Сто лет пути - Татьяна Устинова

Варваре Дмитриевне материнское демократическое, либеральное отношение к воспитанию было значительно ближе, чем отцовское всевидящее око, но — вот ведь странность! — в минуты серьезные, важные довериться отцу ей хотелось гораздо больше, чем матери. Ей казалось, что он решение самых трудных вопросов возьмет на себя, укажет, что и как нужно сделать, и это будет самое правильное. Сомневаться в правильности его решений ей и в голову никогда не приходило.

— Так кто телефонировал, Варенька?

— Знакомый батюшка, папа. Мне его как раз князь представил.

— Вот уж не предполагал, что князь со служителями церкви в дружбе! Вам же, молодым, все какой-то другой веры хочется, про Христову вы и не вспоминаете. А почему батюшка по ночам не спит, а звонит по телефону?

— Папа, не допытывайся! — Варвара Дмитриевна села прямо и посмотрела на него очень серьезно. — Я слово дала.

— Тайны, таинственность, — проговорил отец как будто про себя, — все от молодости, от избытка сил. На все хватает сил — и на жизнь, и на службу, и на тайны. Мне-то вот никаких тайн и не хочется. Боже избави, когда мне ими заниматься, зачем?.. Вот в деревню бы поехать, обедню отстоять в нашей церкви, с соседями повидаться, год не виделись!.. Помнишь самовар в столовой? И вид с балкона, что во втором этаже? И как в покос травой пахнет?

Задумались — каждый о своем.

Варя вдруг представила очень ясно, что ей так и не удастся никогда привезти на Волгу Дмитрия Ивановича, что случилось самое ужасное, и уже ни поправить, ни изменить ничего нельзя, зачем тогда жить?..

Зачем тогда работа, Дума, надежды? Что ей судьбы отечества, если Дмитрия Ивановича с нею больше никогда не будет?

— Папа, — выговорила она с трудом, — папочка!..

Отец вдруг перепугался.

— Ну что ты, что ты?.. — притянул ее к себе, стал гладить по голове.

Варя не хотела отцовского сочувствия, боялась, что не справится с собой. Она вырывалась, отнимала руки, ей хотелось вскочить, побежать, забиться под отцовский стол, как бывало в детстве. Там, под столом, с ней ничего плохого никогда не могло случиться…

Вдруг что-то произошло. Отец и дочь замерли и посмотрели друг на друга.

— Что это, папа? Кажется, позвонили?

Генри Кембелл-Баннерман вскочил на упористые вывернутые лапы, напружинил загривок и зарычал на дверь кабинета.

— Мне тоже послышалось…

Варвара Дмитриевна вдохнула изо всех сил и зажмурилась. Звонок нерешительно тренькнул еще раз, очень коротко, как будто с сомнением. Совершенно определенно звонили к ним в квартиру!..

— Господи, который же это час?! Кто может к нам звонить? — удивился отец.

Но Варвара Дмитриевна уже неслась в переднюю. Генри еле поспевал за ней.

Дверь открылась, и в первое мгновение Варвара Дмитриевна ничего не поняла. На площадке стоял совершенно незнакомый седоватый человек со шляпой-котелком в руке. В сером свете раннего петербургского утра лицо его казалось зловещим.

— Вы… к кому? — выпалила Варвара Дмитриевна.

Отец отстранил ее твердой рукой и вышел вперед.

— Чему обязаны в такой час? — спросил он как ни в чем не бывало.

— Это я, — сказал незнакомец голосом князя Шаховского, и Варвара схватила отца за обшлаг халата. — Прошу простить за вторжение, но никак не мог…

Варвара всхлипнула и бросилась зловещему господину на грудь, отец и остановить ее не успел!

— Дмитрий Иванович, миленький, вы живы?!

— Жив, жив…

— Все закончилось?

— Да, Варвара Дмитриевна.

— Ох, как я боялась, как боялась…

И она заплакала, уткнувшись в его пиджак.

— Князь, — сказал отец, откашлявшись громовым кашлем, — что за маскарад?! И, может быть, лучше пройти в квартиру?

— Я по дороге заехал, — словно бы оправдывался Шаховской, — а маскарад так и остался, не успел я человеческий вид принять.

— Да, но к чему он?!

Князь улыбнулся, не отпуская Варвары.

— Так уж получилось, для дела нужно было, вот и… преобразился.

Варвара все плакала, сильно, навзрыд. В последний раз, припомнилось отцу, она так отчаянно рыдала девочкой, когда на ее глазах городовой бил нищего мальчишку, стянувшего у разносчика калач. Зима была, лютый мороз, мальчишка в опорках и каких-то лохмотьях, заскорузлый, грязный, а городовой румяный, сытый, сапоги начищены. Папа, кричала тогда Варя, сделай что-нибудь! Ну, сделай же, папочка!..

Чувствуя острую, до жжения в груди необходимость защитить дочь от всего на свете, если понадобится, так и от князя, отец твердой рукой взял ее за локоть, — она закрывала лицо и все плакала, — ввел в квартиру. Следом вошел Шаховской в нелепом маскарадном костюме и гриме, как со сцены Художественного театра.

Дверь захлопнулась. Генри Кембелл-Баннерман отчетливо хрюкнул.

— Попрошу в мой кабинет, — сказал Звонков неприятным голосом. — А тебе бы умыться, Варя.

Варвара Дмитриевна кулаками, как бывало в детстве, с двух сторон отерла слезы, посмотрела по очереди на отца и на Дмитрия Ивановича, хотела что-то сказать, но не смогла. Повернулась и убежала по темному коридору, пропала с глаз.

— Ну-с, потрудитесь дать мне объяснения. Во что вы втянули мою дочь? Что за ночные визиты? Или вы на конспиративное положение перешли?

Шаховской вздохнул.

— Конспиративного положения нет, а за поздний визит прошу прощения. Такого больше не повторится, я надеюсь. Это все, — тут он потряс себя за лацканы невиданного костюма, — должно остаться в тайне.

— Что мне за дело до ваших тайн, молодой человек? Дочь ничего не может объяснить, говорит, вы ее словом связали, а мне как прикажете понимать? Вы же депутат Государственной думы, если мне память не изменяет, а не комедиант!

И отец Варвары Дмитриевны отчетливо фыркнул, как давеча бульдог.

— Сдается мне, депутатам Думы и сейчас, и в будущем каких только ролей не выпадет сыграть, — проговорил Дмитрий Иванович негромко. Он так устал, что стоять ему было трудно, а хозяин кабинета сесть не приглашал. — И комических, и трагических, и героических…

— А вы решили начать? Так сказать, положить почин?

Варвара Дмитриевна показалась на пороге кабинета, из-за нее выглянул Генри Кембелл-Баннерман.

— Дмитрий Иванович, голубчик, все обошлось благополучно?

— Алексей Федорович убит, Алябьев. Я с вашего разрешения сяду.

Шаховской сел на диван, потер руками колючее от щетины и краски лицо, наткнулся на усы, приклеенные новейшим немецким клеем, сморщился от отвращения. Алябьев говорил что-то про этот самый клей. Утром, еще когда был жив.

Варвара Дмитриевна подошла, села рядом и взяла Шаховского за руку.

— А остальные?

— Арестованы. Не подвел Петр Аркадьевич и его «молодцы».

— Вы ни в чем не виноваты, Дмитрий Иванович.

Он глянул на нее и ничего не сказал.

— Это же война, — продолжала Варвара Дмитриевна храбро. Она понимала, чувствовала, что нужно как-то его утешить, сказать нечто важное, что сразу все расставит по своим местам, только вот что именно сказать?.. — На войне так полагается — кто кого. Люди могли погибнуть. Много людей! А вы предотвратили.

— Значит, пусть другие погибнут, так? — под нос себе пробормотал князь. — Ведь их всех повесят!.. Всех до одного.

— Они-то как раз на войне. А те, кого предполагалось взорвать, нет. И воевать не собираются!

— Я все это знаю, Варвара Дмитриевна. И говорю себе, но пока что-то не действует.

— Вы поступили так, как вам велел долг. И ваше чувство справедливости. Правильно ли, нет ли, но по-другому вы поступить не могли.

— Могу я все же узнать, в чем дело? — громко спросил отец Варвары Дмитриевны и задрал подбородок воинственно, очень похоже на дочь, заложил руки за спину и выдвинулся на самую середину ковра, как раз на блеклое чернильное пятно.

Шаховской поднялся с дивана и одернул пиджак, сидевший на нем очень неловко.

— Дело в том, что я хотел бы попросить руки вашей дочери, — твердо сказал он. У Варвары приоткрылся рот, а отец ее вытаращил глаза. — Варвара Дмитриевна редчайшая девушка, мой давний друг и верный соратник, нет, не соратник, а девушка, достоинства которой нельзя переоценить, в обстоятельствах трудных и страшных проявленные, а также красота и ум ее…

Тут он сбился, запутался и замолчал.

— Господи, боже мой, — пробормотал отец. — Нашли время…

— Папа! — вскрикнула Варвара Дмитриевна.

Даже в неверном свете раннего петербургского утра видно было, как горят ее щеки — густым, сплошным румянцем.

— А что же избранница ваша на сей счет?

— Папочка, я… ты и сам ведь знаешь… я… Дмитрий Иванович и я… наша дружба…

— Что ты будешь делать, опять дружба!

— Папа!

— Дочка!

Шаховской подошел к Варваре, она взяла его под руку. Отец вздохнул. Генри Кембелл-Баннерман за его спиной вздохнул тоже.