Украсть Ленина - Алекс Тарн

У входа во Дворец спорта стояли микроавтобусы, слышалась громкая ивритская речь, и Дуди Регев, братишка Дуди, кровный армейский побратим выезжал к нему навстречу, задрав к небу черные иракские брови.

— Доктор?! Ты еще здесь?! Ну ты даешь!

— Привет, братишка, — сказал Веня, не веря своему счастью. — Вы сейчас куда?

— Как куда? В аэропорт! — восторженно заорал Дуди. — Хватит, нет? И так десять дней тут просидели. Скукота жуткая. Все дорого, и ни черта не происходит. Пойти некуда. И никакой культуры: поверишь ли, они тут шварму шавермой называют! А уж хумуса так и вообще никогда в жизни не видели. Салата не допросишься! Дикие люди. В Турции не в пример лучше. Я вот, помню…

— Дуди, братишка, — перебил его Веня. — Ты мне должен, помнишь? Если бы не я, ты бы тогда из-под Тира живым не вышел. Теперь твой черед. Вывези меня отсюда. Сегодня же. Сейчас.

— Э-э… — опешил Дуди. — Так это… билеты…

— Билеты? — свистящим шепотом переспросил Веня. — Билеты? Я что, тогда у тебя тоже билеты спрашивал?

Дуди поник головой, что в его случае означало крайнюю степень задумчивости.

— Ладно, — сказал он наконец, просветлев лицом. — Есть тут один, на тебя похожий. Хотя вы, ашкеназы, все на одно рыло, чтоб вам пусто было. Защитника играет… Ты, как, за защитника сойдешь?

— Хоть за вратаря, — твердо отвечал Веня. — Я теперь за кого хочешь сойду.

Пограничный контроль Веня проходил в составе команды. В самолет он въехал на инвалидном кресле — примерно в то же время, когда невезучий защитник, имевший несчастье оказаться похожим на Дудиного спасителя, въезжал в двери израильского консульства в Петербурге с просьбой о помощи в связи с утратой паспорта и опозданием на рейс, уже унесший на родину всю остальную спортивную делегацию. Защитник происходил из Румынии, умел материться на нескольких языках, и не существовало ни единого матерного слова, которое бы он знал и мысленно не произнес, когда Дуди объявил ему о необходимости остаться. Но кого волнует, что он там произносил мысленно? Вслух же защитник сказал само собой разумеющееся «нет проблем», поскольку первое и главное армейское правило, вбитое в него еще в учебке, заключалось в том, что своих в беде на чужой территории не бросают.

А еще через несколько часов в купе мягкого вагона поезда, следующего из Санкт-Петербурга в Москву, вошел коренастый краснолицый человек с портфелем. Он тяжело уселся, вздохнул, крепко уперся руками в широко расставленные колени и уставился на перрон, где в гнойном свете фонарей мелькали заполошные пассажиры, деловитые носильщики, важные проводники, нарядные милиционеры, деликатные, как бы даже смущенные воры и прочий привычный вокзальный люд.

Когда поезд тронулся, Владимир Ильич Вознесенский еще раз вздохнул и открыл портфель. На подрагивающем столике последовательно возникли: поллитровая бутылка коньяка «Белый Аист», плитка шоколада «Аленушка», безымянное яблоко и свернутое комком махровое полотенце со штампом гостиницы «Палас». Вовочка открыл бутылку, проверил на свет стакан, приятно удивился. Выпив полный стакан мелкими глоточками, он надкусил яблоко с осторожностью, заложенной в генетической памяти всех однажды обманутых мужчин, пожевал и отложил. Затем он аккуратно сдвинул к окну все, за исключением полотенца, которое, наоборот, поместил в самую серединку и принялся разворачивать трепещущими руками.

В свертке оказался шарообразный предмет, размером с теннисный мяч. Более всего он походил на кроватный набалдашник, некое наивное архитектурное излишество, деталь крепчайших, скроенных на века деревянных сооружений, известных в городах и селах под названием «кровать с шарами». Вовочка благоговейно склонился над шаром, стараясь при этом дышать в сторону, дабы не осквернить коньячным перегаром единственную материальную память, оставшуюся осиротевшему человечеству об ушедшем гении всех времен и народов.

Кроватный набалдашник! Подумать такое! На маленьком вагонном столике лежало яйцо великого вождя и учителя. Вовочка смахнул слезу, скрипнул зубами. Он старался не думать о случившемся, потому что оно просто не подлежало осмыслению. Победа была так близка! Власть сама падала им в руки, а с нею и счастливое будущее всего прогрессивного человечества. Революция светлой очистительной волной вздымалась в каждой груди. Народы мира с надеждой обращали взоры. Обреченные враги в злобной судороге трепетали. Все шло так хорошо! И вдруг… Как?! Почему?!

Вовочка хлюпнул носом. Наверное, такими же вопросами задавались Христовы апостолы после того, как Учитель объявил им о предстоящей катастрофе, о своем уходе, исчезновении, смерти… Смерти? — Вовсе нет! Это был не конец, а начало — великое, мощное, направляющее людей к грядущему неизбежному счастью, ко второму пришествию. Наверное, и в сегодняшнем загадочном исчезновении вождя таился такой же грандиозный смысл. Он еще вернется! Только его пришествие будет уже не вторым, а третьим, решающим. Он еще придет, вот увидите!

Владимир Ильич осторожно дотронулся до яйца своего великого тезки. Оно скатилось прямо к нему на колени сразу же после того, как вождь вознесся на небо, растаял в дрожащем от революционных криков воздухе Исаакиевской площади. Это произошло так неожиданно! Секунду назад он еще стоял, возвышаясь над всеми, вытягивая вперед указующую руку, прокладывая путь и благословляя на бой. И вдруг… Как?! Почему?! Нет, нет, лучше не думать… лучше не спрашивать… заурядный человеческий ум не в состоянии понять логику гения, во всяком случае, понять немедленно. Большое видится на расстоянии. Сейчас на эти вопросы просто нет ответа.

Ну, например, куда подевалось второе яйцо отца мировой революции? Возможно ли, что у него с самого начала имелось только одно? Или одно осталось именно теперь, отделенное при Вознесении от своего близнеца? И как это может сказаться на вышеупомянутом отцовстве? После Вознесения Вовочка тщательно осмотрел весь «хаммер» и теперь мог бы поклясться, что второго там не было. Вопросы, вопросы…

Он тщательно завернул яйцо и со всеми предосторожностями уложил в портфель. Несомненно одно: ему, Владимиру Вознесенскому, выпала великая честь, великая роль. Более того, эта роль была уготована ему с самого рождения: разве это не подтверждается именем и даже фамилией? Он теперь Хранитель Яйца! Вовочка еще не знал, что именно сделает с драгоценным предметом. Возможно, его следует просто хранить для будущих поколений в специально изготовленном контейнере, в условиях постоянной влажности и температуры, хранить, как зеницу ока, отчаянно надеясь, что Третье пришествие произойдет еще до истечения отведенного Вовочке земного срока.

А может быть, от него ожидают большей активности? Ведь вождь оставил ему именно яйцо, а не, скажем, нос, ухо или колено. Не содержится ли в этом особенного намека? Например, отчего бы не высадить яйцо в хорошую русскую землю? Высадить и поливать, удобрять, холить и лелеять, пока не вырастет могучее дерево, а на нем — как волшебные яблоки — десятки, сотни новых вождей, красивых, крепких, зрелых, готовых хоть сейчас возглавить и вести! Вот уж будет пришествие так пришествие! Вовочка мечтательно улыбнулся.

Или по-другому: возможно, что яйцо следует не сажать, а, наоборот, высиживать… Найти хорошую русскую женщину с широким, теплым, уютным задом, да и посадить прямо на яйцо — пущай греет! А потом, когда скорлупа треснет, когда на свет вылупится еще незрячая, слабенькая, но уже мировая революция, когда раскроет клювик, требуя пищи, тогда он, Хранитель, будет сам радостно подкладывать ей лучшие кусочки… Она ведь, наверняка, кушает только свежатинку, чтобы с кровью…

Вовочка откинулся на мягкую спинку дивана и закрыл глаза. Скорый поезд одним длинным прыжком перемахнул через пригороды и мчался в белесой майской ночи. Вагонные колеса нетерпеливо подгоняли тепловоз: «впе-ред-впе-ред-впе-ред…» а вокруг, раскинув расчесанные грузовиками струпья дорог, лежала нищая, замордованная, несчастная земля.

Бейт-Арье, 2007