Тропа Селим-хана (сборник) - Владимир Дружинин

Вадим, онемев от недоумения, записывает.

— Может, Валюху самого там застукаешь. А нет, — она скажет, она в курсе… Да барахло не забудь, захвати ей… Мигом язык развяжет, — понял?

— Постойте! — крикнул Вадим.

Лапоногов шагнул к двери. Вполоборота, уже держась за скобу, кинул:

— Все! Ничего я у тебя не видел, ничего тебе не говорил.

Дробный хруст — то Лапоногов, как тогда, в институте, тряхнул рукой в знак прощанья. Шаги уже стихли, а резкий хруст костяшек все еще слышится Вадиму, — завяз в ушах.

Вадим один в комнате, — один с чужими, пугающими вещами на койке, с адресом в тетрадке, на первой странице, в самом низу, под формулой закона Паскаля.

Если хочешь выручить товарища?… Эта фраза как-то примирила с Лапоноговым, примирила, несмотря на мерзкий хруст костяшек, несмотря ни на что… Может, винить его и не в чем он, может быть, друг Вальки и желает ему добра…

А в пакете, может, контрабанда!

С детских лет отпечатался в сознании черный человек, черный в ночной темноте, крадущийся через границу, — почему-то в горах. И в широкополой шляпе, тоже неизвестно почему… О контрабандистах настоящих в родном Шадринске, удаленном от границ, не ведали. О них Вадим узнал лишь недавно, в конце зимы, на собрании дружинников. Выступал подполковник с портового контрольного пункта. Иной шпарит прямо из газеты, ни уму ни сердцу… А у того подполковника слова обыкновенные, суховатые даже, но свои слова. Ребята очень переживали…

Такому человеку все можно высказать. Он все поймет… Пойти разве сейчас, с пакетом… Ну, а толк какой? Вдруг — не контрабанда вовсе. Глупо получится. Что он — Вадим — способен объяснить насчет Вальки, насчет Лапоногова или вот Абросимовой?

Валька — преступник? Нет! Нет! Валька — идеалист, у него все люди хорошие… Он не хотел… Теперь сам, наверно, не знает, что делать с вещами. А ведь это просто — надо прийти к подполковнику и сказать все честно.

Надо найти Вальку и заставить. Тогда его простят. Непременно простят…

На тротуаре, у входа в общежитие, пестрели книги на новеньком, пахнущем смолой лотке. Однорукий продавец бойко выкликал названия. Толстая женщина несла в «авоське» зеркало. Маленькие девочки играли на асфальте в классы. Вадиму чудилось, — все, даже девочки смотрят на его пакет.

Крепко прижав ношу к себе, Вадим спросил у милиционера, где улица Кавалеристов. Собственный голос показался ему чужим. В трамвае сидел, как на угольях, опустив глаза, видел бесконечное мелькание ног, — туфли, запыленные сапоги, остроносые башмаки…

Улица Кавалеристов открылась широкая, голая — без зелени, без вывесок. Гладкие стены новых домов. Вадим попытался собрать разбежавшиеся мысли. Что он скажет, когда войдет? А что как в самом деле застанет там Вальку?

За дверью квартиры номер три, в ответ на звонок, слабый плачущий голос осведомился:

— Кто здесь?

— Мне к Абросимовой, — сказал Вадим.

Залязгали, загремели запоры, что-то зазвенело, как упавшая монета. Закачался, скрипя и ударяясь обо что-то железное, отомкнутый крюк.

Тощий голосок жаловался на что-то; грохот заглушал его, и к Вадиму сочился лишь тоненький, на одной ноте, плач. Щуплая старушка в тусклом халатике толкнулась к нему, едва не уколов острым носом, и тотчас отпрянула.

— Валентин Прокофьич! Ой, нет, не Валентин Прокофьич!.. Кто же?

— От него, — сказал Вадим.

Он понял сразу, — Вальки тут нет. Старушка между тем впустила его в комнату — большую, в два окна, и все-таки сумрачную и как будто не принадлежащую этому новому дому, этой просторной, солнечной новой улице. Вадим словно ухнул в огромную корзину с тряпьем. В пятне дневного света выделялся стол, залитый волной темной материи, а остальное было как бы в дымке, — занавеска слева, обвешанный платьями шкаф, кресла в чехлах.

— А Валентин Прокофьич? — протянула старушка. — Не заболел ли?

— Нет… Нездоров немного…

— Я сама больная, — застонала старушка, — не выложу никуда. Лежала бы, да не дают лежать. Пристали, всем надо к маю… У меня весь организм больной. Какая я швея, нитку не вижу. Да вы кладите, кладите…

Вадим топтался, неловко обнимая пакет. Абросимова подвела его к столу и, продолжая стонать, с неожиданным проворством выхватила сверток и распластала на столе.

— И на что мне! — сетовала она — Мне и сунуть некуда… Просят люди, ну просят ведь, господи!

Костлявые руки ее, жадно перебиравшие товар, говорили другое, но Вадим не замечает их. Он стыдит себя за промах. Явиться следовало от Лапоногова, а не от Вальки. Теперь и расспрашивать про Вальку неудобно. Дернуло же сочинить такое, — нездоров!

— Вы садитесь!

Сесть некуда, на одном кресле журналы с выкройками, обрезки, на другом — утюг. Вещи, принесенные Вадимом, уже исчезли со стола, а в руке Абросимовой появились деньги. Как они появились, неизвестно. Из кармана халата, что ли? Возникли точно из воздуха, как у фокусника.

Абросимова перестает ныть, она отсчитывает деньги, и Вадим сжался, — ведь деньги-то ему! Он как-то не подумал о деньгах, не приготовился к этому.

— Блузки по четыреста… Ох, вот не привыкну к этим, что хошь! По сорок, четыре штуки по сорок, сто шестьдесят, да белье…

Вадим взял, не считая.

— Поклон Валентину Прокофьичу. Ему тут четвертная, остальное Лапоногова. Он знает.

— Знает, — выдавил Вадим.

На улице он остановился, как вкопанный, — солнце ударило прямо в лицо.

От пакета он освободился, но есть другой груз. Он, кажется, еще тяжелее, хотя это небольшая пачка денег. К счастью, ее никто не видит. Но она давит грудь, она точно впивается под кожу, в тело.

Нечестное это… Да, наверняка контрабанда; теперь Вадим уверен. Денег слишком много, он никогда в жизни не держал столько зараз.

Как быть с ними?

Он велит себе не спешить. Есть еще один человек, с которым необходимо встретиться. «Небось, у крали своей», — сказал Лапоногов. Вальки, конечно, и там нет. Не очень-то они ладят, и вообще… Однако попытаться нужно.

На площади, у справочного киоска, Вадим мнется, — фамилию он скажет, а вот имя…

Девушка в окошке — сплошные локоны. Она занята: интересная книга и, кроме того, отгоняет толстую, назойливую зимнюю муху. Вопрос не сразу доходит до нее. Гета? Почему же не может быть такого имени!

Она Гета, ее зовут Гета… А полностью… На «г» как-нибудь…

— Ой, умора! Вы ищете ее, познакомиться хотите? Нет, почему же на «г». Маргарита если… На «г» и имен-то нет. У нас в школе Гертруда была, так у нее отец эстонец.

— Леснова, — сказал Вадим. — Русская.

— Запишем — Маргарита. А вы думайте пока. Ой, надо же! Обожаю настойчивых.