История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой - Жозефина Мутценбахер

– Да, да, – сказала я, покорно предоставив себя обстоятельствам.

Он стоя потёрся ширинкой о мою плюшку:

– А эту там… – выжидательным тоном поинтересовался он, – её я теперь тоже имею право… а?

– Да, господин Рудольф.

Я утратила всякую волю.

– Неужели? – осклабился он. – Так, может, ты ещё хотела бы, чтобы я тебя посношал?

Для меня это было единственным спасением:

– Да, господин Рудольф.

– А я вовсе не желаю тебя сношать, – со смехом воскликнул он, – я желаю только пойти в полицию.

Я заплакала навзрыд. А он продолжал:

– Разве что ты сама меня хорошенько попросишь тебя отпудрить, а?

– Я очень прошу, господин Рудольф.

– Погоди-ка.

Он быстрее заиграл моей грудью.

– Прошу вас… – повторила я.

– Ну, продолжай же, – крикнул он и ткнул меня под живот.

– Я прошу… господина Рудольфа… меня отпудрить… – послушно произнесла я.

– Тогда пойдём.

Он отпустил меня и направился к кровати.

Я безвольно последовала за ним.

– Ложись! – приказал он.

Я сделала это.

– Подними одежду!

Я повиновалась.

Он рассматривал, как я укладывалась перед ним.

Потом скомандовал дальше:

– Расстегни мне ширинку!

Это я тоже выполнила. Наружу выпрыгнул его хвост. Он представлял собой тонкую белую макаронину, косо поднимавшуюся кверху.

Теперь он забрался в кровать, лёг на меня и сказал:

– Так, а вставлять внутрь ты тоже должна сама.

Я схватила его хвост и ввела в себя. От приятности, которую я невольно испытала при этом, и, освободившись, наконец, от страха перед полицией, я облегчённо вздохнула.

Рудольф вошёл в ножны почти по самую рукоятку, однако лежал неподвижно.

– Теперь тебе нужно ещё сказать: «Господин Рудольф, долбите меня, пожалуйста».

– Прошу вас, господин Рудольф, долбите, пожалуйста, – это я произнесла охотно.

Грудь у меня была обнажена. Он схватил её, играл ею и возил внизу туда и обратно своим червяком. Я презирала его, я его ненавидела, но я ничего не могла с собой поделать, меня обуяла похоть. Ибо теперь он сношал, при каждом ударе полностью извлекая кайло, чтобы затем снова медленно до конца им всверлиться.

После десятого или одиннадцатого удара его кинжала я начала подмахивать попкой и отказывалась уже понимать, почему я так отчаянно противилась этому приключению.

– А-а… а-а… – вскрикивал он, – теперь я часто буду сношать Пеперль, так?

И я отвечала:

– Крепче… быстрее… у меня подкатывает… ах… да… будете сношать часто?

– Вот так-то правильно… – кивнул он, – так мы с тобой поладим…

– Ах, – пролепетала я, – на меня накатывает… брызгайте, пожалуйста, господин Рудольф.

– Не торопись… – возразил он, – … у меня достаточно времени.

Он неизменно сохранял один и тот же темп.

Вдруг он, не приостанавливаясь, спросил:

– Ты часто сношаешься с отцом?

Я солгала:

– Никогда… сегодня он в первый раз захотел.

Он как раз снова всверлил мне свой хобот:

– Не ври, – прошипел он при этом.

– Ах… на меня опять накатывает… – воскликнула я.

– Говори правду, – приказал он мне.

– Да… хорошо… – ответила я.

– Итак, ты часто сношаешься с отцом?

– Да… часто… у меня подкатывает… крепче…

– И когда же обычно?

– Преимущественно по ночам…

– С каких пор?

– Уже с полгода будет…

– Каждую ночь?

– Нет…

– Он хорошо трахает?

– Да…

– Лучше, чем я?

– Нет… нет… – льстиво заверила я, – … у меня уже снова подкатывает.

– Ты берёшь его в рот? – продолжал он свой инквизиторский допрос.

– Да…

– И мой возьмешь?

– Да… – пообещала я.

– А он вылизывает тебе плюшку?

– Да…

– Это приятно?

– Да…

– Мне тоже сделать это?

– Да…

Он обрабатывал меня, вероятно, добрые полчаса, и я плавала в собственном соку.

Наконец он запыхтел:

– Я брызгаю! Я брызгаю! Сейчас! Сейчас!

И с этими словами он выдал мне такой заряд, что отчётливо послышалось бульканье, с которым из моего тела стремительно потекло.

Когда мы оба кончили, он, поигрывая моими грудями, ещё немного поболтал со мною.

– Я сразу понял, что рано или поздно буду сношать тебя.

– Почему? – спросила я его.

– Потому что сразу сообразил, что к чему, когда услышал историю с преподавателем катехизиса и когда увидел, что ты спишь с отцом в одной постели.

– Я в этом не виновата, – защищалась я, – отец велел.

– Так я и думал, – засмеялся он.

– Вы никому не скажете? – поинтересовалась я.

– Зачем бы. Если ты мне и дальше позволишь сношать тебя.

– Да… я позволяю всегда меня сношать… – поклялась я.

– И потом… я давно уже про всё знаю, – улыбнулся он.

– Про что именно?

– Ну, про дела с папашей.

– Откуда же?

– Потому что я уже несколько раз подглядел.

Я опять перетрусила.

– Когда, когда это вы подглядели?

– Несколько раз… например, в воскресенье утром.

– Неужели?

– Тебе нужны доказательства? В минувшее воскресенье ты лежала сверху, а он снизу, и потом ты ещё в рот брала. А во второй раз ты снизу лежала… что скажешь, разве не так?

– Да. – Я вспомнила. Это происходило, когда только начало светать.

Он поднялся:

– Ну, тогда с сегодняшнего дня ты моя любовница. Теперь у меня будет две.

Я сдержала любопытства:

– Две?

– Да.

– И кто же вторая?

– Ты ещё увидишь её.

С этими словами он удалился.

Утром каждого дня, как только отец уходил из дому, он являлся в комнату и спрашивал:

– Ну, сегодня ночью что-нибудь происходило?

И я должна была рассказывать ему, сношалась ли я или нет. Кроме того, он хотел знать, имею ли я сношения с другими мужчинами. Однако я предусмотрительно умолчала об этом и ни словом не обмолвилась о моём священнослужителе. Рудольф никоим образом не употреблял меня, иногда только играл моими грудями или прохаживался внизу пальцами, а иногда без обиняков говорил:

– Сегодня ничего не получится… вчера я пудрил другую свою любовницу.

Я по-прежнему не испытывала к нему никакой симпатии, если только он непосредственно не находился во мне, однако и ненавидеть его я тоже больше не ненавидела, а считала чрезвычайно рассудительным, вследствие чего питала к нему огромное уважение.

К помощнику священника я наведывалась приблизительно каждые две недели. Но теперь речь уже не шла о сожалении или о покаянии, об исповеди или об очищении. В один прекрасный день, едва только я вошла в комнату, он без лишних разговоров раздел меня, вылизал и отсношал, позволил снова полизать себя и затем исполнил мне номер на бис, произнося при этом лишь сплошную похабщину. С тех пор я вступала с ним в половые отношения как с всякими прочими мужчинами, и когда он лежал на мне или я на нём, я даже обращалась к нему на «ты».