Антология советского детектива-38. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Азольский Анатолий

Я все сказал, Иван Леонидович. Теперь звоните, чтоб за мной приехали».

Оба старика долго молчали.

Со сцены доносился стук молотков и далекие голоса рабочих.

Пришел настройщик, подсел в репетиционном зале к инструменту и, как дятел, принялся трудолюбиво долбить клавиши.

Наконец, артист встал с диванчика, подошел к вешалке и потянул за пальто.

— Идемте! — сказал он отрывисто. — Зачем звонить? Мы просто придем!

— Чепуха! — сказал полковник Смирнов, разглядывая лицо старого капельдинера. — Каждый человек может победить страх! Однажды вы это уже сделали, придя к товарищу Глебову.

— Я понимаю, что меня надо сурово наказать! — с трудом выговорил капельдинер. — Я все понимаю, гражданин… следователь!

— Попробуйте хоть раз в жизни не думать только о себе! — возразил Смирнов. — Знаете, мне приходилось бывать в опасных положениях. Что останавливало во мне самый сильный приступ страха? Простая мысль! Я выполняю задание Родины. Речь идет о вещах, настолько важных для народа, что моя личная судьба уже не имеет особого значения! Слишком велики события и серьезны обстоятельства, чтоб я возился с самим собою. Вот когда я думал так, страх проходил… Неужели вы полагаете, что сейчас самая неотложная государственная задача покарать вас?

Старый капельдинер молчал, с удивлением глядя на полковника.

— Надо как можно быстрее парализовать врага! — ответил самому себе Смирнов, как бы не замечая растерянности капельдинера. — Скажите мне, только откровенно, — продолжал он, — чего бы вам хотелось больше всего на свете?

— Стать честным человеком! — выдохнул капельдинер. — Знать хоть перед смертью, что не зря… Что, как все… хоть чем-то!

— А как поступает честный человек, напавший на след врага?

— Он… Он в глотку ему должен вцепиться! — вырвалось с болью у капельдинера. — Уничтожить должен!

— Обезвредить! — поправил Смирнов. — Карать имеет право только государство. Что ж, рассуждаете вы сейчас здраво. А можете вы доказать, что желание искупить свою вину у вас искреннее, глубокое?

— Если бы… — резко сказал капельдинер, и лицо его впервые приняло теплые оттенки живого лица. — Если б у меня была возможность…

— Когда должен идти следующий балетный спектакль?

— Завтра…

— Как вы полагаете, придет завтра иностранец?

— Откуда я могу знать?

— Послушайте, Воскобойников! — сказал Смирнов. — Давайте прежде всего поймем друг друга. Вы совершили преступление, и ответить вам за него придется по законам нашей Родины. Непоправимую ошибку вы сделаете, если решите, что я с вами заключаю сейчас сделку! Но, понимаете ли, Воскобойников! — продолжал Смирнов, и капельдинер, не отрывая глаз от его лица, слушал, впервые за многие месяцы отогреваясь сердцем от одиночества, от ощущения невыносимой тяжести, о которой никому нельзя говорить. — Понимаете ли, человек изменяется в своих поступках! Вот вы пришли к Глебову, вы сделали над собой усилие, признались в преступлении, и вы уже не тот человек, который совершал преступление! Новое усилие, новый поступок, и изменения в вас станут глубже, значительнее. Это путь, по которому надо идти далеко, и путь нелегкий. Но единственно правильный! Другого — нет.

И Воскобойников вдруг понял, что полковник говорит правду. Чистота помысла, достигшая в Смирнове высокой силы, передалась старому капельдинеру, он понял, что перед ним человек исключительной честности, и всей душой потянулся к нему.

— Если б я только мог! — вырвалось у него с таким отчаянием, что у Смирнова дрогнуло сердце.

— Вы можете кое-что сделать даже теперь! — сказал он. — Мы решим так! Вы вернетесь сейчас домой и завтра выйдете на работу, как обычно. Вы будете продолжать вести себя так, словно ничто не изменилось. Пусть иностранец думает, что вы продолжаете бояться его, но мы-то с вами знаем, что это не так! Будьте осторожны, эти бандиты готовы на любое преступление.

— А! Пусть будет, что будет! — устало сказал Воскобойников. — Неужели вы думаете, что я дорожу своей жизнью?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Видите ли… — Смирнов остановился, подумал и с сожалением сказал: — Значит, мы с вами не поняли друг друга. Не дорожите жизнью? Но это преступная и мутная чепуха! Отказаться от права жить? От права переделывать жизнь на благо человека? Это вы сказали не подумав! До свидания. Мы встретимся с вами в самое ближайшее время.

«Не пытайтесь больше устанавливать контакт с объектом. Опасно и ненужно. Место, где должна осуществляться операция, вам известно. Второго июля забрасываем для вас первую серию аппаратуры на участок, отмеченный крестом в прилагаемой карте. Вторая серия будет доставлена через четыре дня на участок № 2, отмеченный двумя крестами. Деньги и новый комплект документов прилагаются к первой серии»…

Так гласила последняя инструкция, переданная Робертсом через капельдинера для Горелла. Она теперь лежала перед Смирновым.

Через несколько часов капельдинер передаст портному капсулу с донесением. Выдержит ли старик? В том, что капельдинер не предаст, Смирнов был уверен. Но он может заволноваться, выдать себя…

Смирнов не сомневался в искренности раскаяния старого капельдинера. Думая о нем, полковник почему-то всегда вспоминал, как три года назад его младший сын Алешка еще в девятом классе школы, падая с турника, сломал ногу.

Перелом оказался тяжелым, во многих местах. О том, что сын его на всю жизнь останется хромым, хирург сказал после первого же осмотра. Вопрос был только в одном — удастся ли избежать ампутации.

Ногу сохранили, но укороченная, вывернутая, она перестала служить. На Алешу это подействовало гораздо сильнее, чем опасались родители. Юноша сутками лежал на спине, уставясь в стену злыми, растерянными глазами, отказывался видеть товарищей, отворачивался, когда с ним заговаривали.

— Значит, все-таки — судьба! — яростно сказал он однажды ночью отцу. — Значит, против судьбы не пойдешь!

— Балбес! — заставил себя грубо огрызнуться Смирнов, в то время как ему хотелось закричать в голос и разбить в щепки все вокруг себя. — При чем тут судьба? Инструктор тебе говорил, что без подготовки нельзя заниматься на турнике? Нет, ты не отворачивай физиономию, ты имей мужество отвечать правду! Запрещал тебе инструктор одному лазить на турник?

— Ну, запрещал… — слабо сказал Алешка и, как в детстве, «карнизиком» оттопырил нижнюю губу, чтоб поймать слезы.

— А ты что сделал? — сам еле удерживаясь от слез, отчитывал сына полковник. — Спина слабая, ноги неразвиты, он самоучкой «солнце» решил крутить! Ты спину мог сломать, ты чудом на ногу упал всей тяжестью! Во всем, брат, есть логика! Отказался принимать опыт общества, поступил по-своему — имей мужество нести последствия самовольщины…

Да, все это относительно легко было произносить под горячую руку! Но полгода Смирнов ни на секунду не забывал о своем горе. На улице, на работе, даже в минуты опасности — иногда сильнее, иногда милостивее — болела в нем мысль об Алешке.

А когда он возвращался домой и видел похудевшего, как-то сразу вытянувшегося Алешку, неумело скачущего на костылях по квартире, сердце начинала рвать такая боль, что не всегда хватало даже его уменья справляться с собой. Жена оказалась сильнее. В сорок втором году райком направил ее заведовать детским домом для сирот фронтовиков, с тех пор через ее руки прошло много тяжелых ребячьих судеб, и многие из них выправились. Она вела себя так, будто ничего в семье не случилось, и даже в магазин за покупками посылала Алешку как прежде, не считаясь с его костылями. Смирнов понимал, что она ведет себя правильно, не позволяя укрепиться в душе Алешки сознанию своей неполноценности, понимал — и мучился еще больше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Думая о старом капельдинере, он понимал, что этот одинокий человек, проживший сложную, неудачную жизнь, обезумел от боли и страха За сына и совершил преступление. Но в то же время в характере этого человека нашлись силы осудить себя за слабость и прийти с повинной. Очень важен был также момент, в который проснулось в нем чувство ответственности, — это случилось после выпивки с портным, когда он почувствовал в словах портного угрозу Родине, угрозу народу.