Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь - Жорж Сименон

— Садись, не думаю, что она придет, — сообщила ей Наташа. — Поэтому я и не просила ставить пятый прибор.

Что-то явно произошло. Об этом свидетельствовал их возбужденный вид. Наташа торопливо продолжала говорить:

— Я два раза звонила ей в отель, и оба раза мне ответили, что ее там нет. Я даже зашла за ней. Хозяйка мне сказала, что Мадо ушла в полдень, не позавтракала и ничего не сказала; с тех пор ее не видели.

В девять часов тридцать минут все четверо, одна за другой, чинно входили в «Монико», напоминая воспитанниц из пансиона благородных девиц. Каждая поочередно приветствовала мадам Флоранс, которая, как показалось Селите, очень скверно выглядела. В девять тридцать пять, наверху в артистической, где они переодевались, готовясь к приему гостей, Мари-Лу посмотрела на часы и тихо сказала:

— Пятьсот франков!

Вскоре они уже сидели в разных местах зала, согласно инструкции, для того чтобы создавать видимость, будто начала прибывать публика. Под глазами мадам Флоранс были темные круги, и в ее взгляде читалась та особая тревога, которую испытывают люди, ожидающие, что в любой момент возобновится приступ острой боли. Это напомнило Селите о том, что хозяйка посещала гинеколога в Ницце.

Она было подумала, что Флоранс беременна, но маловероятно, чтобы это произошло впервые на сороковом году жизни.

Должно быть, она испытывала острые боли внизу живота, коль скоро ездила на прием к гинекологу. Почти половина женщин, которых знала Селита, подверглись операции. У большинства был вырезан яичник. Ей это внушало жуткий страх. Само слово «живот» обладало для нее таинственным, почти мистическим смыслом, и она ничего так не страшилась, как увидеть в один прекрасный день на своем животе шов фиолетового цвета.

Месье Леон, находясь у входной двери, не мог не знать, что Мадо не пришла. Он также не мог не видеть те взгляды, которыми обменивались женщины, поглядывая друг на друга из разных уголков зала. Два раза он выходил на тротуар к Эмилю.

Без четверти десять… Без десяти… Издалека Мари-Лу четко, хотя и тихим голосом произнесла:

— Тысяча франков!

Селита обратила внимание, что хозяин был выбрит с особой тщательностью, что около ушей еще оставалось немного талька, что на нем был светлый галстук, которого она никогда прежде не видела. Если бы он не был так заметно взволнован и если бы Мадо находилась здесь, то Селита была бы уверена, что он уже побывал у нее и добился чего хотел.

Селита ошиблась, в чем вскоре не замедлит убедиться.

Вошла одна пара. Это были завсегдатаи и садились всегда около оркестра. Хотя мужу и жене было лет по пятьдесят пять, их прозвали Филимон и Бавклида, так как весь вечер они держались за руки, улыбались друг другу и обменивались лишь изредка одной-двумя фразами, как бывает только у старой семейной четы, когда один понимает другого без слов.

Джианини играл для них вальс тридцатилетней давности, который они заказали в первый день. Он, должно быть, вызывал у них нежные воспоминания.

Леон подошел к кассе, наклонившись, поговорил о чем-то с женой. Цвет его лица был краснее обычного, как если бы он совсем недавно загорал. Мадам Флоранс покорно пожала плечами, и он бросился на улицу с видом человека, выполняющего важную миссию.

А миссия действительно имела место. Селита позже узнает все подробности, одни от Эмиля, другие от Людо, которому за стойкой было прекрасно слышно, что говорится у кассы.

Отель «де Ля Пост» находился в двух шагах, на той же улице. Именно туда и побежал Леон.

Вернулся он через четверть часа один, но лицо его сияло, и он с трудом сдерживал ликование, когда сообщал жене о том, как обстояло дело.

Мадо не пришла вовремя потому, что, вернувшись с островов в семь часов, она заснула, а будить ее было некому.

— Бедная крошка! — иронически заметила Селита, после того как, вопреки регламенту, вышла на минуту и узнала все из уст Эмиля.

Что касается хозяина, то его влюбленность так бросалась в глаза, что это казалось уже просто неприличным. Совсем не в его характере было до такой степени терять контроль над собой. Все заметили его светлый галстук и то, что даже походка его изменилась, стала, помимо его воли, какой-то подпрыгивающей, как у совсем молодых людей.

Неужели он не понимал, что смешон? Он рассчитывал, по его словам, поставить свое клеймо на новенькой, но получилось так, что она сама как бы пометила его.

Он с нетерпением ожидал ее и был взволнован потому, что нашел ее спящей и беззаботной, как дитя, забывшее о времени.

Интересно знать, загорела ли она так же, как он?

Нет, вовсе не в жалкой комнате отеля развертывались события, там было уж очень непоэтично. С ней он отправился на лодке к Леринским островам, подобно парам, совершающим свадебное путешествие, и, конечно же, Мадо поэтически опускала руку в воду за борт лодки!

Поднимались ли они, держась за руки, по древним и неровным ступеням крепости, посещали ли камеру Железной Маски? Ходили ли затем вместе смотреть на монахов в Сент-Оноре?

Селита и Флоранс, которые, должно быть, думали об одном и том же, не решались обмениваться взглядами, так им обеим было стыдно. Это совсем не казалось трогательным, а было, скорее, смешным, ибо он давно вышел из возраста Эмиля.

Влюбленный дурак смотрел на часы каждые две минуты, не подозревая, что даже музыканты и те начали иронически подмигивать.

Появились четыре посетителя, и Кетти занялась ими, а Наташа и Мари-Лу стали танцевать вдвоем.

В этот момент новенькая раздвинула занавес у входа с неуверенным и боязливым видом, похожая на мышку.

Она сразу же направилась к мадам Флоранс. Селита не слышала, что она говорила, но видела холодное и при этом как бы смирившееся со всем лицо хозяйки, которая чувствовала себя бессильной что-либо изменить, поэтому только молча кивнула и указала Мадо ее место в зале.

Селита начала понимать, что она недооценила девушку из Бержерака. Мадо Леруа предпочла изображать хрупкую беззащитность, «малышку, которая боится жизни и так нуждается в мужской поддержке».

А Леон, повидавший на своем веку самых разных женщин, на сей раз легко купился! Дело дошло до того, что даже походка его изменилась, стала более легкой и упругой. Не станет ли он, ощутив прилив новой молодости, скакать через стулья, подобно некоторым зрителям, которые, выходя из кино, принимают себя за героев фильма?

Он старался не встречаться взглядом ни с Селитой, ни с женой. Предупредил ли он супругу о своем замысле, который вскоре начнет осуществляться?

Жюльен Биа, репортер газеты «Нис-Матен», который иногда забегал пропустить стаканчик в «Монико», появился и в этот вечер со своим фотоаппаратом. Было ясно, что его специально пригласили. Леон или встречался с ним, или позвонил ему.

Явно ожидавший журналиста хозяин бросился к нему навстречу, сразу же повел его к столу Мадо, подозвал Жюля и потребовал бутылку шампанского и три стакана.

Он вбил себе в голову устроить рекламную кампанию выступлениям этой девочки, чтобы сделать из нее звезду. Журналист, который брал интервью у большинства знаменитостей, посещавших Лазурный берег, как ни в чем не бывало, с самым серьезным видом извлек блокнот, вынул из кармана авторучку и приготовился записывать.

Он почтительно задавал вопросы, как будто перед ним сидела какая-то важная особа, записывал ответы, и эта маленькая стерва так хорошо исполняла свою роль, что Селита испытывала жгучее желание подойти и отвесить ей несколько пощечин.

Мадо изображала идеальную юную девушку, боязливую и настороженную. Интересно бы знать, неужели это Леон, как опытный барышник, подсказал ей не совершать оплошности, не покупать нового платья и не делать прическу и маникюр?

Она была способна додуматься до этого и сама, сохраняя облик обычной девчонки, какую можно встретить на улице, или за прилавком, или, еще лучше, выходящей из ночного поезда с дешевым чемоданом, в мятой одежде, с усталым лицом, и никто не знает, откуда она прибыла и куда направляется.

Она не станет заменять ни белье, ни чулки, у нее на это тоже хватит хитрости. Ее дешевые штанишки, какие носят машинистки и горничные, сильнее волновали воображение мужчин и создавали более ощутимое впечатление женской тайны, чем прозрачные колготки, узкие черные корсетики и обсыпанные блеском треугольники у профессионалок.

Что же она рассказывает репортеру с таким простодушным видом, будто ее история самая что ни на есть обычная, будто все девушки из маленьких французских городов покидают своих родителей, чтобы отправиться в ночные кабаре и там раздеваться?

Завтра об этом можно будет прочитать в газете. Но не все, потому что беседа длилась больше четверти часа и у нее было время наговорить на добрых две колонки.

Журналист отложил наконец бумагу, сунул в карман ручку и отступил на несколько шагов, чтобы начать фотографировать. Леон скромно отодвинулся в сторону, а мадам Флоранс отвернулась.