Летние гости - Владимир Арсентьевич Ситников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гырдымов вскочил, ослепив Филиппа натертыми стеклянной бумагой пряжками.
— Кто вы такая будете? — спросил строго, словно тайный знак разглядел на ее лбу. На Филипповы слова вроде даже не обратил внимания.
«Откуда он только такой трон притащил?» — удивился Филипп. Кресло было высоченное. Сидя в нем, Гырдымов терялся, из-за стола едва видны были его плечи и голова. «Пыжится, ядрена!» — ругнулся Филипп.
— Кто я? — спросила растерянно Вера Михайловна, опустив померкший взгляд. — Я ребятишек учу, закончила епархиальное училище…
— Епархиальное? — схватился Гырдымов. — Отец ваш, значит, духовного звания?
— Отец был духовного. Священником был. Умер он, — ответила Вера Михайловна, не зная, как держать себя перед этим строгим человеком.
— Так, так. Хорошо, — теребнув себя за нос, сказал Гырдымов. — Так какое у вас дело?
Вера Михайловна смешалась.
— Я потом. Я к Петру Павловичу приду. Я… — и попятилась к двери.
— Так ты что это? — взъелся Филипп, возмущенный непробиваемой спесью Гырдымова. — Человек к тебе, поди, с душой шел.
— Погоди, товарищ Спартак, — оборвал Филиппа Гырдымов. Он выскочил из-за стола, одернул френч с накладными карманами, сощурил сердитые глаза. — Ты чего это ее припер? Что она за птица? Неясно себя подает. Видать, к нам примазаться хочет.
Опять что-то заподозрил Гырдымов. «Ну и голова!»
— Ты заметил, что она ничего не сказала? Это из-за того, что я ее сразу в шоры взял: кто такая? И в самое яблочко угадал.
Филипп пожал плечами.
— Слушай и вникай. Отец у Капустина кто?
— Ну, лавочник, — смутно догадываясь, к чему клонит Гырдымов, сказал Филипп.
— Лавочник. Так. А кого Капустин тянет к нам? А? Поповну! Дочь буржуйского подпевалы. Понятно? Наберем себе поповых дочек, революцию, знаешь, куда можно повернуть, а? — расхаживая, быстро повертываясь, весь как на винтах, говорил Гырдымов.
Филипп махнул рукой:
— Ну, ты скажешь, ядрена. Петр с отцом порвал. При мне… — Ерунда! — подскочил к нему Гырдымов. — Нутрецо! Нутрецо-то у него еще… вот и… проявляется. Червоточина есть. Смекаешь?
— Это ты брось. Капустина не задевай, — угрожающе сказал Филипп, и ему захотелось стукнуть Антона по шее. Даже кулак сжался. Почему-то всегда этот задиристый человек вызывал такое желание. Но он глубже засунул руку в карман.
— Чего брось, — возвысил свой басок Гырдымов, — вон вчера арестовали жандармского офицера. В военном комиссариате прилепился. На складе взрыв произошел, на улице листовки клеят: «Долой большевиков!» Смекай! Многие поповские, чиновные сыновья засели. Я знаю.
Ишь какие зубы прорезались у Гырдымова. Того гляди цапнет. Филипп чувствовал, что Антон говорит ерунду, что между Верой Михайловной и всякой контрой вряд ли есть что общее, а тем более между Капустиным и всякой сволочью, и пошел напролом:
— Ну, ты вдругорядь такого не скажи. Надо волосы дыбом иметь. Капустин и тебя и меня в революцию вытащил, он еще при Временном правительстве большевиком был, власть брал. Где у тебя, Гырдымов, совесть? — И, плюнув, двинулся к выходу. — Башка у тя не в ту сторону варит. — Потом остановился, спросил: — Ты сам-то, Гырдымов, кто?
— Из бедняков я. Ты меня не допирай. Думаешь, мне революция не дорога? Да я за нее жизнь отдам. Не пожалею, еройски отдам, коли надобность будет.
— А когда призывался, приказчиком был. Тоже купцам помогал… — не сбивался Филипп со своей мысли.
Жилистая, цепкая рука ухватила Филиппа за плечо.
— Я знаю: вы друг за дружку стоите. Ты Капустину в рот глядишь. А я сам на своем стою.
Если бы это сказал не Гырдымов, Спартак бы только радовался, это было бы похвалой. А теперь это было обвинение неизвестно в чем.
— При чем тут стоим друг за дружку? Просто он человек…
Гырдымов, видимо, понял, что хватил лишку.
— Постой, — тише сказал он, — сразу и зашумел. Это я потому, что ныне ухо востро надо держать. Понимаешь? Чтобы щелки нигде не было. Я ведь не зря так. Помнишь, на партийном суде Курилова к стенке я требовал поставить? Не поддержали. А потом все равно…
— Ну, и там не так было, — вздыбился Филипп.
— Все равно. Было бы по-моему, не устроил бы Курилов тот разбой. Я только одинова маху дал, когда Брестский мир обсуждали. Я против пошел, чтоб буржуев давить, так разве это ошибка? Тогда не я один. Похлеще меня люди против руки тянули.
— Да, да, конечно, ты везде все наперед видишь и знаешь, — подъел Спартак, — говорить с тобой — жилы из нутра тянуть, — и повернул к двери.
Гырдымов догнал Филиппа, толкнул в плечо и улыбнулся.
— Да ты мне скажи. Может, тут что иное? Девка-то видная. А у Петруши губа не дура. Лизочка — смак. И эту, поди, приглядел?
— Что ты мелешь? — взвился Спартак.
При Капустине Гырдымов всегда с почтением держался, а тут… «Ох, подлая душа!»
— Ну, не серчай. Дай-ка табаку, что ль, — сказал Антон.
— Нет, ты все-таки вредный человек, — неохотно раскрывая вышитый Антонидой кисет, сказал Спартак. — Скоро все вкруговую у тебя будут контры. Лют ты больно. Ты заглазно-то и про меня так скажешь.
— Ты что? — угрожающе сдвинул брови Гырдымов. — Чтоб я про тебя… Я про тебя никогда не скажу. Ты рабочая кость. А злой я, это вправду. Почитай, как помню себя, каждый шпынял меня. Все в бедности. Первые сапоги надел, когда за прилавок стал. С чего добрым-то быть?
— Дорвался и вымещаешь сейчас? — зло кинул Филипп.
И, наверное, попал в точку. Сам Антон считал, что наступает вершинный момент в его жизни, но рассердился.
— Ты брось. Ухо востро держать надо.
Филипп больше слушать не стал. Надо догнать Веру Михайловну, сказать, чтобы подождала Капустина, а может, и ему, Филиппу, что расскажет.
«Надо волосы дыбом иметь, чтоб, как Гырдымов, рассуждать. Такому-то разве о чем расскажешь. Не только беду, и радость скроешь».
Когда выскочил на крыльцо, видел: садит Веру Михайловну в тарантас какой-то долговолосый, под попа, хлюст. Зачем она с ним приезжала? Что Капустину хотела передать?
ГЛАВА 15
Вера Михайловна часто вспоминала о Капустине. Человек, напористым словом сумевший обуздать непокорливый тепляшинский сход, был необычен для нее. В его мыслях была та ясность, которой искала она, а в делах и намерениях та уверенность, которой не видела она в других людях. Всесильного отца Виссариона Капустин выставил из школы. Это вряд ли сумел бы сделать даже Сандаков Иван.
Хитрого, злопамятного попа Виссариона она боялась. Вера чувствовала его жадный, ощупывающий взгляд, боялась встретиться с ним. И хотя он сладок был с ней, это только больше страшило.
Для
