Улпан ее имя - Габит Мусрепов

Саврасов, жалея время, решил, что высокое собрание достаточно полюбовалось на бумагу из губернаторской канцелярии, и в заключение первого дня обратился ко всем сам:

– Уважаемые волостные управители! Уважаемые бии! Мне показалось, вы сегодня проявили похвальное единодушие. Меня, давно связанного с вашими делами, это не удивляет. Ваши племена, многочисленные роды, входящие в их состав, вот уже сто пятьдесят лет, со времен джунгарской войны, живут по соседству с русскими. Я знаю – в первый год, когда ваш аул решил вспахать землю, за казахскими сохами ходило десять русских крестьян. А в первый год, когда на лугах появились сенокосилки, шесть русских показывали, как с ними управляться. Русские построили и дом, в котором мы собрались, – Акнар Артыкбаевна сама сказала нам об этом. А вчера нас сюда привез ямщик из села Кабановка. Он говорил, ночевать будет у своего тамыра,[64] здесь в ауле.

Он помолчал – в ожидании, пока Турлыбек переведет. А Турлыбек перевел слово в слово, никак не проявляя своего отношения к словам русского торе. Если тот говорит о похвальном единодушии, значит, есть у него какие-то свои виды. Пожар-то тлеет, зачем поднимать ветер?..

– Я наблюдал сегодня, с каким вниманием вы слушали господина Кошен-улы, который хорошо знает ваши нужды и пользуется полным доверием генерал-губернатора. Вы задавали вопросы, высказывали свои сомнения, и это совершенно правильно. Дело важное. С вами мы разговаривали первыми – о распределении земельных наделов среди казахского населения, и о том, что еще предстоит обсудить завтра… Надеемся, с поддержкой вы выступите и на чрезвычайном съезде биев и волостных управителей – там будут собраны люди со всей Омской области.

Турлыбек перевел и это, и вдруг – на какое-то недолгое время – Байдалы-бий и Токай-бий не стали противоречить один другому.

– Чрезвычайный съезд – это хорошо, – сказал Байдалы, не обращаясь, впрочем, к своему недругу впрямую.

И Токай тоже – вроде бы своим – сказал:

– Когда все соберутся, из всех казахских округов – там можно будет поговорить. Там – не здесь.

Они радовались – новая оттяжка, а там может найтись и другая лазейка, чтобы избежать прямого ответа на вопрос о землеустройстве. Их упрямство, тупость, равнодушие к людям, чьи судьбы они были призваны решать, выводили Улпан из себя, и – как бы она ни привыкла владеть собой – она не удержалась, чтобы не сказать им всем:

– Вам сегодня мало кажется – пятнадцать десятин на душу… Смотрите, как бы потом не пришлось вам на коленях выпрашивать пять десятин на всю семью!

Каждое ее слово – стрела за стрелой – вонзалось в сердце Байдалы, и так уже ослепленному яростью. Есеней не вечен… Есеней не вечен, Есеней не вечен – старался он утешить, самого себя.

Прикованный к постели уже пять зим и пять лет, Есеней с нетерпением ожидал ее возвращения. Ведь только через Улпан еще как-то поддерживалась его связь с внешним миром.

– Чем кончилось? – спросил он, как только она переступила порог его комнаты.

– А ничем… Ни поддержки, ни сопротивления.

– А волостные – из молодых – выступили?

– Ни один… Кое-кто из них держал уши открытыми для Байдалы, другие – смотрели в рот Токаю.

– А ты что говорила?

– Боже мой! Что я могла сказать такого, что они послушали бы? Сказала только, что сибаны и в будущем рук не оторвут от сохи и с сенокосилки не слезут…

– Это уже немало, это совсем немало, моя Акнар… Ты подумай, о чем говорить завтра. Уж завтра, по делам женщин выступить, – это самое святое для тебя дело.

– Подумаем вместе… А сегодня я разозлилась на мужчин!.. Сидели, ни одного толкового слова не могли произнести. Только обменивались взглядами, все какие-то намеки у них… Истуканы! Приезжие торе подумают: если такие предводители у народа, то остальные казахи – и вовсе невежды и дикари!

– Вот потому-то и надо, – сказал Есеней, – хорошенько все взвесить. Выступай смело, открыто. Не бойся резкостей. Пусть подумают: если такие женщины у казахов, то мужчины еще умнее, еще смелее их!

Улпан засмеялась, в комнате Есенея у нее отлегло от сердца.

– Да кто станет слушать бабу…

– Молчи… Слушай… Теперь, когда я лежу, у меня много есть времени думать…

Есенею трудно доставалось малейшее усилие, и, уж не говоря о посторонних, он не любил, когда и Улпан заходила в его угол, укрытый занавесью из тяжелого шелка. Но при всей своей немощи он был в полном сознании.

– Так вот…

На следующий день собрались в том же зале, на тех же определенных раз и навсегда местах. Как и вчера, Улпан устроилась на стуле, хоть и не очень удобно ей было… И так же, как вчера, первым поднялся Турлыбек. Но сегодня, скорей всего, бии не станут отмалчиваться. Турлыбек понимал это, и потому начал издалека.

Он сказал, что, если отстраниться от привычных представлений, то многое в жизни казашки покажется непонятным, невозможным. Всегда рядом с мужчинами были они во всех мытарствах, какие выпадают на долю кочевников. Казашки не скрывали своего лица паранджой, в первые часы свадьбы – и только – невесту от посторонних ограждает занавес, но споют песню «Беташар», как бы введут ее в семью мужа, – она показывается всем и после этого уже не прячет лицо.

Кочуют и расселяются казахи по родовой принадлежности, и никто не посмеет обидеть девушку. Если же случится, что бывает крайне редко, то насильник обречен жить на отшибе, как прокаженный, не имея права вмешиваться ни в какие дела. Вроде бы и не изгоняют совсем, но он – изгнанник.

Но вот вышла девушка замуж, келин в семье мужа, и стала «катын», бабой, за которую отдали столько-то или столько-то голов скота. Она бесправна, хотя трудится не меньше, а больше мужчины. Она – продолжательница рода, а подвергается унижениям.

Только потом, отдав все лучшее, что у нее было, постарев, она получает право на уважение. Любой, кто позволит себе матерщину, подвергается всеобщему осуждению. Ну, правда… – Турлыбек постарался шуткой разрядить напряженность обстановки, которую он чувствовал… – правда, казахи внимания не обращают, хоть бы кто шпарил отборной бранью в их тещу…

Но шутка не подействовала, никто из старших не улыбнулся, и молодые тоже сохранили строгость на лицах. Турлыбек снова вернулся к тому долгому времени, когда женщина в доме – просто катын… Умрет у нее муж – она не может шагу ступить по своей воле. Умер старший – достанется младшему брату, младший умер – возьмет старший. А семьи большие, не один – так другой. Как говорят?.. «Катын может остаться без мужа, но никуда не уйдет от его племени».

Сказав все это, что они и без того знали, к чему привыкли в своей жизни, Турлыбек спросил:

– Разве это справедливо? В юности – окружаем ее заботой, а когда она становится матерью наших детей, то сами топим в пучине унижений! Женщина потеряла мужа, еще слезы у нее не высохли, а мы, родственники, ждем не дождемся, когда можно будет потащить ее к себе в юрту, а заодно овладеть ее имуществом и скотом… Мы хотим знать – как вы относитесь к такому положению? На чрезвычайном съезде будет разговор о калыме, об аменгерстве, о праве вдовы на скот, оставшийся после мужа, и на имущество…

Байдалы-бий готов был с кулаками броситься на Турлыбека… Но сдержался. Русские торе здесь сидят, хоть и не понимают ни слова, но заранее, конечно, договорились, о чем будет говорить сын Кошена!

Они хотят узаконить, что теперь нельзя и над своими бабами быть хозяевами! Белый царь собирается, кажется, без конца взбалтывать похлебку в доме казаха и мутить воду в его озерах. Сила казахов – в постоянстве устоев и обычаев. А если начать хлеб сеять, косить траву, вдову отпускать из аула на все четыре стороны с ее добром, чем это кончится? Проглотит живьем белый царь, и ничего не встретишь в степи из того, что было оставлено, что было завещано предками.

Лучше бы приезжие русские торе своими делами занимались! Чем их законы добрее и справедливее? Русский жених требует за невестой придачу, на слово ее родителям не верит – бумагу пишут, сколько добра и сколько денег они дадут, печатью скрепляют, не хуже той, что губернатор поставил на бумаге, присланной Улпан… А русские ханы, баи? Они до сих пор дают своим дочерям, выходящим замуж, целые аулы – со всеми угодьями, с людьми, живущими там… А разве справедливо – строить дома с их церквями, называется – манастыр, куда заключают девушек, которые не смогли выйти замуж? Такой манастыр есть и неподалеку, между селом Кабановкой и Жети-колем, русские называют – Семиозерный, их там двести девятнадцать девушек, и вдовы есть, которые больше не вышли замуж.

Понятно, Байдалы никогда не высказал бы эти мысли омским торе. Пусть думают, в этой наивной и простодушной стране что на уме, то и на языке. Если не стыдно им при всех говорить о женщинах, пусть слушают. Что можно возразить болтливому Турлыбеку, которому не дороги заколы отцов.