Золя - Александр Пузиков

Все это было записано, отработано и составило «Меданские вечера». Открывался сборник рассказом Золя «Осада мельницы».

«Меданцы» не представляли какой-либо литературной школы, и по образу своих мыслей и по таланту они были очень не похожи друг на друга. С рассказа «Пышка» началась феерическая карьера Мопассана. Немногим более десяти лет продолжался его творческий путь. В «учениках» ему довелось ходить недолго, и в дальнейшем его связи с Золя ослабели. Своим путем пошел и талантливый Гюисманс. К сожалению, на его творчестве сказались нездоровые веяния конца века, и он зашагал по совсем другой дороге. Верным последователем Золя оставался Алексис — обаятельный человек со скромным литературным дарованием. Не оправдали надежд Сеар и Энник.

Даже в пору, когда создавался сборник «Меданские вечера», «меданцы» не претендовали на то, чтобы составить ядро нового литературного направления, о чем и заявил Мопассан в своем письме к издателю «Голуа»:

«Мы отнюдь не претендуем на то, чтобы считаться литературной школой. Мы просто несколько друзей; благодаря общему нашему восхищению Эмилем Золя мы стали встречаться у него и затем в силу сходства темпераментов, общности взглядов и одного и того же философского направления стали сближаться все больше и больше».

И тем не менее «Меданские вечера» — заметная страница в истории французской литературы, хотя бы уже потому, что они родили «Пышку», родили такой талант, как Мопассан.

Глава двадцать первая

Буржуазный читатель в общем принял и «Западню» и «Нана». Он был даже доволен. «Пороки» народа и пороки «высшего света» ничуть его не касались. Ведь речь шла не о «среднем классе», а о тех, кто населял окраины Парижа и от безысходной бедности катился вниз, речь шла о министрах, депутатах, дамах полусвета, всякой театральной шушере… Средний буржуа даже вырастал в собственных глазах, ибо любил кичиться своей добропорядочностью и добродетельностью.

И Золя решил: наступила пора показать нравы этой респектабельной буржуазии, живущей в «приличных» домах, чинно прогуливающей своих жен в часы, свободные от дел, готовящей своим дочерям приданое, а сыновьям карьеру. Как это лучше сделать? Да очень просто! Вот он возьмет один такой респектабельный дом, которых полно в Париже, и покажет всю подноготную его обитателей. И Золя рассказал о таком доме на улице Шуазель. Это был дом, типичный во всех отношениях. Недавно построенный, он внушал почтение всем, кто проходил мимо: массивные двери, разделанные под красное дерево, широчайшая парадная лестница, ковровые дорожки, протянувшиеся от одного этажа к другому, солидный привратник. Тишина. Порядок.

Кто же населял этот дом, эту крепость современных рыцарей наживы? В одной из квартир разместился домовладелец Вабр, в другой — его зять, советник Дюверди, в следующих — архитектор Кампардон, семья чиновника Жюссерана… «Мы пускаем в наш дом только порядочных людей», — говорит Кампардон. «Нет ничего лучше добродетели!» — восклицает советник Дюверди.

Но вот на улице Шуазель появляется молодой человек Октав Муре, приехавший в Париж из провинции. И чем ближе знакомится он с «порядочными» людьми этого дома, тем больше убеждается, что здесь нет ни одного честного человека. Только материальный расчет соединяет супругов, отцов и детей. Преследуя друг друга, они идут на открытые подлости, измены, предательства. Моральная нечистоплотность, пошлый адюльтер, подмена любви животной чувственностью составляют содержание всей их интимной жизни. Советник Дюверди проводит вечера у любовницы. Теофилю Вабру изменяет его жена. Архитектор Кампардон на глазах у супруги сожительствует с ее сестрой.

Золя ставит своих персонажей в различные жизненные ситуации. Мы видим их за разговором в гостиных и в оплаченных квартирах своих любовниц, при рождении ребенка и у смертного одра, на свадьбе и на похоронах, во время интимных семейных бесед за закрытой дверью и в увеселительных местах, за прилавком и в постели. И везде они верны себе. Удел их жизни — эгоизм, тупость, мелкие интриги и такие же ничтожные страсти.

Они вовсе не безобидны. Они черствы и жестокосердны. Вабр выгоняет из своего дома рабочего, живущего на чердаке, лишь за то, что к нему иногда приходит жена. Это безнравственно! Такая же участь постигает и беременную женщину, у которой нет мужа. Это аморально! Бедняков не щадят, с ними творят расправу в суде, и все это во имя нравственности.

Пустые, трусливые, пошлые люди, враги друг другу, они сходятся во взглядах лишь тогда, когда речь заходит о революции. Память о революционном терроре 1793 года возбуждала в них «ненависть к новым идеям, страх перед народом, который потребует своей доли». Подобный дом не исключение, как бы говорит Золя. Все, что творится здесь, происходит и в других таких же домах, составляющих вместе мир буржуазного класса.

Золя попал в цель. Роман «Накипь» еще печатался в газете «Голуа», когда его автора вызвали в суд. Некий Дюверди, оказавшийся (как и герой Золя) советником суда, «узнал» себя и потребовал, чтобы имя персонажа было изменено. Напрасно Золя доказывал абсурдность этого требования. Суд встал на сторону истца. Не прошло и нескольких недель, как однофамильцы Вабров и Жюссеранов предъявили к Золя те же претензии.

Золя уже имел дело с подобного рода недоразумениями. Ему с трудом удалось убедить некоего Мюффа в том, что он никак не думал изображать его в романе «Нана», что фамилия Мюффа встречается во многих департаментах Франции. Дюверди оказался менее сговорчивым и менее щепетильным. Он предал дело огласке, а на его защиту встал академик от юридических наук господин Русс. Прототипы персонажей «Накипи» решили свести счеты с нескромным автором, вторгшимся в их жизнь. Попутно они хулили и другие его произведения.

Сохранилось множество документов об этом деле, но вряд ли в наши дни стоит говорить о них более подробно. Защищаясь, Золя писал. «Кто принесет ему (автору) удовлетворение? Нет такого суда… Впрочем, нет, такой суд есть, и его приговор будет окончательным. Я говорю о наших потомках» (Золя — де Сиону, 9/VI 1882 г.).

Золя работал над романом не спеша. Он отлично знал мир своих персонажей, они окружали его со всех сторон. Ему почти не надо было собирать материалы, обращаясь к книжным и другим источникам. Его заботила лишь точность и четкость своих собственных наблюдений.

Вот что он говорил в эту пору:

«Работа моя по-прежнему двигается ровно. Решительно с этим романом все дело в точности и четкости. Никаких фиоритур, ни следа лирических излияний. Он не доставляет мне пламенных восторгов, но возиться с ним занятно, точно с механизмом, состоящим из множества колесиков, работу которых нужно отрегулировать самым тщательным образом…