Проклятая игра - Клайв Баркер

В доме не было отопления, и приходилось принимать холодную ванну, но Брир мылся с головы до ног три-четыре раза в день в надежде отбить запах. Когда это не срабатывало, он покупал духи — в основном сандаловое дерево — и поливал тело после мытья. Теперь комментарии, которые он слышал за спиной, касались не экскрементов, а его сексуальной жизни. Он воспринимал их так же, как прежние.

Тем не менее в нем поднималось звериное, бычье сопротивление. Оно касалось не только мучений на улице. Европеец оставил вежливое обхождение и заботу, теперь он мучил Брира презрением и обращался с ним как с лакеем. Это раздражало. Когда Мамолиан посылал его на охоту за Тоем с требованием прочесать миллионный город и отыскать затаившегося старика (в последний раз Брир видел того перелезающим через стену абсолютно голым; его тощие ягодицы белели в лунном свете), он явно потерял чувство меры. Какие бы преступления Той ни совершил, его грехи едва ли настолько серьезны, чтобы заставлять Брира целый день блуждать по улицам, теряя силы.

К тому же Брир почти полностью потерял способность спать. Даже убийственная для нервов усталость не могла принудить тело к большему, чем несколько минут отдыха с полузакрытыми глазами. Но и в эти минуты мозг Брира видел такие ужасные сны, что дремоту едва ли можно было считать блаженной. У него оставалось единственное утешение — его красотки.

У этого дома имелось одно достоинство — подвал. Ничего особенного, просто сухое и холодное место; Брир прилежно освобождал его от хлама, оставленного предыдущими владельцами. Пришлось проделать большую работу, но подвал постепенно становился таким, каким он хотел его видеть, хотя не особенно любил замкнутые пространства Темнота притягивала Брира и отвечала его невысказанному желанию: укрыться под землей. Скоро он все выскребет отсюда, потом повесит на стены цветные бумажные цепи, а на полу поставит вазы с цветами. Возможно, здесь будет стол с благоухающей фиалками скатертью и удобные кресла для гостей. Тогда он сможет развлекать друзей тем способом, который — как надеялся Брир — придется им по душе.

Приготовления завершились бы намного быстрее, если бы он не отвлекался на выполнение дурацких поручений Европейца. Но теперь служба подошла к концу. Сегодня он скажет Мамолиану, что больше не намерен подчиняться шантажу и нелепым обещаниям и оставляет эту игру. Он будет угрожать отъездом, если дело пойдет наихудшим образом. Он отправится на север. На севере есть места, где солнце не всходит пять месяцев в году (Брир читал об этом), что весьма привлекательно. Нет солнца, но есть глубокие пещеры, где можно жить; дыры, куда не проникает даже лунный свет. Пора выложить карты на стол.

Воздух в доме был холодным, а в комнате Мамолиана становился еще холоднее. Словно дыхание Европейца смертельно леденило его.

Брир стоял в дверях. Он лишь однажды заходил сюда, и в душе его копошился мелкий страх. Здесь было слишком пусто. Европеец попросил Брира забить досками окно комнаты, и тот подчинился. Теперь при свете единственного фитиля, горевшего в тарелке с маслом на полу, комната выглядела унылой и серой: все в ней казалось призрачным, даже сам Мамолиан. Он сидел в темном деревянном кресле — другой мебели здесь не было — и смотрел на Брира. Его глаза сверкали так ярко, будто хотели ослепить гостя.

— Я не вызывал тебя, — сказал Мамолиан.

— Я хотел… поговорить с тобой.

— Тогда закрой дверь.

Вопреки собственному желанию Брир подчинился. Замок щелкнул за спиной; теперь комната собралась вокруг одинокого языка пламени и его слабого света. Брир рассеянно осмотрел комнату в поисках того, на что можно сесть или по крайней мере опереться. Никаких удобств он не обнаружил: строгость обстановки смутила бы аскета. Несколько одеял на голых досках в углу, где спал великий человек; немного книг, сложенных у стены; колода карт; кувшин с водой и чашка. Стены были голыми, не считая свисавших с крюка четок.

— Чего ты хочешь, Энтони?

Брир мог думать лишь об одном: я ненавижу эту комнату.

— Скажи то, что должен сказать.

— Я хочу уйти…

— Уйти?

— Уйти. Меня раздражают мухи. Здесь так много мух.

— Не больше, чем везде в мае. Хотя погода сейчас теплее, чем обычно. Все говорит о том, что лето будет мучительным.

Мысль о тепле и свете вызвала у Брира тошноту. И еще одно мучило его — мерзкая реакция его желудка на пищу. Европеец обещал ему новый мир, здоровье, богатство, счастье, а его организм страдал, как проклятый. Чистое жульничество, все жульничество.

— Почему ты не позволил мне умереть? — спросил Брир, не задумываясь, о чем говорит.

— Ты мне нужен.

— Но я болен.

— Дело скоро будет сделано.

Брир взглянул на Мамолиана в упор. Он отваживался на такое крайне редко, но отчаяние подгоняло его, как бьющий по спине кнут.

— Ты имеешь в виду, мы найдем Тоя? — спросил он. — Мы не сможем. Это нереально.

— Нет, мы найдем его, Энтони. Я настаиваю.

Брир вздохнул.

— Я хотел бы умереть, — сказал он.

— Не говори так. Ведь у тебя есть свобода, которой ты так хотел. Ты уже не чувствуешь вины, правда?

— Да…

— Большинство людей с удовольствием согласились бы терпеть столь незначительные неудобства, но забыть о чувстве вины, Энтони. Следовать сокровенным желаниям плоти и не бояться, что тебя заставят пожалеть об этом. Отдохни сегодня. Завтра мы будем заняты, ты и я.

— Чем?

— Мы посетим мистера Уайтхеда.

Мамолиан уже говорил ему об Уайтхеде и о доме с собаками. Европеец получил там серьезные раны: разодранная рука зажила быстро, но поврежденные ткани не восстанавливались. Отвратительные шрамы покрывали его ладонь с обеих сторон, он потерял полтора пальца, а сустав большого уже никогда не сможет нормально двигаться — значит, играть в карты будет сложно. В тот день он вернулся, истерзанный собаками, и рассказал Бриру длинную и жалостливую историю. Нарушенные обещания и обманутое доверие, преступление против дружбы. Европеец плакал, вспоминая об этом, и Брир оценил глубину его боли. Люди презирали их обоих, они сговорились против них, поносили их. Брир вспомнил ту исповедь, и утраченное чувство справедливости вновь пробудилось в его душе. Неужели он, обязанный Европейцу жизнью и рассудком, повернется спиной к своему спасителю? Пожирателю Лезвий стало стыдно.

— Пожалуйста, — взмолился он, полный страстного желания загладить свои ничтожные, жалкие слова. — Позволь мне убить этого человека для тебя.

— Нет, Энтони.

— Я смогу, — настаивал Брир. — Я не боюсь собак. Я не чувствую боли. Я могу убить его в постели.