш враг, тут все враги, так что ты будь начеку, а лучше ни с кем вообще не связывайся.