Глоток зеленого шартреза - Николай Гумилев

Колдовская страна

СТИХИ И ПРОЗА 1918–1921 гг.

Я знаю, что деревьям, а не нам,Дано величье совершенной жизни.На ласковой земле, сестре звездам,Мы – на чужбине, а они – в отчизне.

Глубокой осенью в полях пустыхЗакаты медно-красные, восходыЯнтарные окраске учат их –Свободные зеленые народы.

Есть Моисеи посреди дубов,Марии между пальм… Их души, верно,Друг другу посылают тихий зовС водой, струящейся во тьме безмерной.

И в глубине земли, точа алмаз,Дробя гранит, ключи лепечут скоро,Ключи поют, кричат – где сломан вяз,Где листьями оделась сикомора.

О, если бы и мне найти страну,В которой мог не плакать и не петь я,Безмолвно поднимаясь в вышинуНеисчислимыя тысячелетья!

Я твердо, я так сладко знаю,С искусством иноков знаком,Что лик жены подобен раю,Обетованному Творцом.

Hoc – это древа ствол высокий;Две тонкие дуги бровейНад ним раскинулись, широки,Изгибом пальмовых ветвей.

Два вещих сирина, два глаза,Под ними сладостно поют,Велеречивостью рассказаВсе тайны духа выдают.

Открытый лоб – как свод небесный,И кудри – облака над ним;Их, верно, с робостью прелестнойКасался нежный серафим.

И тут же, у подножья древа,Уста – как некий райский цвет,Из-за какого матерь ЕваБлагой нарушила завет.

Все это кистью достохвальнойАндрей Рублев мне начертал,И этой жизни труд печальныйБлагословеньем Божьим стал.

Оранжево-красное небо…Порывистый ветер качаетКровавую гроздь рябины.Догоняю бежавшую лошадьМимо стекол оранжереи,Решетки старого паркаИ лебединого пруда.Косматая, рыжая, рядомНесется моя собака,Которая мне милееДаже родного брата,Которую буду помнить,Если она издохнет.Стук копыт участился,Пыль все выше.Трудно преследовать лошадьЧистой арабской крови.Придется присесть, пожалуй,Задохнувшись, на каменьШирокий и плоский,И удивляться тупоОранжево-красному небу,И тупо слушатьКричащий пронзительно ветер.

Я ребенком любил большие,Медом пахнущие луга,Перелески, травы сухиеИ меж трав бычачьи рога.

Каждый пыльный куст придорожныйМне кричал: «Я шучу с тобой,Обойди меня осторожноИ узнаешь, кто я такой!»

Только дикий ветер осенний,Прошумев, прекращал игру, –Сердце билось еще блаженней,И я верил, что я умру

Не один – с моими друзьями,С мать-и-мачехой, с лопухом,И за дальними небесамиДогадаюсь вдруг обо всем.

Я за то и люблю затеиГрозовых военных забав,Что людская кровь не святееИзумрудного сока трав.

Над широкою рекой,Пояском-мостом перетянутой,Городок стоит небольшой,Летописцем не раз помянутый.

Знаю, в этом городке –Человечья жизнь настоящая,Словно лодочка на реке,К цели ведомой уходящая.

Полосатые столбыУ гауптвахты, где солдатикиПод пронзительный вой трубыМаршируют, совсем лунатики.

На базаре всякий люд,Мужики, цыгане, прохожие –Покупают и продают,Проповедуют Слово Божие.

В крепко слаженных домахЖдут хозяйки белые, скромные,В самаркандских цветных платках,А глаза все такие темные.

Губернаторский дворецПышет светом в часы вечерние,Предводителев жеребец –Удивление всей губернии.

А весной идут, таясь,На кладбище девушки с милыми,Шепчут, ластясь: «Мой яхонт-князь!» –И целуются над могилами.

Крест над церковью взнесен,Символ власти ясной, Отеческой,И гудит малиновый звонРечью мудрою, человеческой.

Уж одевались островаВесенней зеленью прозрачной,Но нет, изменчива Нева,Ей так легко стать снова мрачной.

Взойди на мост, склони свой взгляд:Там льдины прыгают по льдинам,Зеленые, как медный яд,С ужасным шелестом змеиным.

Географу, в час трудных снов,Такие тяготят сознанье –Неведомых материковМучительные очертанья.

Так пахнут сыростью гриба,И неуверенно и слабо,Те потайные погреба,Где труп зарыт и бродят жабы.

Река больна, река в бреду.Одни, уверены в победе,В зоологическом садуДовольны белые медведи.

И знают, что один обманИх тягостное заточенье:Сам Ледовитый ОкеанИдет на их освобожденье.

Так вот и вся она, природа,Которой дух не признает,Вот луг, где сладкий запах медаСмешался с запахом болот;

Да ветра дикая заплачка,Как отдаленный вой волков;Да над сосной курчавой скачкаКаких-то пегих облаков.

Я вижу тени и обличья,Я вижу, гневом обуян,Лишь скудное многоразличьеТворцом просыпанных семян.

Земля, к чему шутить со мною:Одежды нищенские сбросьИ стань, как ты и есть, звездою,Огнем пронизанной насквозь!

Да, я знаю, я Вам не пара,Я пришел из иной страны,И мне нравится не гитара,А дикарский напев зурны.

Не по залам и по салонамТемным платьям и пиджакам –Я читаю стихи драконам,Водопадам и облакам.

Я люблю – как араб в пустынеПрипадает к воде и пьет,А не рыцарем на картине,Что на звезды смотрит и ждет.

И умру я не на постелиПри нотариусе и враче,А в какой-нибудь дикой щели,Утонувшей в густом плюще,

Чтоб войти не во всем открытыйПротестантский прибранный рай,А туда, где разбойник, мытарьИ блудница крикнут: вставай!

Ах, иначе в былые годаКолдовала земля с небесами,Дива дивные зрелись тогда,Чуда чудные деялись сами…

Позабыв Золотую Орду,Пестрый грохот равнины китайской,Змей крылатый в пустынном садуЧасто прятался полночью майской.

Только девушки видеть лунуВыходили походкою статной –Он подхватывал быстро одну,И взмывал, и стремился обратно.

Как сверкал, как слепил и горелМедный панцирь под хищной луною,Как серебряным звоном летелМерный клекот над Русью лесною:

«Я красавиц таких, лебедейС белизною такою молочной,Не встречал никогда и нигде,Ни в заморской стране, ни в восточной.

Но еще ни одна не былаВо дворце моем пышном, в Лагоре:Умирают в пути, и телаЯ бросаю в Каспийское море.

Спать на дне, средь чудовищ морских,Почему им, безумным, дороже,Чем в могучих объятьях моихНа торжественном княжеском ложе?

И порой мне завидна судьбаПарня с белой пастушеской дудкойНа лугу, где девичья гурьбаТак довольна его прибауткой».

Эти крики заслыша, ВольгаВыходил и поглядывал хмуро,Надевал тетиву на рогаБеловежского старого тура.

В чащах, в болотах огромных,У оловянной реки,В срубах мохнатых и темныхСтранные есть мужики.

Выйдет такой в бездорожье,Где разбежался ковыль,Слушает крики Стрибожьи,Чуя старинную быль.

С остановившимся взглядомЗдесь проходил печенег…Сыростью пахнет и гадомВозле мелеющих рек.

Вот уже он и с котомкой,Путь оглашая леснойПесней протяжной, негромкой,Но озорной, озорной.

Путь этот – светы и мраки,Посвист разбойный в полях,Ссоры, кровавые дракиВ страшных, как сны, кабаках.

В гордую нашу столицуВходит он – Боже, спаси! –Обворожает ЦарицуНеобозримой Руси

Взглядом, улыбкою детской,Речью такой озорной, –И на груди молодецкойКрест просиял золотой.

Как не погнулись – о горе! –Как не покинули местКрест на Казанском собореИ на Исакии крест?

Над потрясенной столицейВыстрелы, крики, набат,Город ощерился львицей,Обороняющей львят.

«Что ж, православные, жгитеТруп мой на темном мосту,Пепел по ветру пустите…Кто защитит сироту?

В диком краю и убогомМного таких мужиков.Слышен по вашим дорогамРадостный гул их шагов».М. Цветаева

Есть у Гумилева стих – «Мужик» – благополучно просмотренный в свое время царской цензурой – с таким четверостишием:

В гордую нашу столицуВходит он – Боже спаси! –Обворожает ЦарицуНеобозримой Руси…

В этих словах, четырех строках, все о Распутине, Царице, всей этой туче. Что в этом четверостишии? Любовь? Нет. Ненависть? Нет. Суд? Нет. Оправдание? Нет. Судьба. Шаг судьбы.