Гарпия - Генри Олди

Народ хлынул под крышу. Кручек замахал руками, пытаясь привлечь внимание гарпии, и случайно заметил на четвертом этаже, со стороны учебного бестиария, окно, которое осталось распахнутым. Опершись о подоконник, закутав плечи мантильей, в окне пустой аудитории маячила Исидора Горгауз.

Сперва он не понял, что делает Горгулья. А когда понял – сердце ухнуло в жаркую, свистящую пропасть. Этика преподавателя, честь и совесть, закон и мораль – профессор Горгауз была сейчас далека от таких пустяков. Словно дед, погибший давным-давно от «похищения души», восстал из гроба, заполнив внучку целиком, как клинок – ножны. Ничего не осталось для Горгульи, кроме неба, где маячила проклятая гарпия, и туч над морем.

Исидора звала бурю.

Первым побуждением Кручека было кинуться наверх. Прекратить, остановить; не позволить. Но он знал: не успеет. Слишком далеко. Левитировать? – он давно не летал, и боялся, что на подъем уйдет еще больше времени, чем на беготню. Да и смех один – кашалот в сюртуке поднимается в небо, грозя кулаком профессору Горгауз. Начать бороться за погоду? – он мало что смыслит в ветрах. Исидора – бранный маг в отставке, их учили бить ураганами… Закричать отсюда? – нельзя. Начнутся сплетни. Не избежать выговора от ректора – насчет Горгульи еще доказать надо, а его вопли каждый услышит…

«Ничего не докажу. Ничего. Воздействия такого характера не оставляют следов. Остаточные эманации чар рассасываются в природном явлении. Вигилы Тихого Трибунала не найдут доказательств. А в аудитории никого нет. Она одна. И во дворе никого нет. Я один. Ничего не докажу: мое слово против ее слова…»

От бессилия в животе таяла мерзкая ледышка.

С визгом крутанулся флюгер на крыше двухэтажного флигеля. Смерчики пыли заплясали по двору, подражая танцору-бакалавру. Ветер уперся лбом в забор, играя мышцами. На миг выглянуло куратор-солнце. Горсть желтого огня выплеснулась на университет, заиграла в витражах. Мир замер в шатком равновесии.

Что-то произошло. Кручек не знал, что именно.

Плетя зовущую паутину, Исидора сбилась. Скверное зрение не позволяло доценту увидеть подробности, но он не сомневался – кровь бросилась Горгулье в лицо. Воображение живо подсказало: раздуваются ноздри тонкого, орлиного носа, на скулах выступил злой румянец. В глазах, на игольном острие зрачков, пляшут легионы бесов…

Куратор почуяла врага.

Направление ветра изменилось. В небе наметился просвет; тучи, сталкиваясь, топтались над кромкой берега. Овцы потеряли вожака. Сейчас пастух щелкнет бичом, гоня отару на другое пастбище… Гарпия по-прежнему кружила в поднебесьи, не подозревая об угрозе. Ее слишком увлекло накопление маны, догадался Кручек.

Он наскоро оглядел двор – и увидел Марысю Альварес.

Капитанская дочка стояла под кленом. В руке она держала сорванную ветвь, которой обмахивалась на манер веера. Повинуясь движениям ученицы Суховея, буря топталась на месте. Миловидная простушка, Марыся внезапно исполнилась грозной, убийственной красоты. Что-то от гарпии, от Келены-Темной, объявилось в девушке. Губы шевелились, бормоча заклятия – по чаровому отпечатку доцент видел, как трудно дается Марысе противоборство с Горгульей…

Две силы сцепились в небе. Гарпия беспечно парила над двором, не замечая, не зная, не подозревая. «Садись! – хотел заорать Кручек. – Спускайся, дура!»

Но гарпия не услышала бы его.

Исидора наклонилась вперед, едва не выпав из окна. По уму, Горгулье стоило бы прекратить преступные действия и оставить аудиторию. Два свидетеля – это серьезно. Пусть Марыся – юная первокурсница, но слово ученицы заклинателя ветров прозвучит весомо. А если его подкрепит свидетельство Матиаса Кручека…

Мы в состоянии засадить Исидору в «Очарование», сообразил доцент. Проклятье, неужели она сама не понимает, как близка к тюрьме? Или к гибельному интересу блокаторов Надзора Семерых? – злоупотребление магией в чистом виде! Она сошла с ума со своей ненавистью…

Хрустнув, сломалась ветка в руках девушки. Редкие листья рассыпались у ног – багряные пятерни, ладошки в запекшейся крови. Забыв обо всем, Марыся схватилась за горло – петля-удавка остановила чтение заклятий. Девушка медленно опустилась на колени. Если ветрами она еще могла управлять вопреки воле Горгульи…

Противостояние с бранным магом было выше ее сил.

И когда буря, сорвавшись с цепи, ринулась на город – Матиас Кручек плюнул на солидность, вспомнил молодость и взлетел комодом, запущенным из катапульты, целясь в окно с профессором Горгауз.

Он едва не вынес оконную раму.

От возбуждения Кручек перенасытил маной вектор Люфта-Гонзалеса – скорость подъема эхом отдалась в пояснице. Завтра не разогнемся. В наши-то годы… Он зацепился за щеколду, порвал сюртук; больно ударился коленями о подоконник. Со стороны могло показаться, что доцент спасается от разгула стихий. За его спиной на город упала стена ливня. Ветры сошли с ума: от их объятий стонали деревья. Гудела черепица крыш. Гремели жестяные вывески, срываясь с кронштейнов.

Падая на землю, вывески ползли, торопились, скрежетали по брусчатке – словно раненые солдаты, они мечтали выбраться из свалки.

Мокрые листья с размаху – горстями! – влипали в стены. В канавах начался потоп. В порту капитаны молились за свои суда. Добрые горожане, спрятавшись по домам, прислушивались: когда стихнет? На открытом рынке плясали и рвались в клочья, воображая себя парусами, тенты.

Где-то вылетали стекла: треск, звон, проклятия жильцов.

Но буйство природы пасовало перед лицом Горгульи. Профессор дикой кошкой отпрыгнула назад, спасаясь от летучего доцента. Мантилья вспыхнула над ее плечами – уже не крылья, еще не огонь. Черты исказила гримаса ярости.

Хищница стояла над добычей, скаля клыки.

– Вы опоздали, мастер! Раньше надо было… у вас вся спина… х-ха-а!.. – от сиплого хохота, похожего на кашель чахоточного, вздрогнули стены. – Вся спина мокрая!.. поздно…

Чистая правда: сюртук со спины промок насквозь. Дождь насытил влагой каждую ниточку. Простужусь, невпопад подумал Кручек. Наверняка простужусь. Если смотреть со стороны – а лучше, с задних рядов галерки – это выглядело потешно. Любовная сцена, акт II. Пожилой ловелас стоит на коленях, для пафосу взгромоздившись на подоконник, а объект страсти бьется в истерике:

«Поздно!..»

Позади на тысячу голосов расхохоталась буря. Прижавшись к кафедре, наклонясь вперед, как для прыжка, Горгулья напоминала демона. И Матиас Кручек совершил абсолютно бессмысленный и единственно верный поступок – то, что отлично (а главное, быстро!) умел делать, как приват-демонолог.