Чудеса и трагедии чёрного ящика - Игорь Губерман

На этом хватит перечислять искусственные и природные взрыватели психики. Дело в том, что химия наркотиков непостижимым (на сегодня) образом оказалась причастна к наладке расстроенного рассудка. Это обнаружилось буквально несколько лет назад.

Летопись психических заболеваний насчитывает тысячелетия. Еще древний вавилонский царь Навуходоносор «скитался, как вол, опустив голову, по пастбищам; одичал, весь оброс и питался травой». Спартанцы сажали на цепь и в колодки своего царя Клеомена, обезумевшего от пьянства. Появившиеся в разных веках приюты для душевнобольных напоминали скорее тюрьмы, чем больницы: пациентов нещадно били, заковывали в цепи и кандалы, устраивали мучительные «целебные» процедуры, скармливали рвотное и слабительное – все, чем обладала медицина. Побои считались мероприятием лечебным – еще в девятнадцатом веке довольно гуманный философ писал, что «палка заставляет помешанных снова почувствовать связь с внешним миром».

Так, в Англии придворный врач без всякого почтения колотил заболевшего короля Георга III, который выскакивал из коляски, чтобы раскланяться со «знакомыми» деревьями. (Интересно, как отставали медицинские понятия человечества от его понятий о социальном устройстве. Вскоре после короля Георга в сумасшедший дом был отправлен его первый министр. Двое больных людей у кормила власти! И все-таки это никак не сказалось на стране. Она управлялась парламентом, кабинетом министров, борьбой партий. О том, что нельзя доверять никому единоличную власть, что власть должна быть коллективной, человечество уже догадалось – это было огромным историческим шагом вперед; а вот что делать не со страной, а с отдельной психикой, наука еще не знала совсем.)

Подлинную, человечную историю психиатрии начать, пожалуй, надо с Пинеля – личности невероятного мужества, врача, в котором поражаешься не только (и не столько) таланту медика, сколько куда более редкому таланту – высокой способности быть Человеком. Он первый в мире снял с больных цепи. Было так.

Пинель стал главным врачом приюта для умалишенных Бисетра в годы Великой французской революции. То ощущение освобождения, которое охватило тогда Францию (а вскоре после нее – мир, недаром все властители так ненавидели в то время эту страну), без сомнения, овладело и Пинелем – хочется думать, что именно это чувство свободы и вслух провозглашенного всечеловеческого равенства заставило его подумать о больных. В то время предместье Бисетр было огромной человеческой свалкой, где содержались нищие и бродяги, проститутки и уголовники всех мастей. Когда весть о том, что в Бисетре снимают цепи, достигла ушей тогдашнего революционного правительства, известный организатор трибуналов Кутон якобы сказал Пинелю: «Гражданин, я приду навестить тебя в Бисетре, и горе тебе, если ты нас обманываешь и между твоими помешанными скрыты враги народа». Пинель шел на смертельный риск.

Но он решился. Кстати, Кутон сдержал слово и побывал в Бисетре. Вернее, его принесли на носилках – половина тела у него была парализована, сам он не мог ходить. Возможно, собственное физическое бессилие и породило в нем непреклонную жестокость, которой он так отличался. Осмотрев больницу-тюрьму, он с присущим ему гуманизмом мрачно сказал Пинелю: «Сам ты, вероятно, помешанный, если собираешься спустить с цепи этих зверей».

Больных начали освобождать. Один из них просидел на цепи сорок лет, за это время ни разу не видя солнца. Уже давным-давно он был здоров. Другой (когда-то он был писателем) настолько одичал, что отбивался, когда его освобождали. Через несколько недель он был выписан. Третий, высокий силач, вскоре стал служителем в больнице и спас однажды жизнь Пинелю, когда того с криками «На фонарь!» окружила науськанная кем-то темная взбудораженная толпа.

Снятие цепей было первым лечебным шагом. Пинель, по точному выражению психиатров, возвел сумасшедшего в ранг больного. В других странах это было сделано позже. Когда (позднее лет на двадцать) освобождали узников-больных из английского Бедлама, часто выяснялось, что на цепи следовало держать не их, а надзирателей, от безнадзорной власти потерявших человеческий облик и позволявших себе звериную, необузданную жестокость. Избиения и истязания больных стали у них нормой присмотра. Так, в одной из клетушек был найден рослый мужчина, закованный в цепь, один конец которой проходил в узкое отверстие в стене. Он когда-то ударил надсмотрщика, был посажен на цепь, и подлый победитель, укорачивая ее, ежедневно притягивал несчастного вплотную к стене, причиняя ему невыносимые физические и душевные муки. Надзирателя никто не остановил, он был хозяином положения. Длилось это двенадцать лет. Кто же из них был помешанным?

Позже всех освободили больных в Германии. Еще до середины прошлого века считалось, что психическое расстройство – собственная злая воля больного, выбравшего общение с внутренним демоном и не желающего обращать внимание на окружающий мир. Чтобы вернуть это внимание, больных били плетками, прижигали каленым железом, неожиданно сбрасывали с.высоты в ледяную воду, лили на голову сильную струю воды или тонкую – на темя (а когда-то такую пытку применяла инквизиция). Употребляли жгучие втирания, вращали в полом колесе (человек мог выдержать в нем две – четыре минуты, потом терял сознание или просил о пощаде). Для буйствующих и просто возбужденных применялись смирительные рубашки и камзолы, специальные стулья и постели, к которым людей привязывали; растяжка на канатах посреди комнаты в распятом положении (от усталости быстро приходило спокойствие и сонливость, считалось, что это прививает «уважение к врачу»); мешок, сквозь который больной видел все, как в тумане; кожаные маски и шлемы. Все это не было проявлением массовой профессиональной жестокости врачей, а являлось лишь следствием тогдашних воззрений на причины и развитие психических болезней. Еще шли споры о разделении этих болезней на виды и группы (эти споры не кончены до сих пор; так, сейчас все громче голоса о том, что болезнь номер один – шизофрения – лишь общий ярлык для нескольких разных видов расстройства). Болезнями объявлялись и социально обусловленные типические характеры. Так, в прошлом веке один немецкий врач выделил среди нездоровых состояний психики так называемую «придворную болезнь». Он описал высокомерного, жадного и трусливого, то почтительного, то наглого, туповатого высшего чиновника, уже давно разучившегося думать и работать, смертельно боящегося за свое место и испытывающего тоску лишь при мысли, что он может лишиться высокой милости и расположения, готового на все для сохранения своего благополучия. Интересно, что материалы для этих обобщений (книга его называлась «Врач-философ») автор собрал при дворе Екатерины II, у которой пять лет состоял домашним врачом.

Но оставим прошлое. События нашего века всё повернули по-иному в этой безнадежной и потому несколько заброшенной отрасли медицины.

Умение лечить появилось в тридцатых годах, неожиданно придя из совершенно других областей. История этой эстафеты полна случайностей, загадок и промахов.

В двадцать первом году молодой деревенский хирург Бантинг буквально с голыми руками, не вооруженный не только приборами, химикатами или идеями, но даже основательными знаниями, выступил против одной страшной болезни – диабета. Возможно, был огромный талант? Нет. «Он не был блестящ, только упорен», – впоследствии писал биограф. Впрочем, я не совсем верно освещаю ситуацию: одна идея была. Не идея даже, а наблюдение. Собака, лишенная поджелудочной железы, стремительно худела, истощалась и погибала, несмотря на буквально звериную, ненасытную (и удовлетворяемую) страсть к воде и пище. С людьми происходило то же самое. Правда, при некоторых других формах диабета они жирели, но это была нездоровая полнота, она, так же как истощение, неотвратимо вела к смерти. Уже была известна основная причина болезни (одновременно и признак ее): организм не принимал, не усваивал сахар. Это важнейшее топливо клеточного существования и обмена исправно попадало в кровь, разносилось ею по всем обычным адресам и… исчезало без пользы. Ткани (и в том числе мозговые) без какого-то таинственного посредника не умели усвоить сахар. Клетки раньше сжигали его, обретая энергию, а теперь он выбрасывался впустую.

Я не буду излагать историю, как голодный, непризнанный, чудом пристроенный к лаборатории и воровством добывавший собак Бантинг нашел вещество-посредник. Оно выделялось крохотными островками особой ткани внутри поджелудочной железы. От латинского «инсула» – остров – посредник-гормон был назван инсулином. К теме книги имеет прямое отношение его дальнейшая биография. Злоключения и победу Бантинга блистательно описал Поль де Крюи. Все, что я могу рассказать, было бы только жалкой копией его образов и метафор. И, перейдя ко второму этапу инсулиновой истории, я попадаю в след Поля де Крюи (Бантингу посвящена одна из глав книги «Борцы со смертью», а то, что было дальше, есть в его книге «Борьба с безумием»). Метод доктора Закеля – ученого, принявшего эстафету, – победно прошел по клиникам, не устарев по сию пору. Бантинг работал на собаках, Закель же поставил на карту не только жизни нескольких больных, но и свою собственную.