Мясная муха - Патриция Корнуэлл

Лобковый враг номер один.

Он написал это на маленьком листе бумаги и послал Жан-Батисту вместе с волосами со своего лобка. Жан-Батист съел записку, чувствуя вкус каждого слова, и смахнул волосы в решетчатое окно, они приземлились на пол возле камеры.

— Если бы я был адвокатом Волчонка, я бы тоже не долго думал, — выкрикивает Зверь.

Раздается смех заключенных, в знак одобрения они начинают пинать двери своих камер.

— Заткнитесь! Что, черт возьми, тут происходит? Охранники быстро восстанавливают порядок, и пара коричневых глаз появляется в окошке Жан-Батиста.

Он чувствует слабую энергию взгляда, но никогда не оборачивается.

73

— Тебе нужно позвонить, Шандонне? — спрашивает голос в окошке. — Твой адвокат скончался. Его тело нашли в гостинице, в каком-то польском городе, не могу произнести название. Похоже, он там долго пролежал. Совершил самоубийство, потому что был беглым. Кажется, твой адвокат был преступником. Это все, что я знаю.

Жан-Батист сидит на кровати, водит пальцем по словам, написанным на бумаге.

— Кто вы?

— Офицер Дак.

— Monsieur Canard[23]? Coin-Coin — по-французски «кря-кря», monsieurДак.

— Ты будешь звонить или нет?

— Нет, merci.

Офицер Дак пытается понять, что так возмущает и раздражает его в словах Жан-Батиста каждый раз, когда тот открывает рот. Он словно не принадлежит этому месту, тюрьме, он будто выше всего этого, выше тех, в чьих руках находится его жизнь. В присутствии Жан-Батиста офицер Дак чувствует себя лишь тенью в форме. Он с нетерпением ждет дня казни, очень надеясь, что процедура будет болезненной.

— Спасибо скажешь потом, после того как тебе засунут маленькую иголочку со смертельным коктейлем. Не скучай, осталось всего десять дней, десять коротеньких дней, — огрызается офицер Дак — Да, кстати, я сожалею, что твой адвокат выбил себе мозги и почти сгнил в своем номере. Могу представить, как ты расстроился.

— Ложь, — отвечает Жан-Батист, поднимаясь с кровати и подходя к двери. Он обхватывает решетку своими волосатыми пальцами.

В окошечке появляется его ужасное лицо, и офицера Дака охватывает панический страх при виде ногтя на большом пальце Жан-Батиста длинной в дюйм. Это единственный ноготь, который тот по какой-то причине никогда не стрижет.

— Ложь, — повторяет Жан-Батист.

Невозможно понять, куда устремлен взгляд его косых глаз. Видит ли он что-нибудь? Офицер Дак испытывает неподдельный ужас, глядя на его волосы, которые покрываю лоб и шею, торчат из ушей.

— Отойди назад. Черт, воняешь хуже собаки, вывалявшейся в мертвечине. Мы тебе скоро отстрижем этот ноготь.

— Это мое законное право, отращивать волосы и ногти, — мягко отвечает Жан-Батист, улыбаясь и демонстрируя мелкие редкие зубы, напоминающих рыбьи.

Офицер представляет, как эти зубы погружались в тела женщин, как этот монстр кусал женскую грудь словно бешеная акула, и его волосатые кулаки превращали красивые лица в кровавое месиво. Шандонне охотился только на роскошных женщин с великолепными телами. Его фетиш — большая грудь и соски, именно эта одержимость частью женского тела, по словам судебного психолога, и заставляет его охотиться на женщин.

— Некоторые предпочитают туфли и ноги, — объяснял судебный психолог за чашечкой кофе всего месяц назад.

— Ага, про туфли я знаю. Эти сумасшедшие вламываются в дом и крадут женские туфли.

— Здесь дело даже не в этом. Сами туфли возбуждают маньяка. Очень часто он испытывает желание убить женщину, которая носит фетиш, или часть тела которой является для него фетишем. Многие серийные убийцы начали с краж, в поисках предмета своей страсти они проникали в дома и крали туфли, нижнее белье, что-нибудь еще. То, что вызывало у них определенные сексуальные фантазии.

— Значит, Волчонок в детстве крал лифчики?

— Вполне вероятно. Он свободно проникает в дома, а это характерно для серийного взломщика, превратившегося после в серийного убийцу. Проблема фетишистского взлома заключается в том, что жертва даже не подозревает, что в ее дом залезли и забрали некоторые вещи. Какая женщина, не найдя туфлю или нижнее белье, подумает, что в ее дом кто-то забрался?

Офицер Дак пожимает плечами:

— Моя жена никогда ничего не может найти. Вы бы видели ее шкаф. Если кто и страдает фетишизмом по туфлям, так это Сэлли. Но маньяк ведь не может забраться в дом и украсть грудь, хотя некоторым, наверное, не составляет труда расчленить тело.

— Это как цвет волос, глаз. Преступник страдает фетишизмом по тому, что вызывает в нем сексуальное желание, а иногда и садистскую потребность уничтожить фетиш. В случае с Жан-Батистом Шандонне — это женщина с большой грудью.

Офицер Дак понимает это по-своему. Ему тоже нравится женская грудь. И у него есть свои извращенные, низкие, даже иногда грубые фантазии, от которых он возбуждается.

74

Звук шагов в коридоре затихает.

Жан-Батист снова садится на кровать, на коленях у него лежит пачка белых листов бумаги. Он начинает сочинять очередную поэтическую фразу, извлекает ее из своего уникального мозга, словно победоносный красный флаг, который развевается в такт движениям ручки по бумаге. Его душа переполнена поэзией. Как просто создавать из слов образы, идеи, исполненные глубокого смысла, вращающиеся в идеальном ритме, как просто.

Вращающиеся в идеальном ритме. Он снова и снова выписывает эти строки своим изящным каллиграфическим почерком, сильно нажимая на шариковую ручку.

Кружащиеся в идеальном ритме.

Так лучше, — думает он, и снова ведет ручкой по бумаге, подчиняясь своему внутреннему ритму.

Он может писать быстрее, медленнее, сильнее или слабее нажимая на ручку, в зависимости от музыки в крови, которую вызывает в нем каждое совершенное убийство.

— Кружащиеся, — снова начинает он. — Mais поп.

Все кружится в идеальном ритме.

— Mais поп.

"Дорогой Рокко, — решает написать Жан-Батист, — вряд ли ты сказал какому-нибудь чужаку, что будешь в Польше. Ты слишком труслив".

"Но кто же тогда? Может, Жан-Поль, — пишет он своему мертвому адвокату.

— Эй, Волосатик! У меня тут радио работает, — кричит Зверь. — Ох, жаль, что ты этого не слышишь. Знаешь, что? Опять про твоего адвоката говорят. Еще одна свежатинка, новость прямо с пылу, с жару. Он оставил записку, слышишь? Написал, его убило то, что ты был его клиентом. Понял?

— Заткнись, Зверь.

— Достал уже, Зверь.

— Шуточки у тебя тупые, приятель.

— Я хочу курить! Почему, черт возьми, мне не разрешают курить?!

— Это вредно для здоровья, придурок.

— Курение тебя убьет, тупица. Даже на пачке написано.

75

Диета Аткинса отлично подходит Люси, она никогда особо не любила сладкое и спокойно может отказаться от макарон и хлеба.

Самая ощутимая жертва, которую ей приходится приносить ради диеты — отказ от пива и вина, что, собственно, она сейчас и делает, сидя в квартире Берген в районе Западного Центрального парка.

— Не буду тебя заставлять, — Берген возвращает бутылку «Пино-Грижо» в холодильник. — Мне, пожалуй, тоже лучше отказаться от этого, а то после него я уже не могу объективно представлять себе реальность, — произносит она, стоя посреди великолепной кухни с мебелью из каштана и гранитной отделкой.

— Я бы на твоем месте отказалась только после того, как начала бы забывать определенные вещи, — говорит Люси. — Мне как раз это сейчас и нужно.

Когда Люси была у нее последний раз, месяца три назад, муж Берген напился, и они с Люси начали спорить, после чего Берген попросила Люси уйти.

— Все, забыли, — улыбаясь, произносит Берген.

— Его же нет дома, правильно? — осторожно спрашивает Люси. — Ты сказала, что мне можно зайти.

— Я бы стала тебя обманывать?

— Ну... — дразнит ее Люси.

Обмениваясь этими милыми репликами, они обе представляют, что бы случилось. В тот вечер цивилизованного общения, на которое надеялась Берген, приглашая Люси, не получилось. Она действительно опасалась, как бы они не подрались. Выиграла бы, конечно, Люси.

— Он меня ненавидит, — Люси достает из заднего кармана джинсов свернутый листок бумаги.

Берген не отвечает. Наполнив два пивных стакана минеральной водой, она возвращается к холодильнику за блюдцем с кусочками лайма. Даже в дружеской обстановке, в белом хлопковом спортивном костюме и носках, Берген остается какой-то далекой, слишком официальной.

Люси чувствует себя немного неуютно, и засовывает листок обратно в карман.

— Думаешь, мы когда-нибудь сможем общаться так же непринужденно? — спрашивает она. — Все не так, как прежде...

— Все не может быть, как прежде.