Сокровища Валькирии. Хранитель Силы - Сергей Алексеев

— Мой пулемет остался в крепости. Он очень тяжелый, станковый… А почему вы оставили нож? Он у вас на поясе…

— Он мне понадобится во время молитвы…

— А чего они базарят? — Сыромятнов горячо задышал в ухо Пронскому.

— Ты что, вообще не знаешь немецкого? — зло спросил Пронский.

— Ну, так, хенде хох, шнель, шиссен… А когда было учить?.. Товарищ полковник, кто они такие?

— Вроде бы, отец и сын… Молчать.

Генерал погладил мальчика по голове.

— Все будет нормально, Томас… Я очень хотел привести тебя в этот костел. Здесь излечиваются все недуги… Самые страшные недуги. Твоя мать зачала тебя только после того, как молилась здесь сто двенадцать дней. И мы так радовались…

— В костеле кто-то есть, я чувствую. Какая-то сила…. — гитлерюгенд шагнул вперед, но отец удержал.

— Здесь только высшая сила — Божественная, Отца, Сына и Святого Духа. Это замечательно, что ты чувствуешь ее, значит, еще не все потеряно. Идем, когда-то надо войти в храм.

Они прошли сквозь распахнутые двери, и на Пронского пахнуло смесью затхлости стареющей плоти и тяжелого одеколона. Генерал включил фонарик и повел за собой мальчика в глубь костела. Они карабкались сквозь горы битого кирпича и черепицы, пробирались через балки, гремели железом. В тонком луче, за переплетением балок и железа высветился крест с распятием, абсолютно целым и никак не пострадавшим от взрыва бомбы. Говорили негромко, но в храме с разрушенной кровлей была странная акустика: любой звук усиливался и становился вибрирующе-гулким, как в колодце, и невозможно было определить, где находится его источник. Генерал добрался до креста, не торопясь, достал из чемоданчика и зажег две свечи, после чего выключил фонарик.

— Иди займись шофером, — приказал Пронский старшине. — Без шума.

Сыромятнов прислонился к стене, стащил сапоги, аккуратно намотал портянки на голенища и поставил за колонну. Выпавший нож сунул в рукав и тут же беззвучно пропал в темноте. Пронский двинулся на свет свечей тем же маршрутом, по которому прошли генерал с сыном, и, чтобы скрыть шорох щебня под ногами, не раскрывая рта, горлом потянул тончайший, воющий звук. Два маленьких огонька под распятием почти сливались, и мерцающего, приглушенного света хватало на все пространство храма, кажущегося от этого огромным, и звезды на небе горели ярче, словно приблизились к земле. По мере приближения к молящимся, звук становился мощнее и ниже; отраженный от стен, он уносился ввысь, и уже оттуда падал на головы, усиленный во много раз.

— Что это, мой генерал? — сквозь бормотанье отца, спросил сын. — Я слышу голос… Нет, гул!

— Это глас неба, Томас… Нас услышал Господь! Молись!

— Нет… папа. Звук похож на вой самолета. Да, я много раз слышал! Это русский пикирующий бомбардировщик!

— Не бойся, сын… Русские самолеты улетели. Нужно молиться, Томас. Повторяй за мной…

Мальчик зажал уши.

— Неужели ты не слышишь, папа! Это летит бомба! Это наша смерть!

— Сюда уже попадала бомба, Томас, — генерал обнял его. — Вторая уже никогда не попадет. Поверь старому солдату… Ты умрешь не от бомбы. Я же когда-то рассказывал тебе об Аврааме и его сыне Исааке? Помнишь эту библейскую историю?

— Нет, я ничего не помню.

— Ты был уже взрослым, Томас, и должен помнить. Господь потребовал от Авраама принести в жертву своего сына, отдать самое дорогое…

— В нашем взводе говорят, когда пойдут русские, мы их принесем в жертву. А для того чтобы быть храбрым солдатом, надо съесть горячую печень врага. Или его сердце…

За три шага от них Пронский вытолкнул из глотки звук, напоминающий короткий рык льва, и первым, схватившись за голову, осел генерал. Грузный и толстый, он взвихрил из-под себя столб пыли, который потянулся вверх, и в этом дымном, озаренном свечами столбе, как в пожаре, забился, заметался подросток. Насмерть перепуганный и безумный, он не мог кричать и лишь раскрывал рот, тараща глаза.

Пронский спутал по рукам и ногам мальчишку, затем приступил к толстому генералу, лежащему, как соломенный матрац. Снял с пояса эсэсовский кинжал, засунув под каменную глыбу, сломал его и лишь потом стал вязать генерала. Закончив с ними, открыл и заглянул в чемоданчик — подростковый костюмчик, ботинки и плащ. Никаких документов!

В это время на свет свечей пробрался старшина.

— У меня все готово, — доложил. — Шоферюга не пикнул.

— Вытаскиваем этих! — полковник поднял генеральскую тушу с битого кирпича. — Шагайте, барон!

Когда пленных стали грузить в машину, оказалось, что там, на заднем сиденье лежит соструненный азиатским способом шофер-охранник в форме шарфюрера СС: веревка перетягивала рот и, обернутая вокруг шеи, была завязана на горле как удавка. Пронский выбросил его на землю, оттащил в сторону Сыромятнова, дыхнул в лицо.

— Надо закончить работу, старшина.

— Соболь сказал, меня вместо талисмана…

— Все, брат, Страстная неделя для тебя кончилась, — добродушно произнес Пронский. — Христос воскресе, началась работа.

— А что вы сделаете, товарищ капитан? Я остался последний, — показалось, Сыромятнов усмехнулся.

— Ладно, груз в машину и садись за руль, — Пронский разрезал путы на ногах пленного — тот замычал, захрипел, стал грызть веревку, однако шел, как агнец на заклание. В проходном дворе он сам наткнулся на глухую стену, повернулся и в тот же миг получил короткий и сильный удар в грудь. Шарфюрер качнулся, захрипел, однако сохранил равновесие, устоял, и неожиданно раскушенная пополам веревка вылетела изо рта.

— Мой бог, — трезвым и спокойным голосом сказал он. — Как мне больно.

Пронский еще раз махнул ножом — фашиста бросило на стену, глухо стукнулась голова, но в следующее мгновение он оттолкнулся спиной и сделал два шага вперед.

И остался стоять.

Стрелять в гулком проходном дворе было опасно, минут пять, как ушли бомбардировщики, замолкли зенитные батареи, в небе стало тихо, а по улицам заревели автомобили. И все-таки капитан СС приставил пистолет к уху и спустил курок. Близкая вспышка выстрела ослепила, на миг высвеченная черная голова мотнулась и рухнула в бездну, но секундами позже, когда Пронский отступил, пряча пистолет, запечатленный зрением немец продолжал стоять.

Он нащупал ногой лежащий на брусчатке труп и, смаргивая видение, пошел к машине.

Допрос полковник Пронский начал сразу же, как только выехали на улицу. Генерал с сыном сидели рядом, прижавшись друг к другу плечами. Фон Вальдберг довольно быстро отошел от звукового шока, зато гитлерюгенд продолжал дергаться, втягивать голову и гримасничать, словно после контузии.