Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И вот тогда, — заломал он руки, — я еще раз увидел ее… Ее глаза насквозь прожгли меня…
— Однако я, — воспрянул он с внезапной силой, — одолел искусителя… Я не прелюбодей, — и голос его зазвучал тверже и тверже, — посреди базара я соскочил…
— Чудо случилось: лошади испугались чего-то и понесли в сторону… Иначе я очутился бы под колесами… А этого я и желал, к этому стремился…
И выпрямившись, с разгоревшимися глазами, Хаим-Иона поднял правую руку, как при присяге, и только собрался сказать свое слово, как послышался голос «старца».
— Ну, а потом что случилось, потом?..
Во время исповеди Хаим-Ионы в синагогу вошел «старец».
И никто не заметил его прихода. Люди, что стояли с краю, потом, правда, говорили, что по временам чувствовали, как что-то жжет их в спину, только не хотели оборачиваться.
Но едва раздался его голос, как круг мигом разомкнулся, и старец подошел к Хаим-Ионе.
— Продолжай, продолжай! — приказал «старец».
— Потом? Что случилось потом? — удивляется испуганный Хаим-Иона Вительс. — Потом?..
Барыня в карете, может быть, это нечистая сила была, или чародейка, исчезла… Люди на базаре остались в оцепенении. Некоторые кинулись было ко мне. Я же бросился домой, запер двери, закрыл ставни, чтобы никого не видеть… Никого… Детей не было дома… Одна лишь Трайна-Белла… Увидев меня, она дико вскрикнула… Я приказал ей молчать…
— Молчи, говорю, молчи… Великое чудо! Весьма великое!..
— Что, что такое? — спросила она, пришедши в себя.
Стану я ей говорить…
Подошла Трайна-Белла ко мне, и охватила меня теплая радость. Я обнял Трайну-Беллу и стал с ней плясать, плясать и петь… Говорить я не мог… Я запел «Славу о чудесах»… Она подумала, что я рехнулся… И снова вздумала кричать, но я закрыл ей рукою рот…
— Ну, а потом? — уже мягче спросил «старец».
— Ребе! Святой наш ребе! Потом?.. Я вижу уже, что вы знаете все… Я хотел совершенно изгнать искусителя, совершенно… Я обнимал и целовал ее… Но ведь она моя супруга, законная жена… И ставни…
Но «старец» прервал его и сказал:
— Да, Хаим-Иона Вительс!.. Но, закрывши глаза, ты ту видал, ту, и в течение одного мгновения ты к той направил мысль свою… Одно мгновение… Не так ли?
Хаим-Иона Вительс от страха и печали чуть снова не обмер.
— Ребе, — говорить он, — это правда… правда… Мгновение, одно лишь мгновение…
Старец улыбнулся.
— Ты, следовательно, целое мгновение грешил мыслию… Мой кантор мгновение мыслью грешил!.. Не так ли? А мысль — душа… Кто же грешит, если не душа? Плоть грешит, что ли? Прах и тлен грешит, что ли?
Хаим-Иона Вительс бросился на колени и припал губами к туфле «старца»:
— Ребе! — воскликнул он. — Неужели не найдется искупления для меня?
«Старец» нагнулся к нему и велел ему встать, сказав:
— Глупенький! Разве ты не искупил еще своего греха?.. Ведь ради этого ты исповедался…
— А теперь — здравствуй! — и «старец» протянул ему руку.
— И хождение твое также зачтется тебе в небесах, хотя ты и ездил… Я позабочусь об этом…
Как молился Хаим-Иона в Судные дни, можете сами представить себе. В вышних мирах ликовали…
Семь лет изобилия
от повесть о том, что случилось в Турбине.
Жил некогда в Турбине носильщик, звали его Товий. И был он очень беден. Однажды, в четверг стоял он на базаре, подоткнув полы кафтана под веревку, и высматривал, откуда придет ему помощь, какой-либо заработок ради святой субботы, А кругом в лавках пусто. Никто не входил и никто не выходил. Не видать покупателей, кому бы пришлось отнести что-либо. И поднял Товий с мольбою глаза свои к небу, молча просит Господа не дать ему печальной субботы, чтобы жене его Сарре и деткам не пришлось голодать в святую субботу…
Едва помолился он, слышит: некто тянет его сзади за полу. Он обернулся и увидал перед собою немца, одетого в охотничье платье, с пером на шляпе и с зеленой оторочкой на куртке. И сказал ему немец:
— Слушай, Товий, суждены тебе семь лет изобилия, семь лет счастья, удачи и богатства. Коль пожелаешь, еще сегодня воссияет звезда твоего счастья, и раньше чем зайдет солнце, что над головою твоею, ты сможешь откупить Турбин со всеми его окрестностями. Но по окончании семи лет ты снова станешь бедняком, каким был. Если же ты желаешь, эти семь лет изобилия настанут лишь под конец жития твоего, и ты умрешь богачом.
Был же это, как потом оказалось, пророк Илия, принявший по своему обыкновению образ чужеземца. Товий же подумал, что это обыкновенный колдун, и ответил ему:
— Милый мой немец, оставь меня в покое! Я, не про тебя будь сказано, очень беден, и нечем мне справить субботу, и нечем мне заплатить за советы и труды твои.
Когда же немец не ушел и повторил свои слова раз, другой и третий, Товию запали те слова в голову, и он ответил:
— Знаешь, милый немец, если ты действительно заботишься обо мне, а не насмехаешься лишь над бедностью моею, если ты взаправду ждешь моего согласия, то я тебе вот что скажу:
— У меня в обычае о всяком предстоящем деле посоветоваться раньше со своей женой Саррой. Без ее согласия не могу я дать ясного ответа.
Немец, сказав, что очень хорошо жить в согласии с женою, предложил Товию пойти потолковать с ней, обещав подождать ответа.
Товий еще раз оглянулся: заработка не предвидится. Решил, что ничего не потеряет, если и сходит домой. Оправил он полы и пошел за город, где он проживал почти у самого поля в глиняной мазанке.
Сарра, увидев его через открытую дверь (дело было летом), выбежала к нему навстречу с великою радостью; она думала, что Товий принес почин на субботу. Но Товий сказал:
— Нет, Сарра! Господь, да будет благословенно Его имя, еще не послал мне заработка. Но ко мне явился некий немец…
И Товий передал Сарре слова немца, что суждены им семь лет изобилия, и надо решить, когда быть этим годам, сейчас или перед смертью. Сарра, недолго думая, сказала:
— Иди, дорогой муженек, и скажи немцу, что желаешь наступления семи лет изобильных сейчас.
— Почему, Сарра? — спросил изумленный Товий. — После семи лет мы ведь снова обеднеем, а обедневшему хуже жить, нежели рожденному в нищете.
— Не заботься, любезный друг мой, о грядущем. Пока бери, что дают, и скажи: «Благословен
