Убить дракона - Валерий Самохин

Веера захлопнулись, давно осела пена в забытых фужерах с шампанским, яхонтовые табакерки сиротливо расточали аромат душистого табака. Взгляды примерзли к сцене.

Юлька перевела дыхание. Молодой франт с напомаженными усиками быстро вскочил с места и поднес ей хрустальный бокал с водой. Благодарно кивнув, она сделала глоток…

Что невесел, генерал?Али корью захворал,Али брагою опился,Али в карты проиграл?Али служба не мила,Али армия мала,Али в пушке обнаружилПовреждение ствола?Докладай без всяких врак,Почему на сердце мрак,Я желаю знать подробно,Кто, куда, чаво и как!..

Из-за кулис донеслись судорожные всхлипы – то ли плач, то ли рыдания. На мгновенье, раздвинув складки тяжелой ткани, показалась взъерошенная голова Тертышного с горящим взором и блаженной улыбкой на лице…

Дак ведь он из диких мест,Что увидит, то и ест!Помнишь вазу из топазу?Слопал, ирод, вот те крест!Кабы он просил, злодей,Лососины да груздейДак ведь жрет чаво попало,От фарфору до гвоздей!..

Зал стонал. Сотрясались мелкой дрожью тугие животы, дряблые щеки и пышные груди; смех рвался наружу, слезы размывали тушь и румяны. Скоморох устало вытер лоб колпаком, и тихо произнес финальный текст:

– А Федот-стрелец ел соленый огурец. А как съел он огурец, тут и сказке конец! А что сказка дурна – то рассказчика вина. Изловить бы дурака, да отвесить тумака, ан нельзя никак – ведь рассказчик-то дурак! А у нас спокон веков нет суда на дураков!

Занавес упал одновременно с восторженными воплями и криками «бис». Шквал аплодисментов всколыхнул тюль на окнах флигеля, взметнул, заставил задрожать пламя свечей и вызвал в ответ яростный лай дворовых собак.

– Юленька! – Тертышный смотрел влюбленным взором. – Ты – богиня! Тебе немедленно надо в Петербург.

– Василь Михайлович. – Невысокий лысеющий толстячок с умными проницательными глазами колобком вкатился за кулисы, прервав излияния режиссера. – Поздравляю с премьерой. – Он крепко пожал руку хозяину. – Ты верно все сделал, прервав постановку. Не то это было, не то… А вот реприза была хороша. Очень даже хороша… – толстячок восхищенно причмокнул губами и оценивающе взглянул на Юльку.

– В том нет моей заслуги, Семен Александрович, – честно признался Тертышный. – Это все она, Юленька. Гость недоверчиво покосился на нее и неожиданно предложил:

– Продай девку, Василь Михалыч!

– Я тебе не девка! – не дав открыть рта своему барину, по слогам отчеканила прима.

– И кто же? – левая бровь скептически поползла вверх.

– Юлия Васильевна! Прошу любить и жаловать!

– Хорошо, пущай так и будет, – покладисто согласился толстячок. – Так продашь де… Юлию Васильевну?

– Ты, Семен, сам с ней решай, – твердо ответил режиссер. – Я ей вольную обещал.

– Кхе-кхе… – поперхнулся гость, замялся на мгновенье и повернулся к девушке: – Не желаете поступить на службу в частную антрепризу графа Шереметьева? Оклад оговорим особо.

– Это какой Шереметьев? – заинтересовалась Юлька, мучительно напрягая память. – Не тот, что женился на крепостной актрисе собственного театра?

– Кто женился? – удивленно выпучил глаза толстячок. – На какой актрисе? Да кто ж дозволит такое непотребство?

– Государь Александр, особым эдиктом… – машинально ответила Юлька, и запоздало прикусила язычок. Не давая времени гостю на очередной вопрос, она быстро сказала: – Хорошо, я согласна!

Спустя час крытая коляска везла ее по пыльной дороге вместе с нехитрым скарбом: застиранным до дыр запасным платьишком, стоптанными парусиновыми туфельками ,сломанной расческой из бычьего рога, да побитой молью вязаной душегрейкой. Валенки, как услужливо подсказывала коварная память, сносились еще в прошлую зиму.

Некогда богатейшая, дворянских кровей прелестная особа задорно рассмеялась, мысленно перебирая содержимое котомки. Крепостная девка Агашка – еще один талант, отысканный управляющим театра в соседнем уезде – с испугом покосилась на смуглолицую красавицу с античным профилем. Дальний путь лежал на Москву – в Кусково, родовое имение Шереметьевых.

До имения добрались к вечеру третьего дня вместе с первыми каплями теплого летнего дождя.

– Молодой граф из Лейдена на побывку прибыли!

Курчавый арапчонок ловко вскочил на подножку кареты и ослепительно улыбнулся, просунув голову в овальное окошечко. Агашка при виде черномазой физиономии тихонько взвизгнула.

– Проводи девок в людскую избу и помоги устроиться! – приказал ему управляющий, с запоздалым испугом взглянул на Юльку и, с кряхтением покинув экипаж, торопливо засеменил в сторону барского дома.

– Меня Степкой кличут, – приосанился малец, гордо задрав вверх чумазый подбородок. – А вас?

– Агашка… Юлия Васильевна… – хором представились девушки.

– Юлька, значит, – глубокомысленно подытожил арапчонок и немедля вскрикнул от боли: острые коготки безжалостно вцепились в ухо.

– Если еще раз назовешь меня так, язык отрежу!

– Отпусти, скаженная! – захныкал малец в безуспешной попытке вывернуться. – Терпежу нет!

– Ты понял меня?

– Хорошо-хорошо… – сдался Степка, растирая припухшее ухо; обиженно поджав пухлые губы, недовольно буркнул: – Поспешайте за мной, не отставайте.

Отдельные хоромы представляли собой небольшую комнатку с одним единственным окном. Справа от входа ютилась деревянная кровать с пуховой периной, слева – грубо сколоченный столик и глиняный ночной горшок. Иных предметов интерьера не наблюдалось.

– М-да… не «Астория», однако. – Юлька разочарованно оглядела жилище. – И даже не «Бристоль».

Но делать нечего, надо обустраиваться. Скинув запыленное платье, она достала из котомки помятую смену и огорченно уселась на краешек скрипнувшей кровати. Голова немыта, где искать утюг – неизвестно, когда будет баня, ей не доложились…

Ругательство, сорвавшееся с прелестных губ, относилось к концу двадцатого века. Прозвучало оно, правда, весьма неуклюже.

– Ну, Дениска! – вслух пригрозила она. – Дождешься ты у меня… Сам, небось, в кого-нибудь приличного перенесся.

Как ни странно, но она была права в своих подозрениях. Народ оджубеев считался вполне приличным племенем: в людоедстве замечен не был, и жертвы языческим богам приносил крайне редко. В отличие от некоторых других индейских племен.

Вновь облачившись в дорожное платье, Юлька принялась расчесывать непослушные волосы роговой расческой с поредевшими зубьями. Отвлек ее от этого занятия Степка, без стука ввалившийся в каморку.

– Тебя молодой граф кличут, – бесцеремонно заявил он с порога. – Ступай немедля.

– Выйди вон, постучись и спроси разрешения зайти, – едва сдерживаясь от нахлынувшего гнева, приказала девушка.

– Ты че, очумела? – недоуменно вскинулся арапчонок. – Вожжами отходят, аль в холодную посодют… Пойдем скорей, покамест барин не осерчали.

Отложив воспитание мальца на потом, Юлька двинулась следом за ним. Путь до барского дома занял не более пяти минут, но и этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы промокнуть до ниточки – ливень разыгрался не на шутку. Тропка освещалась вспышками молний, да искрами из глаз, когда очередная ветка дерева, внезапно вынырнув из наступившей тьмы, разбойничьи ударяла по лбу.

В просторной комнате было светло и тепло. Молодой граф – будущий обер-гофмаршал императора Павла I – оказался молодым круглолицым человеком с пухлыми щечками и пикантной ямочкой на волевом подбородке. С добродушной насмешкой взглянув на Юльку, он приветливо улыбнулся:

– Ну, здравствуй, красавица! Наслышан о тебе, наслышан… Семен говорил, что ты мастерица комедийные вирши слагать?

– Иногда случается, ваша светлость, – в притворном смущении потупила глаза девушка.

– А что еще умеешь? Петь, али танцевать… На каких музыкальных инструментах играть обучена?

– Да на всех… кроме флейты. В синих глазах мелькнул озорной огонек.

– Кроме флейты? – с недоверием переспросил молодой Шереметьев.

– Тяжело на ней играть, – простодушно пожаловалась Юлька. – С нее карты падают.

Секундная тишина взорвалась громовым хохотом. Эхом вторили за окном грозовые раскаты, глухо и протяжно. Дребезжащим смехом рассыпался управляющий, вытирая рукавом невольные слезы.

– А ты и впрямь затейница! – отсмеявшись, промолвил граф. – Хорошая шутка… надо запомнить… – приглашающе кивнув головой, он вновь улыбнулся: – Пойдем, сейчас проверим все твои таланты.