Денискины рассказы - Виктор Юзефович Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У меня сразу от этого стало лучше настроение, и я уселся и устроился довольно удобно, ноги на чемодан.
Пассажиры сидели друг против друга. Лётчик то включал, то выключал мотор.
И по всему было видно, что мы вот-вот взлетим. Я даже стал держаться за скамейку, и в это время к аэроплану подъехал грузовик, заваленный какими-то железными чушками. Из грузовика выскочили два человека. Они что-то крикнули лётчику. Откинули у своей машины борт, подъехали к самым дверям нашего лайнера и стали грузить свои железные чушки и болванки, прямо в самолёт. Когда грузчик бухнул свою первую железку где-то в хвосте самолёта, лётчик оглянулся и сказал:
— Потише там швыряйте. Пол проломить захотели?
Но грузчик сказал:
— Не бойсь.
Тут его товарищ принёс следующую чушку и опять:
— Бряк!
А первый приволок новую:
— Шварк!
А тот ещё одну:
— Буц!
Потом ещё:
— Дзынь!
Лётчик говорит:
— Эй, вы, там! Вы всё в хвост не валите. А то я перекинусь в воздухе. Задний кувырок через хвост, и будь здоров.
Грузчик сказал:
— Не бойся, не бойсь.
И сызнова:
— Бамс!
— Глянц!
Лётчик говорит:
— Много там ещё?
— Тонны полторы, — отвечает грузчик. Тут наш лётчик прямо вскипел и схватился за голову:
— Вы что? — закричал он. — Ошалели, что ли? Вы понимаете, что я не взлечу? А?!!
А грузчик опять:
— Не бойсь, не бойсь.
И снова:
— Брумс!
— Брамс!
От этих дел в нашем самолёте образовалась какая-то жуткая тишина. Мама была совершенно белая, а у меня щекотало в животе.
А тут опять:
— Брамс!
Лётчик скинул с себя фуражку и закричал:
— Я вам последний раз говорю, перестаньте таскать! У меня мотор барахлит! Вот, послушайте!
И он включил мотор. Мы услышали сначала ровное:
Трррррррррррррр…
А потом ни с того, ни с сего:
чав-чав-чав-чав…
И сейчас же:
хлюп-хлюп-хлюп…
И вдруг:
сюп-сюп-сюп… Пии-пии!-Пии.
Лётчик говорит:
— Ну? Можно при таком моторе перегружать машину?
Грузчик отвечает:
— Не бойсь. Не бойсь. Это мы по приказу Сергачёва грузим. Сергачёв приказал, мы и грузим.
Тут наш лётчик немножко скис и примолк. Мама стала жёлтая, а старушкин поросёнок вдруг завизжал, как будто понял, что здесь шутки плохие. А грузчики своё:
— Трах!
— Трух!
— Дзенц!
Но лётчик всё-таки взбунтовался.
— Вы мне устраиваете вынужденную посадку! Я прошлое лето тоже вот так 10 километров не дотянул до Кошкина. И сел в чистом поле! Хорошо это, по-вашему, пассажиров пешком гонять, по десять вёрст?
— Не бойсь, — сказал грузчик, — не подымай паники! Сойдёт!
— Я лучше свою машину знаю, сойдёт или нет! — крикнул лётчик. — Интересно мне, по-твоему, полную машину людей гробить? Сергачёва за них не посадят, нет. А меня посадят!
— Не бойсь, — сказал грузчик, — не посадят!
И как ни в чём не бывало:
— Ббррынзь!
Тут мама встала и обратилась к лётчику:
— Скажите, пожалуйста, есть у меня до отлёта минут пять? Мальчик у меня просится…
— Идите, — сказал лётчик, — только проворнее… А чемодан зачем берёте?
— Я переоденусь, — сказала мама храбро, — а то мне жарко. Я задыхаюсь от жары.
— Быстренько, — сказал лётчик.
Мама схватила меня под мышки и поволокла к двери. Там меня подхватил грузчик и поставил на землю. Мама выскочила следом. Грузчик протянул ей чемодан. И хотя наша мама всегда была очень слабая, но тут она подхватила наш тяжеленный чемоданище на плечо, и помчалась прочь от самолёта. Она держала курс на аэровокзал. Я бежал за ней. На крыльце стоял дедушка Валя. Он только всплеснул руками, когда увидел нас. И он, наверно, сразу всё понял, потому что ни о чём не спросил маму. Все вместе мы, как будто сговорились, молча, пробежали сквозь этот нескладный дом на другую сторону к лошади. Мы вскочили в телегу и собрались ехать, но когда я обернулся, я увидел, что от аэропорта, по пыльной дорожке, по жухлой траве к нам бегут, спотыкаясь, маленькие ребятишки, а за ними бежит их мама с маленькой туго запелёнутой гусеничкой. Мы их всех погрузили к себе. Дедушка Валя дёрнул вожжи, лошадь тронула, и я откинулся на спину. Повсюду было синее небо, тележка скрипела, и ах, как вкусно пахло полем, дёгтем и махорочкой.
Поют колёса — тра-та-та
Этим летом папе нужно было съездить по делу в город Ясногорск, и в день отъезда он сказал:
— Возьму-ка я Дениску с собой!
Я сразу посмотрел на маму. Но мама молчала.
Тогда папа сказал:
— Ну что ж, пристегни его к своей юбке. Пусть он ходит за тобой пристёгнутый.
Тут у мамы глаза сразу стали зелёные, как крыжовник. Она сказала:
— Делайте что хотите! Хоть в Антарктиду!
И вышла из комнаты.
И в этот же вечер мы с папой сели в поезд и поехали. В нашем вагоне было много разного народу: старушки и солдаты, и просто молодые парни, и проводники, и маленькая девчонка. И было очень весело и шумно, и мы открыли консервы, и пили чай из стаканов в подстаканниках, и ели колбасу большущими кусками. А потом один парень снял пиджак и остался в майке, у него были белые руки и круглые мускулы, прямо как шары. Он достал с третьей полки гармошку и заиграл, и спел грустную песню про комсомольца, как он упал на траву, возле ног у коня, и закрыл свои карие очи, и красная кровь стекала на зелёную траву.
Я подошёл к окошку и стоял, и смотрел, как мелькают в темноте огоньки, и всё думал про этого комсомольца, что я бы тоже вместе с ним поскакал на разведку, и его, может быть, тогда не убили бы. А потом папа подошёл ко мне, и мы с ним вдвоём
