Горная весна - Александр Авдеенко

— Что ты! Наоборот. Я только об этом теперь и думаю, как буду с тобой работать.

— Не похоже! — Олекса с ног до головы оглядел Лысака.

Лысак вздохнул, развел руками и поднял глаза к небу:

— Грешен: люблю красивую рубашку и добротный пиджак, люблю выпить хорошего вина. Молодость!.. Состарюсь, так все разлюблю, все, кроме молока! — Лысак засмеялся. — Сегодня тоже собираюсь грешить. Может, составишь компанию, а? — Он похлопал себя по карману: — Деньги имеются.

Он покачал головой.

— На чужие не гуляю. — Он достал пятьдесят рублей, протянул Лысаку: — Вот тебе долг, держи!

— Какой долг? Чепуха! — Андрей решительно отстранил руку Сокача. — Спрячь, если не хочешь, чтоб я рассердился. Вчера я тебя угостил, а завтра — ты меня.

— Нет, дружище, от меня ты не дождешься угощения. Возьми!

— Пожалуйста, могу взять. Ты куда сейчас идешь?

— Никуда.

— Как это — «никуда»?

— Так. Домой. На Кировскую.

— Нам по дороге. Я провожу тебя.

Андрей взял Олексу под руку, и они вышли из депо.

— Что это ты сегодня такой колючий? — ласково спросил Лысак.

— Я всегда такой.

— Нет, не всегда. Праздник у тебя, новый паровоз получил, а ты… Может, случилось что-нибудь? — Лысак шлепнул себя ладонью по лбу, остановился, придержал товарища. — Да, Олекса, правда то или неправда, что про тебя и про Терезию говорят? Будто слесарь Иван Белограй, демобилизованный гвардеец из Берлина, отбил у тебя Терезию, женится на ней. Верно это или сплетни?

Олекса угрюмо молчал.

— Ну, а ты сам как думаешь? — вдруг спросил он и вызывающе посмотрел на Лысака.

Андрей не ожидал такого ответа. Он растерялся и не сразу нашелся, что сказать. Готовясь по поручению Крыжа к разговору с Олексой, намереваясь у него выведать что-нибудь об Иване Белограе, он предусмотрел, казалось ему, все, что скажет Олекса и что он ответит. Нет, оказалось, не предусмотрел.

— Я думаю… думаю, что это неправда.

— А зачем же ты тогда лезешь с этой неправдой в мою душу?

И выражение лица Олексы и его взгляд были злыми, а руки сжимались в кулаки. Это не испугало Андрея.

— Не кипятись, механик. Я все это тебе по-дружески сказал, чтоб ты знал, какие идут разговоры о Терезии и об этом геройском слесаре Иване Белограе. Интересно посмотреть на него — какой он? Говорят, красавец, глаз не оторвешь. Верно это?

— Не знаю.

— Да ты видел его или не видел?

— Ну, видел. Мордастый. Высокий, как верблюд.

— Давно видел?

— Еще до отъезда во Львов.

— А после приезда не видел?

— Нет… Да чего ты пристал с этим Белограем? Пошел ты с ним знаешь куда…

Последние слова Олексы отрезвили Андрея Лысака. Он понял, что сказал лишнее, не в меру был настойчив и неосторожен в своих расспросах. А ведь дядя Любомир специально предупреждал: смотри интересуйся Белограем как бы между прочим. Надо было исправлять положение, выкручиваться. Андрей засмеялся, по-дружески обхватил плечи Олексы:

— Никуда я не пойду с этим Белограем. Не нужен он мне. С тобой я пойду, на Кировскую.

— Не пойдешь со мной на Кировскую. Я останусь здесь, на Степной. Мне надо зайти к товарищу.

Олекса снял с плеча руку Андрея, холодно кивнул и направился во двор, огороженный высоким цветущим терновником. Здесь жил Василь Гойда.

— А, вот ты и сам явился! Очень хорошо! Молодец! Чуткий товарищ, быстро догадался, что счастье в опасности.

Такими словами, глядя на Олексу смеющимися глазами, встретил его Василь Гойда.

Олекса хорошо знал характер друга и поэтому не придал особого значения его словам. Он, как обыкновенно, поздоровался, достал сигареты, сел к окну, где всегда сидел, и приготовился подробно рассказывать, как ездил во Львов, какой получил паровоз, как разукрасила его комсомольская бригада. Но Василь Гойда неожиданно направил разговор совсем на другие рельсы. Закуривая, он сказал:

— Недавно у меня была Терезия…

Олекса испуганными глазами смотрел на друга и ждал, что тот еще скажет.

— Привет тебе передавала, — добавил Гойда. — Удивляется, почему ты ее забыл, почему перестал ездить на своем мотоцикле на Соняшну гору.

— И больше ничего она тебе не говорила? — спросил Олекса. Лицо его окаменело, голос зазвенел.

Гойда сделал вид, что не замечает перемены ни в лице Олексы, ни в его голосе.

— У нас с Терезией большой был разговор, всего не упомнишь.

— Про меня она больше ничего не говорила?

— Про тебя? Постой, дай вспомнить. Да, вот!.. «Соскучилась я, говорит, по Олексе, а он, дурак, не догадывается об этом, не показывается над Тиссой».

— Василь, ты брось эти свои шутки! Я с тобой серьезно. Знаешь, ты, что Терезия сделала? Она… она… — Олекса махнул рукой, отошел к окну.

Гойда похлопал ладонью по спине Сокача.

— Правильный у тебя язык, Олекса, умница: отказался слушаться твоей глупой головы и ревнивого сердца. Эх, ты!.. Поверил сплетням…

Олекса круто, всем корпусом повернулся к Гойде, воскликнул с гневом и болью:

— Не сплетни это! Я сам разговаривал с Иваном Белограем и собственными ушами слышал, что он говорил.

— Интересно, что он тебе говорил?

— Ну… почему он демобилизовался, почему приехал в Закарпатье. Ради нее все это сделал. Оказывается, он ее жених. Вот! А я, дурак… И не мне одному он хвастался своей невестой: все депо знает.

— Он, и должен был хвастаться, такая у него была роль. А вот ты, Олекса, должен был бы поехать к Терезии и поговорить с ней, правда то или неправда.

— Правда!

— Ничего ты не знаешь.

— Знаю! Она с ним давно переписывалась, я сам его письма читал.

— Вот видишь!.. Терезия показывала тебе белограевские письма. Значит, никакого жениховства не было. Переписывалась с ним, как с другом, как с солдатом, который освобождал Закарпатье, а ты…

— Ты брось ее защищать, не стоит она!

— Стоит! — закричал Гойда. — Слушай, голова, два уха, когда ты разговаривал с Иваном Белограем?

— Давно.

— С тех пор не видел его?

— Нет.

— И не увидишь. Иван Белограй исчез. Уехал из Явора… Куда? В неизвестном направлении. Почему? Потому что… Одним словом, он понял, что Терезии ему не видать, как собственных ушей, и драпанул. Подробности я расскажу тебе в другой раз. Вот и все. Между прочим, какое на тебя произвел впечатление этот Иван Белограй? Говорят, с виду он был симпатичным парнем. Как по-твоему?

— На такой вопрос я уже отвечал. Что это вы все так интересуетесь Белограем?

Гойда подбежал к другу, схватил его за руку:

— Ты сказал, что уже отвечал на такой вопрос? Кто еще интересуется Белограем?

— Из Львова приехал на практику Андрей Лысак. Вот он и допрашивал меня: верно ли, что Белограй жених Терезии, когда я видел его, до отъезда или после приезда, красивый ли он…

— Андрей Лысак? Франт с Железнодорожной? Сын портнихи? Откуда ты его знаешь?

— Собирается, на моем паровозе практиковаться. Хочет стать машинистом.

— И как ты ответил на его вопросы?

— Как и полагается. Послал ко всем чертям.

— И правильно сделал. Олекса, слушай меня внимательно. Ты любишь Терезию. Она тебя тоже любит. И не переставала никогда любить. Если ты себе не враг, если считаешь меня своим другом — верь моим словам! Верь и завтра же садись на свой мотоцикл, мчись на Соняшну гору, обними и поцелуй Терезию. Можешь ей ни одного слова не говорить, только обними и поцелуй. И все будет в порядке, как и раньше.

Убежденность Гойды, его загадочный тон обескуражили Олексу Сокача:

— Василь, ничего не понимаю… Ты чего-то не договариваешь.

— Не договариваю, правильно. Договорю потом, когда буду иметь право. Ясно?

— Кажется, начинаю догадываться.

— Ну, так делай это молча, ни с кем не делись своими догадками. — Он многозначительно улыбнулся: — Этого требуют интересы твоего счастья, а также государственные интересы.

Так, полушутя, полусерьезно, закончил разговор Гойда с Олексой Сокачем.

Олекса вернулся домой поздно вечером.

Мать Олексы, как всегда, не ложилась, ждала его возвращения.

Анна Степановна души не чаяла в сыне. У нее была только одна тревога, одна забота, одна радость — Олекса. Просыпалась она, когда он еще спал; ложилась, когда он уже спал. С утра до ночи трудилась: готовила завтрак, обед, стирала белье, разглаживала рубашки, штопала носки, вязала из шерсти телогрейки, шарф или рукавицы. У Олексы всегда были и новые рубашки, и свежая обувь, и хороший костюм, не переводились сигареты. Бережливая Анна Степановна умела тратить деньги так, что Олекса ни в чем не испытывал недостатка. К деньгам, заработанным сыном, прибавляла изрядную долю своих. Прекрасная вышивальщица, унаследовавшая это ремесло от матери и бабушки, от несравненных ясеницких мастериц, она зарабатывала порядочно.

Никогда она не жаловалась Олексе ни на какие свой болезни и заботы. Но зато каждый день спрашивала, как он, Олекса, работал, с кем встречался. Больше всего мать интересовалась его дружбой с Терезией. Тут ее любопытство не знало границ. Все ей надо было знать: не разбаловалась ли она, став знаменитой виноградаршей, добрая, или злая от природы, почитает ли свою мать, что умеет делать, кроме выращивания винограда, любит ли наряжаться, бережливая или мотовка. Олекса, посмеиваясь, утешал мать: «Хорошая она, мама, не беспокойся». Но разве есть на свете слова, которые могли бы примирить мать с тем, что ее сын уже не всецело принадлежит ей, что его сердцем овладел кто-то другой…