Лотта Ленья. В окружении гениев - Ева Найс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это нельзя назвать близкой дружбой, на которую я надеялся.
Неудивительно, ведь ты спишь с его женой. Лотта проглатывает свой ответ. На такую ложку дегтя она не имеет права.
Лотта смеется.
— Он уже повесил на свой автомобиль флажок национал-социалистов? С него станется. Но я все равно его люблю.
Курт вздыхает.
— Я тоже. Конечно, спрошу его. Что до другого, то так просто не разберешься. Думаю, он приспосабливается к ситуации. Он никогда не был убежденным марксистом и точно не станет отъявленным нацистом.
В зеркале Лотта видит пустую тарелку перед собой. Она съела торт, практически не заметив, и теперь чувствует, что ужасно объелась, и не очень этим довольна. Глядя на оставшиеся в тарелке сливки, обнаруживает листочек от клубники. Она не помнит, как съела ее.
Когда она была ребенком, врачи иногда давали ей клубнику после чтения стихов. Она наслаждалась каждой ягодой, которую брала в рот. Они с братьями были постоянными пациентами клиники. Часто приходили с глубокими кровоточащими порезами на ступнях, потому что не могли удержаться и переходили вброд Хальтербах, в котором было много разбитых бутылок от пива. Но клубника стоила того.
Вспоминая это, Лотта улыбается. Иногда ей не хватает голода, который сопровождал ее в прошлом, какой-то ненасытности. Что-то по-прежнему ею постоянно движет, но все чаще появляется чувство, что это ускользает из-под контроля. Будто в ней сидит другой человек, который говорит за нее «А», а она по привычке почему-то делает «Б».
— Скучаешь по Берлину? — спрашивает Лотта.
— Я себя об этом не спрашиваю, — отрезает Курт. — Эта глава в прошлом, и я больше не трачу ни одной мысли на эту страну.
Лотта вдруг перестает понимать, почему она так волновалась за человека, который с легкостью умеет подводить черту не только под написанным музыкальным произведением.
— И я нечасто о нем думаю. Я ведь будто создана для жизни в изгнании — но все же мне не так легко порвать с Берлином, потому что мы еще не закончили улаживать там дела.
Он смущенно улыбается.
— Конечно, я очень благодарен за твои усилия, поверь мне.
— Не за что, мой лягушонок. Я еще кое-что хотела с тобой обсудить.
— Мистер П. должен получить партию? Я его, конечно, включу.
— Прекрасно, спасибо тебе. — Вообще-то она хотела обсудить что-то другое.
Курт находит глазами точку за ее спиной. Когда Лотта следует за его взглядом, то, к своему удивлению, узнает Брави, который входит в кафе.
— Я не знал, как долго мы с тобой просидим здесь, когда договаривался о встрече, — говорит Курт. — Ты не обидишься?
— Ну что ты, я все равно хотела идти.
Брави приветствует ее без поцелуя в щеку.
— Здравствуй, Лотта. Как ты?
— Очень хорошо. Мне надо бежать. Оставляю вас одних. Конечно, вам есть что обсудить.
Она уверена, что Брави предложат дирижировать новым спектаклем. У двери она еще раз оборачивается и видит теплоту и понимание в жестах и выражении лиц этих молодых людей. Они уже забыли о Лотте.
СЦЕНА 11 Маленькие грехи — Париж,
7 июня 1933 года
Когда Лотта вышла из театра Елисейских По-лей, то не могла понять, в каком она городе. На премьере «Семи смертных грехов» было столько старых знакомых, что с таким же успехом можно было находиться и в Берлине.
Cмеясь, они все вместе переходят каменный мост Альма, чтобы добраться до другого берега Сены. Решили продолжить празднование в баре. Даже Брехт приехал, после того как Курт по старой памяти выслал ему тысячу франков. Брехт настаивал, что не может оплатить пребывание в Париже. После того как он предоставил либретто, постановка его уже, видимо, не интересовала. Несмотря на напыщенность Брехта, Лотта должна признать, что ей приятно его видеть.
— Ну скажи, тебе понравилось?
Она подхватывает его под руку.
— Думаю, что было довольно симпатично. — Его взгляд равнодушно блуждает по направлению Сены.
Лотта отстраняется от него.
— Симпатично? То есть спектакль показался тебе абсолютно неинтересным.
— Может, мне просто не понравилась публика.
— Парижане для тебя ведь слишком чопорные? — Лотта смотрит на его поношенные ботинки и кожаную куртку с засаленным воротником.
Он пожимает плечами.
— Думаю поехать в Данию.
— В Данию? — Лотта удивленно смотрит на него. — А что там?
— Там можно, наверное, зайти в бар и завести умную беседу без того, чтобы какая-нибудь девушка легкого поведения села на колени.
Лотта смеется.
— По крайней мере, они будут одеты не так легко. На севере, должно быть, холодно. Но не думаю, что какие-то девушки могут сбить тебя с толку.
Его пьесы кишат проститутками, но в нормальной жизни можно было бы принять Брехта за благовоспитанного отца семейства — если только не обращать внимания, что елки на Рождество он ставит в нескольких домах.
Брехт громко выдыхает.
— Просто трудно следить за разговором, если кто-то гладит шею и спрашивает, пойду ли я в постель с одной или двумя.
— И что?
— Я сказал даме, что не могу ей дать ответ, потому что настолько увлекся беседой о диалектическом материализме, что мысль о еще большем возбуждении практически невыносима.
Лотту передергивает.
— Теперь мне жаль эту девушку.
— Какая ты жалостливая. — Брехт похлопывает ее по плечу и присоединяется в Касу.
Любуясь, Лотта смотрит ему вслед. Тилли обнимает ее за талию.
— Кого тебе жалко?
— Всех, кто не любит Париж.
Они смотрят на огни, отражающиеся в воде.
— А я люблю этот город. Я чувствую себя настоящей парижанкой. — Тилли кладет голову на плечо Лотте. — А ты?
— Мне здесь тоже нравится, но не знаю, хотела бы я стать парижанкой. Мне кажется, я везде как дома — на какое-то время, — отвечает Лотта.
— Разве не говорят, что дом там, где твое сердце?
Игриво приподняв бровь, Тилли кивает в сторону двух мужчин перед ними. И так как речь, скорее всего, идет об Отто и Курте, которые молча идут рядом друг с другом, Лотта не уверена, на кого
