Василий Шуйский - Владислав Бахревский

Простое дело — разбить шайку бездельников, но народ забыл все благодеяния Годунова, вспомнил его неправду.

26 октября Дмитрию присягнул Чернигов, Новгород-Северский, где воеводой был Петр Федорович Басманов, отразил войска «царевича», но в Путивле князь Василий Рубец-Мосальский повязал окольничего Михайлу Салтыкова и сдал новоявленному царю вместе с городом.

Присягнули Дмитрию Рыльск, Борисов, Белгород, Волуйки, Оскол, Воронеж, Кромы, Ливны, Елец, вся Комарницкая волость.

Годунов сидел за столом, глядя в одну точку. Вошедшего в комнату Шуйского сначала не воспринял. Вдруг задрожал, очнувшись, подбежал к Василию Ивановичу, обнял:

— Какие времена пришли! Звездочеты в первые дни моего воцарения прочли на небесах, что быть мне шесть лет на царстве. Истекает срок, — отпрянул от Шуйского, поглядел цепкими глазами. — Постарайся ради меня, спаситель ты мой! Постарайся! Скажи им, как лежал он в гробу, как прощались с ним, как крышкой гроб закрыли… Ведь ты сам его закрыл.

— Сам, государь! — Князь Василий поклонился. — Рад служить тебе, государь!

— О Шуйский! На нас много грехов. Не оставляй, коли что, Федора Борисовича! Уж очень он, Господи, юный. Без помощи ему нельзя… Ну да ступай, ступай! Вся Москва на Красной площади.

Некогда красивое, веселое лицо Годунова было желтым. В голове седина, в бороде белые косицы.

Через толпу, под крики: «Ведут свидетеля! Ведут!» — Шуйский, следуя за патриархом Иовом, прошел от Спасских ворот к Лобному месту.

Святейший дал целовать Евангелие, крест, благословил.

— Православные, добрые люди! — крикнул Шуйский в толпу, и голос его растворился в воздухе, и толпа совершенно замерла, чтобы слышать. — Я сам клал в гроб царевича Дмитрия. Был он поколот в горло. Лежал чистый, как ангел. Все мы возрыдали над ним… Я сам, этими вот руками, опускал гроб в могилу… Сие истинно. Тот, кто идет войною на царство Московское, ляхов ведет на наши головы — ученик злохитрых католиков и папы. Отваживайте от себя воровские слухи.

Шуйский поклонился на все четыре стороны, снова поцеловал Евангелие, крест, благословился у патриарха.

Расходясь по домам, люди говорили друг другу:

— Если бы в Угличе хоронили не царевича, кинулись бы искать истинного! Куда дели? Борис из-под земли бы достал беглеца.

— Мамку бы надо позвать! Кормилицу! Уж они-то знают правду.

— Никого в живых нет. Годунов правды боялся, как самой смерти. Теперь и воскресил бы — да не Христос.

Народ московский так и этак толковал о Самозванце, о Гришке Отрепьеве, да и забывать начал, но царевич Дмитрий сам о себе напомнил. 21 декабря в поле под Новгород-Северским разбил он Борисовых воевод наголову.

Перед сражением царевич сказал войску и Небу:

— Всевышний! Вот мое сердце перед Тобой. Если обнажаю меч неправедно и беззаконно, сокруши меня небесным громом!

Всей мощью конницы ударил на Дмитрия Шуйского, полк которого стоял на правом крыле. Войско кинулось бежать, смяло ряды большого полка Мстиславского.

Мстиславский бился мечом, удерживал бегущих, получил пятнадцать ран и был унесен с поля. Войско погибло бы, но из Новгород-Северского вышел Басманов; а семь сотен немецких драгун-наемников отразили натиск ляхов на левое крыло. Дмитрий отступил.

Все отступили. Царское войско спряталось за стены Стародуба, Басманов за стены Новгорода.

Царевич, усилившись четырехтысячным отрядом запорожцев, снял осаду Новгород-Северского и ушел в Комарницкую волость.

Князь Дмитрий Шуйский по малодушию не известил царя о постыдном бегстве с поля брани. Годунов послал к воеводам своего чашника Вельяминова-Зернова с письмом. Князя Дмитрия мягко укорял за молчание, просил тотчас написать о случившемся, а князю Мстиславскому воздавал хвалу, обещая за раны награду при встрече. «Ныне же шлем к тебе искусного врача, да будешь здрав и снова на коне ратном».

В Москву был вызван мужественный Петр Басманов, отстоявший город от Самозванца. Царь Борис сам поднес герою золотое блюдо, полное золотыми червонцами. Сверх того даровал богатое имение, чин думного боярина, серебряные кубки, шубу.

Военные действия притихли, но войску нужен был воевода. Послать Басманова Годунов не решился. Воеводы не пожелают быть ниже неродовитого выскочки, пусть искусного в военном деле.

Первого января 1605 года к войску поехал боярин князь Василий Иванович Шуйский.

Добравшись до Стародуба и зная, что под Кромами собирает запасной полк Федор Шереметев, князь Василий Иванович повел войско к Севску, чтоб осадить Самозванца.

Дмитрий, однако, боялся отсиживаться в крепостях. Узнав о движении царских войск, поспешил навстречу и 20 января столкнулся с передовыми отрядами Шуйского недалеко от Добрыничей.

Семидесятитысячное царское войско стало на ночь в деревне.

Снег только-только покрывал землю. Морозец был легкий, радостный. Князь Василий с полусотней телохранителей выехал посмотреть поле, которое завтра может превратиться в поле сражения.

Месяц сиял новехонький, веселый, но впереди была тьма, опасная, шевелящаяся.

Тревога охватила Шуйского.

Распорядился поднять и поставить перед деревнею сторожевой полк.

Вернулся на свой стан, а его Федор Иванович Мстиславский ждет.

— Довольно мне хворать, — сказал воевода Шуйскому. — Один раз он меня побил, другой не побьет. Ты, князь, бери себе полк правой руки… Надо нам хорошенько изготовиться к завтрашнему дню.

— Как изволишь, — ответил Шуйский, он был рад, что не ему держать завтра ответ за все дело.

Беспокойство Мстиславского тоже было понятным. Князь Василий хоть и водил полки, но в сражениях никогда не участвовал.

Вдруг загремели пищали, ударила пушка, другая…

Сделалась тревога, и оба воеводы кинулись поднимать и выводить войско.

Сатана Самозванец удумал кончить дело ночным нападением. С пятью тысячами казаков крался к селению, да встретил на пути сторожевой полк. Напал жестоко, побил сотни две-три стрельцов, увел в плен обоих воевод, но паники в войске не случилось, а потому пришлось казакам спасаться бегством.

Рано поутру Мстиславский вывел войско на битву. Справа от селения поставил полк Василия Ивановича Шуйского. Дал ему для крепости две роты немцев.

Десять тысяч русских и сорок орудий наряда расположил прямо перед деревней. Конницу поставил слева.

Дмитрий тоже разделил свою армию на три отряда. Четыре сотни конных поляков, две тысячи русской конницы взял себе. Поверх брони ударный отряд был одет в белое. За ударным отрядом следовали восемь тысяч казаков, довершить дело надлежало четырем тысячам пехотинцев с тринадцатью пушками.

Ждать боя — громыханье сердца слушать.

Князь Василий выехал перед полком, оглядывая белый простор, и вдруг увидел, что это белое движется.

«Началось», — понял князь и не почувствовал ни страха, ни волнения. Ему было пятьдесят два года. Жизнь прожита. Убьют так убьют. Не убьют — слава Богу. Жить хорошо, хотя лучшего, большего ждать не приходится.

— Князь! — крикнули Шуйскому. — Сойди с коня, по тебе целят.

Шуйский отъехал за ряды полка, спешился. Обнажив саблю, стал в центре своего воинства.

На полк Шуйского грянул проклятый расстрига, на правый полк, чтобы отсечь от всего войска.

Ратники отпрянули, мешая ряды, но князь Василий двинул вперед немцев и кричал своим:

— Не бежать! Ступай мерно! К деревне! Шагом! Шагом!

Щетинясь копьями, стреляя из ручниц, полк пятился под натиском неистовых белых рыцарей. Слетали головы, как кочаны.

— Не бежать! — сквозь гром и вопли слышал князь свой тонкий пронзительный голос. — Побежим — порубят!

Немцы не выдержали, спасались бегством, но воевода удержал полк.

— Еще немного! — кричал он по-петушиному.

— Еще немного! — вторили сотники и пятидесятники.

— Терпите! — кричал Шуйский.

— Терпите! — кричали командиры, хотя всем уже стало понятным, куда и зачем, пусть пятками назад, ведет воевода редеющий на глазах полк.

Добивать, доканчивать дело белого воинства прискакали казаки, поспешала пехота, но полк Шуйского уже стоял перед деревней и вдруг рассыпался как горох. Из сорока жерл жиганула по коннице Дмитрия картечь. Десять тысяч ружей дали единый залп. И снова пушки, и снова ружья.

Белые стали красными, умирали лошади, умирали люди.

Первыми опамятовались царские наемники.

— Хилф Готт! — кричали они, бросаясь на ошеломленное воинство Самозванца.

— Хилф Готт! — вторили русские, преследуя и побивая изменников.

Восемь верст и били, и гнали, захватывая пушки, знамена, приканчивая раненых.

Шуйский подошел к Мстиславскому.

— Сначала ох как пришлось! — сказал и засмеялся.