Арид. Моё проклятье - Вероника Мелан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но хлопнула дверь и разделила нас на два пузыря.
Тяжело, обидно. Лучше бы пожалел, черт его дери, лучше бы сказал что-то теплое, лучше бы… просто промолчал. Сделал вид, что все нормально. Но нет же, я теперь пятно и на его репутации, ибо он, как сам теперь считает, «обидел бедняжку». Я ненавидела быть «бедняжкой», я никогда ей не была и не собиралась становиться.
Меня топило чувство, как будто мне в открытую рану снова сунули кочергу. Нельзя выжигать живое, нельзя палить живые ткани. А сейчас тлела душа.
Нет, это не конец… Мы будем говорить. Даже если он не хочет.
Совсем не чувствуя той уверенности, которая была мне нужна, я поднялась с матраса и толкнула дверь чужого кабинета.
Он стоял лицом к мониторам. В кресло так и не сел. Повернулся на звук, застыл со сложенными на груди руками – отдалившийся, неживой. И никогда раньше я не видела таких странно темных при светлой радужке глаз. Темных изнутри.
– Мне не нужна была реабилитация… – Я даже не была уверена в том, что именно собираюсь говорить, просто знала, что молчать нельзя. Не сейчас. – Потому что этот… шаман… Зорген… обезболил мои воспоминания. Насколько смог. Что-то сделал, закрыл к ним доступ.
Частично. Арид вскрыл его сейчас, и саднило по новой. Об этом я говорить не буду – не то, не так… Слова нужно выбирать правильные и очень осторожно. Сложно это делать, когда хочется орать, когда готов кидаться обиженной кошкой.
Дурак он… Тот, кто стоит напротив. Нам бы просто обняться, мне бы просто расплакаться у него на плече.
– Ты поставила меня в один ряд с ними. С теми, кто тебя мучил.
– Ах вот как… Задела твое чувство вины? Ну прости, что помогла проявить тебе истинный характер.
Меня никогда и нигде не принимали. Но на тех, в моем прошлом, мне было наплевать, а на Арида нет. Вот только пробиться к нему сейчас – все равно что лбом стучаться о бетонную стену. Да, он поначалу тоже повел себя некрасиво. Но только поначалу и не настолько некрасиво, насколько мог бы. При всей своей ненависти к женщинам в форме он остался человеком.
– Что я должна была сделать?
Трудно, когда, будучи развороченным изнутри, приходится оправдываться.
– Рассказать мне.
– Когда? Когда ты выстрелил в Прерика? Замахать руками, заорать: «Пощадите! У меня психологическая травма! Не мучайте меня!» Так?
Наверное, я выглядела дурой сейчас. Я опять пыталась достучаться до того, кому была не нужна. Но мне казалось, что чуть-чуть нужна. Еще час назад.
Я никогда не видела у него такого взгляда – странно болезненного. Как будто Ариду на корень жизни плеснули кислотой, и корень этот не умер, но получил ожоги. Он восстанет сильнее, чем прежде, и еще более непримиримым, злым. Я же искала в том, кто стоял напротив, другое. Ту теплоту, что начала проскальзывать в последнее время все чаще.
Мы могли сколько угодно скалить зубы, выяснять, кто был прав, кто нет. Пустое. Я пришла, чтобы сказать главное. Если смогу. О том, что для меня эти дни не прошли, как другие, о том, что рядом с ним я почувствовала себя иначе.
– Арид… – Я редко называла его по имени. Имя скрадывало между нами расстояние и субординацию. – Ты спрашивал меня, почему я не хочу быть «девочкой»…
Ему как командиру было больно, наверное, знать, что один из бойцов прошел через такое. Но я ведь выжила, я осталась, вопреки чужим ожиданиям, нормальной. Я продолжала искать что-то важное, ценное, некую опору. И нашла её здесь.
– Я получил ответ на этот вопрос.
Опять не то… Я искала путь пробиться к его душе, как ищет ручеек тоненький путь среди каменных завалов. Хлипкий ручеек, почти бессильный, толкающийся в холодные спины булыжников. Не тут, снова не тут, опять не тут… Может, левее? Главное – не сдаться.
– Я почувствовала это желание здесь. Быть… «девочкой». С тобой.
Последние слова дались тяжело. Но он должен знать правду – иногда нельзя позволять людям додумывать, они могут додумать не то, убедить себя в том, что им что-либо показалось. Но нам не показалось, я была уверена.
Я сделала шаг вперед – туда, где меня, наверное, не ждали. После еще один. Мне бы прижаться лбом к его груди, чтобы понять, что страдания закончены. Что я нашла то, что искала. Может быть… Ведь может быть? Пусть просто обнимет. Пусть сократится, наконец, дистанция между нашими лицами.
«Я буду девочкой… с тобой… Ты позволишь?»
За меня говорили мои глаза. Спрашивали, ждали, боялись.
Да?… Да?… Да?
У него красивые губы, у него красивое всё.
Но слова, которые послышались, замуровали кладку для ручейка.
– Лучше будет, если ты останешься… капралом.
И тишина.
Когда-то я сказала ему эту фразу у дерева, и она его остановила. Теперь она стала крестом на моей могиле.
Иногда на мине подрываешься неслышно. И ошметки летят в стороны тихо. Вновь разделились наши пузыри, стало ясно, что я зря искала смыслы. Меня не принимали никогда, не приняли и сейчас.
Больше доказывать нечего. Всё – иллюзии.
Я сидела на матрасе. Иногда ты опасаешься ступать даже внутри себя, потому что везде развороченное месиво. Ты даже не пытаешься этого делать, зная, что каждый шаг – провал. И тогда ты просто не двигаешься с места, чтобы не задеть внутри самого себя. Лишь вернулось чувство, что в этом мире я одна – была и буду. Я уеду завтра. Только реабилитации мне больше не помогут. Сейчас из моего плеча не торчал арбалетный болт, и не было сломано колено, но иногда смертельные раны – не снаружи. Наступил момент, когда я перестала бояться летать. Внутри меня гнилой мост. Если оступлюсь, если снизу пропасть, уже не страшно. Идти не к кому, бояться я устала. Полюбить другого человека, как этого, я уже не смогу – свободных слотов не осталось. А этот взрезал меня на две части, даже не прикоснувшись.
Он подходил.
Он сидел в кресле. Говорил что-то про персональную войну, что не имеет права втягивать меня в неё, ставить под удар. Пытался что-то донести, сделать так, чтобы я поняла. Но я уже поняла главное, остальное было неважно. И потому я ответила один раз: «Да, командир». И второй раз: «Конечно, командир».
Арид ушел.
Арид
Он был физически здоров, но сейчас ему было трудно дышать. Трудно существовать, трудно мыслить – чувства камнем давили вниз. Он сделал то же самое, что сделал Зорген, – он её отверг, когда она пришла. Не желал становиться в ряд с ублюдками, но нанёс фатальный удар сам. Потому увидел во взгляде Джейн то же самое, что видел в своём, – печаль, тотальное разочарование, пустоту. Она принесла ему на блюде всё, что от нее осталось, – он выбил тарелку у неё из рук. И боялся сейчас одного, что пойдет обратно в комнату с матрасом, что опустится возле него, что отрежет себе и ей путь назад. Что это даст? Против него половина этого города, половина мира. И все пули, что будут предназначаться ему, полетят в неё. Джейн останется за него до конца, она будет подавать патроны, она будет стрелять вместе с ним из одной бойницы, но это именно то, что он хотел бы ей предложить? Скорую смерть в подожженном коттедже? Конечно, все может быть не так, все и будет не так, когда война завершится, но она еще не завершилась.
Вот только замуровывалась цементная кладка внутри Цветочка, она переставала верить. И внутри Арида рвался с цепей пес. Бешеный, разбрызгивая слюни и пену у рта, почти разрывая оковы. Арид-хозяин не мог его успокоить, пёс сверкал безумными глазами и рвался в другую комнату, он был готов пробивать стены…
Хорошо, что пикнул сигнал в чате, что отвлек Гил.
«Сегодня, – писал он, – четверо «грязных» из «Квадрона» идут сопровождать сделку. Ты будешь вмешиваться? На кону очень большая партия дури. Десять килограммов гидротройхлорцина».
Наверное, если бы не последняя фраза, Арид отказался бы. Но «ГТХ» – убийственный наркотик, подсаживающий с первой дозы и навечно. Он вообще не должен в природе существовать. А уж десять килограммов….
Наверное, лучше ему будет пережить эту ночь поодаль от Дэйзи, потому что
