Не повышай на меня голос, птичка (СИ) - Рейн Миша

На поясницу опускается тяжелая ладонь, и я вздрагиваю.

— Пойдем, прогуляемся, — голос Хаджиева звучит до жути спокойно, а у меня коленки подгибаются. И только его требовательный жест заставляет меня сдвинуться с места.

Глава 42. Вышло из под контроля

Марат

Ее близость сродни кокаину и никотину, которую я готов вдыхать до жжения в легких, она микроволнами воздействует на мозг, вызывая зависимость. И сейчас после долгой завязки мне требуется вся имеющаяся сила воли, чтобы не сорваться и не наброситься на нее. Чтобы не позволить моей звериной сущности вырваться на свободу. Еще не время. Рано.

Вот только Тата, совершенно не подозревая, какое желание сейчас разрывает меня изнутри, продолжает неосознанно уводить нас вглубь леса по извилистой тропе. Продолжает искушать сладостью своего тела, изгибы которого я уже взглядом вылизал до дыр.

Одурманенный предвкушением, я даже не останавливаю ее, прекрасно понимая, что уже все итак вышло из под контроля.

Рядом с ней все первобытные инстинкты обостряются до предела.

Блядь, она такая покорная и взволнованная, что член превращается в камень и мешает мне думать о чем-либо, кроме как о маленькой заднице, что спрятана под гребаной юбкой.

Да, черт подери, в действительности я с огромным трудом сдерживаюсь, чтобы не нагнуть ее и не трахнуть прямо на этой тропинке.

Проклятье. Сжимаю пальцами переносицу и прекращаю преследование. Мне не стоило выходить из машины, но ее сокрушённый вид, ее уязвимость и в то же время отчаянная ярость сделали меня слабым. Ведомым ею. И сейчас я хочу придушить Тату за то, что она снова овладевает мной. Это ебаное нездоровое желание убивает меня.

И единственное, что помогает ослабить ее воздействие на мой член, — мысли о том, как она раздвигала ноги перед Шабазовым, как дарила ему себя и свои стоны, сука, как родила этому ублюдку сына. Не мне! Ему! А мысль о том, что Тата действительно полюбила его равносильна перочинному ножу под ребрами, который она собственноручно воткнула мне. Не верю. Ярость затмевает возбуждение и теперь дыхание походит на отдышку астматика.

Черт, даже после этих мыслей я не могу ненавидеть ее. Зато вот Тата отлично справляется с этой ролью. Она буквально кипит ненавистью. Но тем не менее я уверен, ее киска скучала по мне.

— Тата, — слишком спокойно произношу я, когда мои вены буквально полосуют лезвия ревности. Сделав еще один шаг, она замирает, демонстрируя неподчинение и отказываясь смотреть мне в глаза. Но чем больше мы стоим в напряженной тишине, тем более нервной становится Тата. — Ты слишком громко думаешь. Я не отпущу тебя, а уебок, что посмел называть тебя женой, скоро будет давиться собственным членом, который я лично отрежу и затолкаю ему в глотку.

Сжав руки в кулаки, Тата с минуту еще стоит спиной ко мне, распаляет и без того заведенного зверя. А стоит ей повернуться и впиться своими аквамаринами прямо в меня, как внутренности будто стягивает колючей проволокой. Потому что в ее взгляде сейчас откровенно горит презрение, отвращение, ярость. Но этот коктейль эмоций меркнет на фоне пламени поражения. Она уверена, я не блефую.

— Что? — улыбается и разводит руки в стороны, оглядывая лесную глушь. — Теперь прикажешь встать на колени и пососать твой член? А может мне вылизать твои яйца? Что мне сделать, чтобы ты был счастлив, Хаджиев? — приближается ко мне. Глупая. — Скажи, как ты хочешь причинить мне боль на этот раз? — с неестественной улыбкой на губах она поднимает руки и поправляет ворот моей рубашки. — Знаешь, мне кажется, я даже хочу, — снова пронзает своим уничтожающим взглядом, — хочу, чтобы ты причинил мне боль!

Дрянь! Хватаю ее запястья и дергаю за них, вынуждая невесомое тельце сорваться с места. Тата теряет равновесие и бьется носом о мою грудь. Проклятая!

Каждое сказанное ей слово подобно ржавому гвоздю, а ее чертов язык кувалде, которым она размозжает мои кости. Дробит на осколки, что инородным телом впиваются под кожу и раздражают.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Блядь, сейчас я желаю до скрежета зубов накинуть на эту тонкую шейку удавку и перекрыть ебаный кислород, чтобы ее чертов язык больше не смог пошевелиться.

— Сколько ты еще будешь вести себя как сраный мудак? Ты хочешь обратно все, что когда-то повесил якорем на мою шею? Забирай! Я все перепишу! До единой копейки! Мне ни черта от тебя не нужно! Больше не нужно! Ты сдох в тот же день, когда бросил меня в лапы своим врагам! В тот день, когда выбрал ее! Не меня! Сукин ты сын!

Она пытается выдернуть руки.

— Хватит! — Я грубо встряхиваю ее, прежде чем обхватить за заднюю часть шеи и столкнуть нас лбами. — Замолчи!

Тата отстраняется, но лишь для того, чтобы обжечь мои губы ядовитым шепотом:

— Но знаешь что? Мне так легче. Легче ненавидеть тебя, когда ты каждый раз доказываешь мне, какое ты ничтожество! — ее глаза наполняются предательским блеском. Она до сих пор моя. Лгунья. — Зачем ты вышел за мной? — дрожащим голосом шепчет она. — Зачем постоянно приходишь в мою жизнь? Зачем ты меня ломаешь? Зачем?

— Тата… — переместив ладони ей на шею, сжимаю обеими руками и царапаю щетиной ее щеку. — Прекрати меня провоцировать.

— Никогда, — со всей яростью выдыхает мне в рот, заставляя меня слететь с тормозов, и в следующее мгновение я сминаю ее губы в требовательном поцелуе. Прежде чем понимаю, что облажался. Прежде чем понимаю, что остановиться теперь не смогу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 43. Она дома

Марат

— Ненавижу, ненавижу, ненавижу, — выдает при любой возможности, ускользая от моих губ. Но я вновь и вновь настигаю ее. Загоняю в тупик. А потом она внезапно нападает сама, кусая меня за нижнюю губу с такой яростью, будто хочет причинить мне боль. Только это невозможно. Только не таким способом. Однако я позволяю ей пытаться. Искусав мои губы в кровь, Тата останавливается и прикрывает глаза, рвано хватая ртом воздух, но не отстраняется, потому что мои руки не отпускают ее.

Я никогда не отпущу ее.

— Прошу… — начинает она с тоской в голосе, — Марат, оставь меня в покое, я хочу вернуться к своей жизни и больше никогда не видеть тебя. Исчезни, Хаджиев. Заберивсе свое дерьмо и исчезни вместе со своей женой. Я никогда этого не приму… Никогда не прощу тебя.

С рычанием сам отстраняюсь от ее искаженного страданием лица, перемещаю руки вниз и сжимаю пальцами бедра. Какого хуя она несет?

— Будешь видеть каждый день! — дергаю ее на себя, чтобы потом своим же телом вжать ее в широкий ствол дерева. — Ты моя! И прошу, ненавидь меня, Тата. Ненавидь. Мне это необходимо!

С этими словами я запечатываю ее рот поцелуем, языком проскальзывая между пухлых губ.

Шабазов явно влил ей в уши нужную информацию, а я не имею ни малейшего желания оправдываться перед ней.

Хватаю блузку, намереваясь разорвать, но Тата тут же впивается в кисти моих рук ногтями.

— Стой, — истошно выкрикивает и наконец сдается. — Не рви… — шепчет, опустив глаза вниз, — я не хочу, чтобы мой сын увидел меня в неприличном виде.

Замираю, продолжая тяжело дышать.

От понимания, что даже в такой момент эта женщина думает о своем отпрыске, становится не по себе. Но я ебаный эгоист, я, блядь, истосковался по ней и чертовски хочу погрузиться в нее.

— Тогда разденься сама. — Тяжело дыша, я убираю руки и отхожу назад.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Но даже должное расстояние не приносит облегчения. Пульс на пределе. В груди все искрит от напряжения. Меня накрыло и не отпустит, пока я не получу то, что желаю до скрежета зубов. Ее. Однако Тата не в силах скрывать свое поражение.

Ее взгляд опущен, тонкие пальцы медленно добираются до первой пуговицы и дрожащими движениями переходят с одной на другую, пока полы блузки не расходятся, открывая мне вид на ее сочную грудь, через мгновение уже избавленную от прозрачного кружева.