Мой золотой Иерусалим - Маргарет Дрэббл

— Послушай, — то и дело повторяла она, — я же не говорю, что он этого заслуживает — видит Бог, если кто чего и заслуживает, так только не он, и я прекрасно понимаю, чем он кончит; да, он действительно совершенно скандальная личность, оправдания ему нет и быть не может, но я ничего не могу с собой поделать — он мне нравится; каждый раз я говорю себе, какая он дрянь, но стоит ему появиться, как у меня от уха до уха расползается эта идиотская счастливая улыбка. Просто потому, что он такой славный — он же действительно славный, тут никуда не денешься. Тем более после этой истории. И уж если кроме того, что он такой славный, в нем ничего больше нет, нельзя ему в этом отказывать, верно?

— Я не согласен с твоим исходным постулатом, — возразил Сэмюэл. — Мне он славным не кажется.

— Ну, что тут сказать, — Клелия сдержанно, но красноречиво развела руками, — тогда я не понимаю, почему ты вообще берешь на себя труд о нем думать.

— Ну как о нем не думать, — отвечал Сэмюэл. — Особенно после такого поворота событий…

И дальше в том же духе. Клару всерьез восхитило то, как дела Роберта постепенно превратились в тему общего разговора, в который оказались втянуты Питер, Эрик и его приятель и под конец даже она сама; через некоторое время все пространно обсуждали психологические и философские корни проблемы, которую Клелия как-то умудрилась представить в виде классической схемы, вроде бы уже и не имеющей отношения к Роберту, которого остальные не знали. Клара подумала, что так повернуть беседу способен лишь человек незаурядного ума и, хотелось надеяться, щедрой души. Она стала наблюдать еще внимательнее, постепенно осознавая: перед ней наконец то самое, что она искала долгие годы, некая не имеющая названия категория ли, особенность ли, стихия, которая столько раз мельком ей являлась, но к которой крайне редко случалось приблизиться вплотную, как сейчас. Клару охватило волнение в чем-то сродни тому, которое она испытывала гораздо чаще — когда влюблялась. Но это было драгоценнее, чем любовь. Клара всегда верила, что такие люди непременно где-то существуют — они умны и красивы, не похожи на других и с ними легко, но она ни в ком до сих пор не встречала столь счастливого и многообещающего тому подтверждения, как в Клелии, и совсем было решила, что подобная людская порода есть лишь плод ее собственного воображения. Ей всегда хотелось, чтобы такие люди существовали — со вкусом одетые, независимые, неоднозначные; ей их не хватало, и она их мысленно сотворила. И сейчас до Клары медленно доходило, что ее творение — вот оно, перед ней. Она стояла, глядя на женщину, которую сама же так замечательно придумала, и радовалась, что, встретив, смогла ее распознать.

Себастьян Денэм так и не появился. Когда из-за стойки крикнули, что бар скоро закрывается, Клелия оборвала себя на полуслове, взглянула на часы и проговорила:

— Проклятие; мой папочка, конечно, обо мне забыл.

Она сказала это очень сердито, но ни к кому не обращаясь. Так, будто и не ожидала, что о ней вспомнят.

— Я тебя подвезу, — сказал Сэмюэл.

— Мне казалось, ты в Далидже живешь, — удивилась Клелия.

— Так оно и есть вообще-то, — ответил Сэмюэл.

— Зачем тогда говорить, что подвезешь меня? — возмутилась она.

— Сказал подвезу, значит, подвезу.

— Никуда ты меня не подвезешь, — отмахнулась Клелия. — Короче, я поеду на автобусе. На самом деле даже хорошо, что он про меня забыл, у него после этих выступлений страшно портится настроение. А раз уж он меня бросил, я могу по пути заглянуть к Колину.

— Кстати, как там Колин? — тут же поинтересовался Сэмюэл, будто на Колина могли обрушиться невесть какие опасности. Клара приготовилась услышать детальное обсуждение этой темы, но Колин, похоже, Клелию не интересовал; она лишь рассеянно ответила:

— Спасибо, с ним все в порядке. Более или менее.

Клара осталась разочарована. Но Клелия тут же восполнила недостаток информации гораздо более интригующим заявлением; повязывая голову черным платком, она произнесла:

— Ну все, мне пора домой, к малышу. Они совершенно не умеют с ним обращаться — до такой степени, что я просто боюсь уходить из дому.

— Как он там, ваш малыш? — спросил Сэмюэл почти с таким же энтузиазмом, с каким раньше встретил упоминание о Роберте и о Колине.

— Спасибо, нормально, — ответила Клелия. — Только у него зубки режутся. А кроме меня, никто к нему ночью не встает. Так что я стараюсь возвращаться до того, как они лягут. Мама, так та вообще отправляется теперь спать в девять часов, настолько она уже Мартина не выносит. Хоть смейся, хоть плачь. Извини, мне нужно зайти в туалет.

— Мне тоже нужно, — сказала Клара.

Она уже целый час пыталась определить, где он находится, но безуспешно. А спросить об этом было так же невозможно, как заказать в баре виски. Она последовала за Клелией куда-то в полированные потемки, а в голове у нее теснились бесчисленные догадки, что это за Роберты, Колины, Мартины и — уму непостижимо — ребенок. Клара явно соприкоснулась с жизнью неведомой доселе сложности и интенсивности, с хитросплетениями таинственных отношений и чувств. Последние несколько лет она настойчиво противилась всему простому и ясному, в единственной надежде — обрести хаос, подобный тому, что открылся ей сегодня. Отдельные его проявления казались невероятными: Клара и вообразить не могла, что упоминание о каком-то неведомом ребенке способно представить человека в столь неожиданном свете. Точно так же ей и в голову не приходило, что отцы и матери могут играть какую-либо положительную роль. До сих пор мамаши, отцы и младенцы были для Клары воплощением простой и ясной заурядности. Она поняла, что заблуждалась относительно этих, а значит, возможно, и других сторон бытия.

Вслед за Клелией Клара миновала две двери, несколько ступенек вниз, потом двор, потом несколько ступенек вверх. Одна бы она в жизни не добралась: стрелки на табличках указывали неизвестно куда. Клара завидовала уверенно шагающей Клелии, пытаясь понять, знает та дорогу или безошибочно угадывает. Кабинок было две; Клара торопилась, чтобы Клелия не ушла без нее, но, выйдя, увидела, что та еще стоит перед зеркалом и расчесывает — точнее, раздирает расческой — свои густые волосы. На это требовалось некоторое усилие. Клара тоже причесалась и напудрила нос. Ей хотелось заговорить с Клелией, но она не знала, с чего начать. Сама Клелия молчала. Наконец, чувствуя, что момент вот-вот будет упущен, Клара, не найдя ничего лучше, спросила:

— А вы тоже пишете стихи? — решив, что это все-таки интересный вопрос, к тому же он требует хоть какого-то ответа. И ответ последовал. С недовольным видом рассматривая себя в зеркало, Клелия сказала:

— Разумеется, нет! — и в тоне, каким она это произнесла, ясно и недвусмысленно слышалось то, что иначе как грубостью назвать было нельзя. Ответ был грубым.

Клара опешила. Чего-чего, а грубости она не ожидала. Пренебрежения — возможно, холодности — весьма вероятно, безразличия — почти наверняка; но никак не грубости. Она растерялась: половина, большая половина ее сознания требовала исчезнуть, бежать подальше от такого хамства. Но в то же самое время она говорила себе: за что? Разве я это заслужила? Что такого было в моем вопросе и почему я не могла спросить ее о чем-нибудь? Мы не знакомы, она старше меня, она не имеет права мне грубить. И Клара с удивлением услышала собственный голос:

— Почему вы так со мной разговариваете?

Удивилась она потому, что впервые в жизни сказала именно то, что думала. Раньше она ничего подобного не делала и теперь ждала, что будет дальше.

Клелия повернулась, посмотрела на нее и спросила:

— Что?

Клара повторила вопрос. Клелия произнесла:

— Не понимаю. Как я с вами разговариваю? Что я такого сказала?

Клара решила, что терять уже нечего, а приобрести можно бесконечно много, и ответила:

— Как? Грубо, вот как.

Клелия уставилась на нее изумленно, но уже без раздражения.

— Проклятие. Не может быть.

— Может, — ответила Клара. — Я вам задала совершенно обычный идиотский вопрос, а вы мне нагрубили. Кстати, не такой уж он идиотский. В том смысле, что разве вы не можете писать стихи? Их многие пишут. В том числе ваш отец. Может, у вас это наследственное. Почему мне нельзя было спросить, пишете ли вы стихи?

На лице Клелии появилось смущение. В растерянности она даже принялась заново, нервными движениями, расчесывать волосы. Наконец она сказала:

— Вообще-то верно. Вы имели полное на это право. Но и я имела полное право на грубость, согласны?

— Нет, не имели. — Клара решила, что стоит рискнуть; точнее, она решила, что риск более чем оправдан. — Потому что мне и так трудно. А я считаю, что нельзя обижать человека, если он слабее вас.

Клелия задумалась.