У каждого свое проклятие - Светлана Демидова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Простите, – буркнула она. – Не умею с такими, как вы... Всю жизнь общалась только со светскими людьми. – Марина в смущении потерла зарумянившиеся щеки ладонями и сказала: – Похоже, что я зря приехала... Вы тоже ничего толком не знаете...
– Кое-что все-таки знаю. Не зря же я ездил к Танечке Толмачевой. Вы, кстати, с этого вопроса и начали.
– Да... но... – замялась Марина, потому что уже боялась сказать что-нибудь лишнее или посмотреть на Дмитрия не так. Похоже, он все понимает с полувзгляда.
– Дело в том, – опять начал отец Дмитрий, – что дед Федор сказал мне еще одну вещь, а именно: «Если что случится, Митька, едь к Таньке Толмачевой! Она блаженная!» Я тогда понял его буквально. Татьяна – душевнобольная, а значит, действительно блаженная. Такие люди, как она, часто наделены особыми дарами... предвидения, например, особой чувствительностью...
– И вы поехали к ней именно как к блаженной?
– Сам не знаю. Поехал, и все. Во-первых, навестить. Стыдно вдруг стало, что никогда до этого так и не сподобился. Во-вторых, интуиция подсказывала, что после свидания с Танечкой может пролиться свет на тайну с проклятием. Надеялся, что благодаря особым своим способностям она, может быть, как-нибудь о нем обмолвится.
– Ну и что? – с большой надеждой спросила Марина.
– Я же назвал вам даже фамилию человека, который это проклятие наложил, – улыбнулся отец Дмитрий.
– Вам Татьяна сказала?
– Татьяна.
– А вдруг это ее фантазии?
– Вряд ли она на голом месте могла придумать священника села Окуловка отца Захария Мирошникова.
– И все-таки... – еще сомневалась Марина. – Вы не могли бы рассказать подробнее о своем визите к сестре Александра Толмачева?
– Пожалуйста, – не стал отпираться отец Дмитрий. – Когда я приехал, Танечка чувствовала себя очень хорошо, разговаривала вполне разумно. Почти сразу нашелся и повод спросить об изумрудах. У нее на шее висел крестильный крестик с прозрачным зеленым камешком. Я знаю такие крестики. Целая партия была выпущена. Камешки – всего лишь стекляшки, но сами крестики освящены в одном из монастырей. Я возьми и скажи, что у нее красивый изумрудик на крестике. Не поверите, но Танечка посмотрела на меня с жалостью и сказала:
«Настоящие изумруды совсем другие, тяжелые, жаркие. Их тяжело носить, потому что они прокляты, а мой крестик легкий и прохладный».
«Кем же они прокляты, Танечка?» – спросил ее я.
«Как? Разве вы не знаете? – удивилась она. – Это же все знают! Отцом Захарием из села Окуловка. Разве вы с ним незнакомы?»
«Незнаком».
«О! Это очень легко устроить! Моя мама всегда просила отца вернуть отцу Захарию изумруды, так что она его очень хорошо знает! Вам стоит поговорить с мамой, и она непременно познакомит вас с ним!»
– Ну и?.. – только и смогла вымолвить Марина.
Отец Дмитрий печально улыбнулся:
– К тому времени уже не было в живых ни ее матери, ни отца.
– И это все, что вы узнали у Татьяны?
– Нет, не все. Я понял, что кроме ювелирных изделий в семейство Епифановых попали еще какие-то ценности. Похоже, церковные, потому что Татьяна еще упоминала чашу и блюдо отца Захария. Видимо, дискос и потир... ну, чашу и блюдо для причастия. Они чаще всего бывают сделаны из серебра, украшаются чеканными иконками.
Марина поймала себя на том, что чаша с блюдом для причастия ее почему-то здорово испугали. Ювелирные изделия – вещи светские. Украсть их, конечно, преступление, но не такое страшное, как вынести обрядовые предметы из церкви. Неужели кто-то из Епифановых оказался на такое способен?
– И... она... Татьяна... сказала, где находятся эти... ну... чаша с блюдом? – спросила Марина.
– Она сказала странную вещь, то есть... приговорку... вроде того, что вор у вора дубинку украл...
– Что значит «вроде того»? Что она на самом-то деле сказала?
– Танечка сказала: вор у вора цыпок украл, – ответил отец Дмитрий и развел в стороны руками. – Что еще за цыпки? Ума не приложу.
– Опять эти цыпки! – воскликнула Марина. – Когда мы с Сашей Толмачевым ездили к Пироговым, Мария Петровна, хозяйка, сказала, что эта бедняжка все время приговаривала про каких-то цыпок.
– Что же это за цыпки такие? Я, знаете, даже подумал, что, возможно, Танечка как-нибудь исказила слово, которого никогда не слышала, и приспособила к своему миропониманию. Она ведь с детства такая... всю жизнь провела в четырех стенах.
– Может быть, вы и правы, – согласилась Марина, надолго задумалась, а потом, очнувшись, сказала: – Нет, не могу вспомнить ни одного похожего слова...
– Вот и я не могу...
– Цыпки... цыпки... Может быть, цепки? В смысле – цепочки... цепи... золотые... Ведь речь идет о драгоценностях.
– Нет, – покачал красивой головой отец Дмитрий. – Танечка знала слова «цепочка», «цепь». Она их произносила, когда мы обсуждали ее крестик с зеленой стекляшкой. Но... знаете... мне кажется, что вы на верном пути...
– То есть?
– То есть надо вспомнить, как еще могут называть драгоценности, самоцветные камни или подделки... Ну... стразы... побрякушки... Это все не те слова... Есть другое слово... сленговое... жаргонное... Ну... как для денег – капуста... бабки... Как же... как же... Вертится на языке...
Отец Дмитрий встал со стула и заходил по своему неуютному полупустому жилищу, теребя черную с проседью бороду. Марина залюбовалась его грациозными движениями и даже думать забыла о Татьяниных цыпках. Священник вдруг остановился около окна, резко повернулся к Марине и воскликнул:
– Цацки! Вот! Не цыпки, а цацки! Домашняя девочка не могла знать такого слова! Телевизор она не смотрела, радио не слушала, книг не читала. Она могла только запоминать то, что слышала... и... искажать, если не понимала значения...
– Цацки... То есть вы думаете, что родители Татьяны при ней называли драгоценности цацками?
– Нет... Вряд ли... Дядя Ваня с тетей Лидой были образованными и интеллигентными людьми. Они не стали бы так говорить при дочери.
– Но ведь они все-таки что-то говорили о семейном проклятии! – не согласилась Марина. – От кого бы тогда Татьяна это узнала? Саша Толмачев утверждал, что она выкрикивала о проклятии, еще будучи дома, а не у Пироговых. А вам она даже фамилию назвала того, кто проклял.
– Я думаю, что Танечка случайно услышала разговор родителей. Иногда, знаете ли, не убережешься. Может быть, Толмачевы считали, что она спит или в забытьи... А может быть, Татьяна за дверью стояла и слушала. Она ведь была совершенно непредсказуема...
– Но... тогда получается, что про цацки она могла слышать только у Пироговых. Она ведь нигде больше не была?
– Не была. Поэтому я согласен с вами. Танечка могла слышать это жаргонное слово только у Пироговых, и это наводит на определенные размышления, – отозвался отец Дмитрий.
