Тет-а-тет - Елена Гайворонская

Света закусила платок, трясясь от беззвучного плача. Ночь, которую Света ожидала с ужасом, обрушилась на них, укутав весь мир ватным одеялом непроглядного мрака. Ночь в горах совсем не такая, как в городе или на равнине: она полностью лишает зрения, не оставляя ни единого намека на видимость, тусклый отблеск или зыбкое мерцание. Борис включил фары. Их бледный свет отвоевывал у тьмы каждую пядь. Машина шла по невидимой горной дороге между небом и землей. Изредка из мрака выныривали безмолвные памятники, как посланцы с того света, – укор ушедших оставшимся. Света сжалась в дрожащий комок, закрыла глаза и, хотя и была убежденной материалисткой, пыталась припомнить хотя бы одну молитву.

– Господи, прошу тебя, не дай нам погибнуть! – всхлипывая, твердила она про себя. – Пожалуйста, нам еще надо так много успеть… Мы не будем больше ссориться, честное слово!

Машина остановилась. – Приехали, – коротко сказал Борис. Света открыла глаза, глянула в окно и увидела сквозь расступавшуюся мглу очертания светлых стен.

Это была одна из горных часовенок, которыми славен Крит. Крохотная, отвоевавшая у горы небольшой клочок земли над пропастью, заботливо обнесенная дощатым бортиком с предупреждениями о крутом склоне и с площадкой, на которую Борис подогнал автомобиль.

– Пересидим тут. Темень, – коротко сказал он. – Ночь пройдет быстро. Скоро восход.

– А вдруг тут бродят дикие звери или какая-нибудь шпана? – испугалась Света.

– Нет тут никаких зверей, – отозвался Борис. – Но, если хочешь, оставайся в машине.

– А ты куда?

– Выйду, осмотрюсь.

– Я с тобой. – Света вцепилась в руку мужа.

Они обошли часовенку. Дверь была заперта, но маленькое окошко приоткрыто. Изнутри пахнуло ладаном. Борис заглянул в окошко, нащупал свечу и спички. Чиркнул. Неясное пламя выхватило из мрака его лицо, заострившееся от усталости и бесконечно родное. Борис посветил в окошко.

– Там внутри икона, – сказал он, – наверное, святого Николая, покровителя путешественников. Смотри.

И впрямь Света разглядела чей-то лик – большие строгие глаза, взирающие из темноты.

– Помнишь, ты спрашивала, зачем нужны эти часовенки? – улыбнулся он. – Вот и ответ. Теперь мы под защитой.

По тому, как он это произнес, трудно было понять, шутит Борис или говорит серьезно.

– Удивительно, что никто не ломает дверь, не лезет внутрь, ничего не ворует и не крушит, – призналась Света.

– Значит, шпаны здесь точно нет, – сделал вывод Борис. – А дикие звери боятся огня.

– Здесь правда могут быть звери? – вновь перепугалась Света.

– Разве что суслики, – успокоил жену Борис. – И те спят.

– У меня в сумке есть вода и бутерброды, – вспомнила Света. – Хочешь поесть?

– Не откажусь, – признался он.

Они устроились на заднем сиденье. Света давно не ужинала с таким аппетитом.

– Природа, ужин при свечах – романтика! – заметил Борис, пытаясь развеселить и ободрить Свету.

– Я очень испугалась, – призналась она. – Чуть в обморок не упала.

– Бедная моя, – растроганно произнес Борис, обнял жену, привлек ее к себе на грудь и погладил по голове, как ребенка. – Прости. Это все из-за моей дурацкой самонадеянности.

«Да уж», – хотела сказать Света, но вместо этого произнесла:

– Ты тоже прости меня.

– Все хорошо, малышка, – прошептал Борис, перебирая ее волосы, как когда-то в медовый месяц.

Света вдруг заплакала, но не от страха. Это были совсем другие слезы. Они приносили облегчение подобно прохладному ливню в выжженной пустыне. Они смывали горечь, отчаяние, глупые обиды, отголоски мелочных споров, бессмысленные недомолвки, пустую злобу. Света плакала, а Борис успокаивал ее, целовал мокрые щеки и пересохшие губы. После они долго говорили о себе, друг о друге, о своих мыслях, чувствах, страхах, стремлениях, разочарованиях, мечтах. Обо всем, о чем хотели и не решались говорить. Потом они задремали, обессиленные. Проваливаясь в сон, Света подумала, что не было в ее жизни ночи счастливее этой.

Света проснулась от того, что солнечный луч щекотал ее нос. Она разлепила глаза, чихнула, осторожно, чтобы не разбудить мужа, выскользнула из-под обнимавшей ее руки, открыла дверцу, выпрыгнула из машины, вдохнула полной грудью горьковатый запах колючих трав и утренней свежести. С наслаждением потянулась, огляделась вокруг – и едва не вскрикнула от охватившего ее восторга перед дикой первозданной мощью и красотой открывшегося пейзажа, от дремотного величия гор, опоясанных змейками троп, от мрачных ущелий, от моря, шумящего где-то далеко внизу, за голубоватой дымкой тумана.

Солнце медленно взбиралось в гору. За ночь оно сменило наряд и из розового стало бледно-желтым. Солнце поднималось выше, а небо набирало сочные краски от сероватого до наивно-голубого и нежно-бирюзового, пока, наконец, не заискрилось чистым ультрамарином. Это было настоящее чудо рождения нового дня, и Света вдруг почувствовала, что сердце горячо колотится в груди. Неожиданно всю ее переполнило ощущение невероятного счастья, хотелось смеяться, петь, кричать во все горло, соревнуясь с гулким эхом, ее останавливало только то, что ей было жалко будить спящего мужа.

За спиной послышался звук, напоминающий звон колокольчика. Изумленная Света решила, что это слуховая галлюцинация, но оглянулась и потом радостно рассмеялась. Из-за поворота на дорогу выбежало несколько серо-белых коз, колокольчики на их шеях и издавали мелодичный звон. За козами шел пастушок, подросток лет пятнадцати, в растоптанных сандалиях, пропыленных бермудах, с холщовой торбой за спиной и длинной палкой-посохом в руке. Он что-то громко напевал и периодически покрикивал на непослушных подопечных. Увидев автомобиль и Свету, он изумленно поднял брови, что-то громко сказал, но Света развела руками в знак непонимания. Пастушок звонко рассмеялся.

– Агиос Николаос? – спросила у него Света.

О, Айос Николаос! – воскликнул пастушок, как и вчерашние крестьяне, и весело показал жестами, что надо вернуться обратно и сделать круг в другом направлении.

На голоса вылез из машины пробудившийся Борис. Света объяснила, что накануне на развилке они выбрали не ту дорогу.

– Сегодня выберем нужную, – заверил ее Борис и нежно поцеловал в щеку. – Доброе утро, красавица.

– Доброе утро, милый, – прошептала Света и потерлась о колючую щеку мужа.

Они вернулись к развилке, но поняли, что здорово проголодались, и решили доехать до деревушки с забавным названием Каламафка. Таверна была пуста – крестьяне трудились на своих отвоеванных у скал наделах. Но хозяин, коренастый крепкий старичок в клетчатой рубахе, узнал путников, разулыбался, что-то затараторил, усадил их за самый крепкий столик, застелил чистую скатерть, принес ароматный хлеб с чесноком, огромную миску настоящего греческого салата, не идущего ни в какое сравнение с тем, который подавали в пятизвезднике – со свежайшим жирным сыром, сладкими помидорами и оливками размером со сливу. Подогрел нежнейшую баранину. Сбоку присоседилась толстая полосатая кошка. Она жадно взирала на мясо, плотоядно облизывалась и мурчала так звонко, что невозможно было ей отказать. Умяв изрядную порцию баранины, кошка в знак признательности потерлась о ноги Бориса, позволила почесать себя за ушком и, устроившись на солнышке, со знанием дела принялась намывать новых гостей. Хозяин притащил кувшинчик с вином. Борис жестами объяснил, что пить не может, и указал на машину. Хозяин согласно кивнул, в мгновение ока перелил вино в пластиковую бутыль, завернул крышку и тоже жестами объяснил, что денег не возьмет – подарок.