Семейные хроники Лесного царя (СИ) - Антонина Бересклет (Клименкова)

мужа, упрекала его в бессердечии. Она с зимы приставала к нему с просьбой продлить жизнь Щуру хотя бы на несколько лет, пусть бы хоть до сотни дотянул старик — бывают же среди смертных и такие долгожители! А вон что оказалось, Яр не дожидался, чтобы его умоляли, сам пришел. Сам предложил. Вернее, как обычно всё собирался сделать по-своему разумению и без спроса, но Щур не зря был колдуном, закрылся от чужой силы.

И оба молчали, не сказали ей ни слова! Обидно стало от такого пренебрежения до слёз.

— Нечего носом хлюпать, и так сырости хватает, — Щур отвернулся лицом к бревенчатой стене. Глаза закрыл, но спать не собирался. Слишком мало у него времени здесь осталось, чтобы тратить на сон. — Ты зря думаешь, что мы с твоим Яром враги. Он за меня тоже переживает, по-своему. Как умеет.

— Я не думаю, — возразила Лукерья, покашляла, стараясь прогнать из голоса слезливость. — Он тебя уважает. По-своему. — Она негромко рассмеялась.

— Ревновал он тебя ко мне, ох ревновал в своё время! — протянул с удовольствием Щур.

Лукерья с улыбкой отмахнулась от его слов полотенцем, которое так и комкала в руках. Щур был много моложе лесной царицы. Когда они впервые встретились на цветущих лугах Матушки, Щур был еще босоногим мальчишкой. Она же была уже давно взрослой, командовала русалками, раздавала указания мужу и лешим. И подумывала о детях. Конечно, ее, безумно влюбленную в собственного супруга, пылкое увлечение деревенского мальчишки только смешило. Однако мальчишка оказался упрям и упорен. Он сумел свою влюбленность и ее снисходительность со временем превратить в крепкую дружбу и доверие, которое лишь укрепилось после рождения у царской четы потомства.

— Моя лесная богиня. Так и надо, чтобы ты никогда не старела. Что я? Я лишь смертный, мой удел могилка под шумящей березой. А твоя красота никогда не должна померкнуть. Как же я рад, что ты не поддалась моим глупым уговорам и не бросила ради меня своего пакостника.

Лукерья промолчала. Не станет же она рассказывать умирающему другу, что именно теперь она решилась наконец-то разорвать свои брачные узы, затянувшиеся на ее горле душащей веревкой.

— Я счастлив, что мне оказали такую честь. Подумать только — я единственный смертный, который не просто может наяву видеть Царя и Царицу с их детками, но вы меня за родного считаете.

Щур пустил старческую умиленную слезу.

— Велика честь, — вздохнула Лукерья. — Как же нам тебя не привечать? Ты единственный из людей, кто относится к нам по-человечески. Помогаешь всегда. Советуешь дельное. Вот Яр, когда в первый раз на Ярмарку собрался — кого бы еще в проводники себе взял? На тебя всегда можно положиться. Ты единственный наш друг среди людей. Даже Яр это понимает. Пусть и никогда вслух не признается, хоть режь его калёным железом.

— Ну уж, — фыркнул в усы довольный старик. — Я на твоего пакостника не в обиде. Просто норов у него такой, пакостный. А что нужно понимать — то он понимает, не вини его.

— Я и не виню, — буркнула Лукерья, складывая полотенце у себя на коленке, разглаживая линялых петушков, вышитых на кромке.

— Винишь, — уличил Щур. — А зря! Вот вспомни, когда он тебя подводил? Всегда о тебе заботился в первую очередь, иной раз о себе не думал. Ты у него свет в оконце, ты и твои дети — самое важное для него сокровище на свете.

— Да будет тебе, — вздохнула Лукерья.

— Слепота в тебе проснулась бабья, — обвинил Щур. — У всех баб на глазах шоры! Вот поэтому я и не женился никогда, сколько ты меня ни подбивала посвататься.

— И напрасно, были бы у тебя уж правнуки, — вставила Лукерья.

— Вы, бабы, слепнете, когда влюбляетесь! — продолжал Щур обличительно. — И второй раз слепнете, когда думаете, будто вас разлюбили.

— Ах, оставь… — отмахнулась Лукерья, собралась встать с лавки, чтобы заняться каким-то несуществующим делом.

— Сядь! — велел Щур. — Дай мне выговориться напоследок. Смерть на пороге стоит, так что уважь старика.

— Ну, говори-говори, — согласилась Лукерья. Села на место, но отвернулась к очагу, взялась пустое блюдо вытирать полотенцем, будто бы дерево, грубо вырезанное простым ножом, можно начистить до зеркального блеска.

Однако вместо того, чтобы говорить самому, Щур потребовал:

— Расскажи, как ты родила своего старшего.

Лукерья удивилась:

— Родила и родила! Сейчас живой и здоровый, слава богу. Вон, недавно уехал дракона воевать. Чую, приведет в дом принцессу, не иначе...

Но Щур хотел услышать от нее явно не это. Вздохнув, Лукерья завела сбивчивый рассказ:

— Сам всё знаешь. Сбросила я младенца, не доходила три луны. Испугалась тогда страшно, в истерике билась. А Яр и бровью не повел: опоил меня какими-то зельями, так что я сидела потом неделю, как кукла, только глазами хлопала. А Тишку, этот маленький сморщенный комочек, который и пищать-то еще не мог, отнял у меня из рук, отнес в рощу и без пеленок, голенького, запихнул в ствол дуба. Дупло наколдовал — и положил. Я гляжу, ничего не понимаю, а дерево корой заросло, совсем гладко. И нету моего ребеночка. Я аж подумала, что мне это всё примерещилось: хватаюсь за живот, а живота тоже нету. Я опять реветь, Яр меня опять поить горькими травами… Спустя месяц привел меня назад к этому дубу. Ночью, луна тогда, помню, ярко светила. Я гляжу — и глазам не верю: ствол раскрылся, словно утроба, а оттуда ко мне мой мальчик