Всадник с улицы Сент-Урбан - Мордехай Рихлер

Слегка поперхнувшись, Люк продолжил:

— Представляешь, в самый мой первый вечер в городе он закатил пир на весь мир. Сам живет в одном из кооперативных домовладений на Ист-Сайде, там у них Трумен Капоте в пайщиках и целый выводок Кеннеди. У него в квартире шагу не ступить — сплошной антиквариат, китайские гагаты и нефриты, первые издания, а ведь читает одни конспекты да аннотации. В гостиной висит Шагал, у окна какая-то финтифлюшка Джакометти.

Едва я переступил порог, шепчет на ухо: видите вон там девушку? Еще бы я ее не видел! Я, как вошел, сперва только ее и увидел. Как она там выгибается на подлокотнике софы. В общем, говорит, она здесь только затем, чтобы вы ее трахнули. Круто, да? Скажи, круто?

— Нн-да, — согласился Джейк, снедаемый завистью.

— Я при этом весь как выпотрошенный. А он в течение всего обеда пытается выманить у меня согласие написать оригинальную пьесу для… — тут он назвал имя звезды, которая у этого продюсера на контракте. — Это не человек, это бульдозер какой-то! Но так у них там заведено. За столом восемь человек. Я говорю, послушайте, я не пишу под актрису. Я не такой писатель. Если я что-то сделал и оно подходит, прекрасно, мне повезло, но я не могу начинать с актрисы. А он: вы что, с ума сошли? и весь ужин давит на меня и давит. В конце концов подают бренди, все еще сидят за столом, а он: вы чего хотите? Чтобы я удвоил гонорар? Так я удвою. Да не в том дело, отбиваюсь я из последних сил. А он: вот, придумал. Хотите танцевать в Белом доме на приеме по случаю инаугурации Кеннеди?

Ах ты, гад какой! — озлился Джейк.

— Да нет, — говорю, — не особенно. А это уже превратилось в игру такую. Я говорю нет и пытаюсь сменить тему, а он кидает новые приманки. Под конец говорю — все, я пошел. Я просто рухну, если не посплю, и тут — бамс! — девица вскакивает, вы, мол, меня по пути не подбросите? Продюсер тычет меня локтем. Да, думаю, если я бедняжку не подброшу, у нее будет куча неприятностей. Может быть, от этого зависит, дадут ли ей роль. Ладно, — говорю, — о’кей, потом такси останавливается, а я и выйти не могу, до чего устал. А она: может, зайдете, выпьем по рюмочке?

— Ну а ты?

— Ну, как ты думаешь? Плоть слаба. Кстати, Джейк, они смотрели твое ти-ви. Им понравилось. Если хочешь, я напишу им сценарий. А фильм можем сделать вместе.

— Если тебе самому этого хочется, зачем нужен я? для отмазки?

— Неделя в Нью-Йорке, Джейк, и Лондон становится как чужой. Все ж таки американцы мы или нет? Там себя совершенно не чувствуешь иностранцем.

— Мне же запрещен въезд в Штаты, забыл?

— Климат изменился. Уверен, с нормальным адвокатом это можно пробить. — Люк запнулся. — Денег я тебе одолжу.

— Ты мне — что?

— Я сказал, денег на это я одолжу.

Но Джейк сказал нет, и, выйдя из «Ше-Люба», они резко расстались, разойдясь по машинам. Внезапно Люк проорал:

— У меня во вторник вечером народ собирается! Сумеешь выкроить?

— Думаю, да. Конечно, почему нет? Покер?

— Нэнси Крофт приезжает.

— Кто?

— Ты что, в Торонто с ней не пересекался? А, что я говорю, если бы да, ты б запомнил. Такая красотка! Ой, господи, погоди секунду. Совсем забыл. У меня же для тебя заказное письмо. Пришло вчера на мой адрес.

В машине Джейк надорвал конверт.

Письмо оказалось из Канада-хауза, причем даже не ему, а брату Джо, за подписью какого-то чиновника из консульского отдела. К письму приложен именной ваучер для получения «материальной помощи от Канадского посольства в Мадриде, Испания».

Уважаемый мистер Херш!

По распоряжению министерства посылаем Вам ваучер для погашения дебиторской задолженности № 248с от 27 января 1959 года на сумму 132.67 (47 фунтов 2 шиллинга 6 пенсов). Будем признательны, если вы при первой возможности заплатите эту сумму. Вам следует как можно скорее возвратить нам справку о состоянии крайней нужды, выданную Вам Канадским посольством в Мадриде.

Опять его спутали со Всадником!

Следующим утром, еще девяти не было, Джейка разбудил телефон.

— Ну что, шмок, у твоего великого друга пошла наконец пьеса в Лондоне, и почему ж не ты ее ставил?

— Кто, черт возьми, это говорит?

— Копченую грудинку любишь? Прямо от «Левитта», а?

— Додик, ты что, в Лондоне? Что ты тут делаешь?

— Запускаю звезду. Мне надо с тобой погуторить.

— Ну ладно, хорошо. Сейчас ты чем занят?

— Онанирую. А ты?

Меньше чем через час Додик уже сидел в квартире и с ножом к горлу требовал, чтобы Джейк прочел пьесу, которая у Додика с собой — чтобы немедленно, прежде чем они начнут разговор! — и все Джейковы протесты были тщетны. Нехотя он удалился в спальню, и, когда, бегло пролистав текст, оттуда вышел, Додик аж привскочил с дивана:

— Ну что, эксперт, как ты думаешь?

— Надеюсь, ты не вложил в эту ерунду денег. Это чушь.

— Да ладно тебе. Эт-то и моя-a мечта![211] — пропел Додик, после чего выложил наболевшее.

Оказывается, он познакомился с Марленой Тайлер (вообще-то Малкой Танненбаум), звездой мюзикла «Мой прекрасный зейда», поставленного силами монреальской синагоги «Гора Кармель», — актрисой, когда-то, говорят, даже появлявшейся на телевидении Си-би-си, — и через два месяца на ней женился (или, как сказал раввин, «рука об руку взлетел с ней в брачные выси»). Сам к тому времени сделавшись чем-то вроде воротилы тамошнего шоу-бизнеса, Додик то и дело появлялся в модных местах Торонто с местными красотками, а однажды даже удостоился интервью в газете «Телеграм» — печатном органе крошечного городка Сент-Джонэс, что в провинции Ньюфаундленд-и-Лабрадор. «Что касается брака, — сказал он, — я никогда не сомневался в том, что женюсь на девушке из наших. На своем веку я наблюдал много смешанных браков. Они просто нежизнеспособны». А Марлена добавила: «Может, это звучит глупо, но у нас в доме после мяса не едят молочное — по соображениям гигиены, свойственным нашей вере».

Все к ее ногам. Додик построил в Форест-Хилле дом с затейливой буквой «К» на алюминиевой штормовой двери и как бы старинными каретными фонарями по бокам; гараж снабдил двустворчатыми воротами, управляемыми электроникой, не поскупился и на роскошную мебель: все для Марлены Тайлер, девушки его мечты — той, что прелестью равна Луне и превосходит розу. Но он-то полагал, что, выйдя замуж, она бросит сцену и телевидение: актриса так себе, могла бы и сама понять: ну сколько можно? Они и так богаты, никакой необходимости нет. После всех этих одиноких лет борьбы и неприкаянности, пожирания ресторанной отравы и спанья со всякими шиксами он просто истомился по домашней пище, упорядоченной семейной жизни и возможности потрахаться тогда, когда ему приспичит.

— Как, например, дождливым воскресным вечером — придешь этак, изрядно нагрузившись, с чьей-нибудь бар-мицвы: там ведь не только кидуш[212]читают, а еще и вино пьют… Или в субботу поздно вечером — вернешься с хоккея, а в телевизоре одна Джульетта[213] с квартетом «Ромеос». Я даже поставил в спальне телик с дистанционным пультом, чтобы мы могли смотреть с кровати, постепенно проникаясь настроением. Вдоволь натискаться перед трахом — ой, люблю!

Додик предвкушал совместные выходы в город, потрясающие званые обеды, а со временем и детей. Сына.

— Если уж на то пошло, за что боролись? Это жестокий мир, ты ж понимаешь, весь бизнес — это грязь и мерзость.

Сын не будет знать о трудностях начала, зато у него будет первоклассное образование. Например, Гарвардская школа бизнеса. И наконец, он примет на себя часть ноши, которую взвалил на себя отец в виде компании «Дадли Кейн энтерпрайзиз», потому что кому верить, как не родному сыну? Да никому!

— А вместо этого я, как дурак, в качестве свадебного подарка купил права на показ в Торонто какого-то второсортного мюзикла. И спонсировал его постановку с условием, что Марлене дадут главную роль. Ты знаешь, она, между прочим, смотрелась в ней не так уж и позорно. Некоторым рецензентам понравилась. И тут — смотрю, она уже и там выступает, и тут… Сборные концерты на телевидении, театральные ревю, какие-то танцы-шманцы… В общем, вякнуть не успел, и опять холостяк. Да хуже, чем холостяк! Домашняя еда? Пожалуйста, почему нет? Только мигни, и горничная разморозит в духовке комплексный обед. А хочешь — ешь в кабаке, и сиди там хоть весь вечер с друзьями за покером. Все равно главное впереди. А ведь устал уже — еле стоишь. Так нет, садись за руль, дуй к театру или к телестудии, встречай ее. Выйдет такая — вся в мехах, на ходу болтает, хихикает с остальными из труппы. Большинство-то из них голубые, это понятно, ну а другие? Кто может знать, что они там вытворяют в гримерных? А, ты же с Марленой незнаком еще. Одно слово — ой! Увидишь, сам поймешь. Кстати, для еврейской девушки она даже и в постели ничего. Я ведь теперь мужчина с сексуальным опытом, а как же. Нет, без балды, у меня с этим полный порядок. И в длину и в диаметре. Онанизм полезен, вот хоть ты тресни! Я это к тому, что — помнишь, на Сент-Урбан нам всё твердили, будто бы от него прыщами пойдешь или расти перестанешь… Херня. Говоря по-научному, что такое пенис? Это живая ткань и вены. Ты его тянешь, он растягивается. Ты им не пользуешься, он усыхает. Так о чем, бишь, я? А! У меня было сто девяносто две женщины (это не считая Марлены), и таки некоторые просили — хватит! Кончай, Кравиц, довольно, ненасытное ты чудовище. «Кравиц Большой Уд» — так меня одна девка называла. Неплохо, да? А мне нравится. Кравиц Большой Уд. Девушки все твердят, что, как мужчина, я очень даже силен, я и кончаю не слишком быстро — не то что нынешние всякие шмендрики. И меня не надо шлепать или еще там какого-нибудь рожна — ты обалдеешь, если рассказать тебе, на что пускаются некоторые гоим. На девок, правда, много денег уходит, но это же ведь тоже образование — они такого иногда понарасскажут! Вот не поверишь: в нашем Торонто (Онтарио) есть один биржевой гений (на Бей-стрит у него контора), так он каждую пятницу выкидывает стошку долларов только на то, чтобы девка встала на него каблуками (без ничего, в одних туфлях) и всего его обсикала. Черт побери, Джейк, тот раздолбай такой брокер — таких один на тысячу, он из великих. Я бы вставал на него каблуками и обсикивал его бесплатно хоть каждый божий день, а по субботам дважды, если бы он взялся за размещение моих финансов. Во всяком случае, в Марлене я нашел себе ровню. Ей это дело только давай, работает как нефтяная качалка, и все ей мало. Вот я себя и спрашиваю, так что же там на репетициях у них творится?.. С этими танцами опять же: они ведь, когда танцуют, лапают друг друга почем зря! Да они еще и в трико, да разогреты, а ручки-то — ай, шаловливые! Нет, она хорошая еврейская девушка, я ничего не говорю, но как я на это погляжу… Я б не выдержал! Короче, в полночь ее забираю. А я уже никакой, ты ж понимаешь, тем более что утром надо быть в офисе в полдевятого, иначе меня обкрадут, только так. А она, думаешь, домой рвется? Ха! Давай, говорит, зайдем выпьем в «Селебрити-клаб», не будь таким букой, ты что, старый, что ли? А всё их пидерьё сзади за нами тащится, хихикают как школьницы-пятиклашки. А кому платить? Папику-Додику, кому ж еще-то! Причем они пищат от смеха над шутками, которых я не понимаю: я вообще вот-вот сидя усну, а когда наконец мы дома, она хочет есть. Но горничную разве можно будить? Вдруг она от нас уйдет! В итоге я — я! — готовлю ей омлетик. Я уже как сомнамбула, а она, думаешь, скажет спасибо? Как бы не так. Жалуется: что ты совсем со мной не разговариваешь, сидишь пень пнем? В лицо мне зеваешь. Да ведь два часа же (это я говорю), я уже весь выговорился, что ты от меня хочешь? Сама небось спишь до полудня! А мне в восемь уже выходить. Да тихо, тихо, на цыпочках, как бы не разбудить бедняжку…