На афганской границе - Артём Март
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Там несколько бойцов разворачивали тент. Рядом стоял какой-то лейтенант и крутил в руках блестящий металлом фотоаппарат «Зенит». Когда тент установили, я увидел изображенные на нем горы и равнины. А между ними протянулась такая же нарисованная красная лента с желтой надписью: Пограничные войска КГБ СССР. Вся эта красота явно была нарисована чуть не от руки.
Сержант, стоявший тут же, подзывал бойцов сфотографироваться. Правда, желающим для этого приходилось снимать шинель и китель ХБ, а вместо него надевать заранее заготовленную парадку и зеленую фуражку. Притом «реквизит» был одним на всех. Независимо от габаритов солдата.
Летйтенант-фотограф при этом старался как мог. И так и сяк фотографировал он бойцов, в надежде, что получится удачная фотография.
— О! Пойдем и мы тоже? — Загорелся Дима. — Пойдем-пойдем! Будет на память! Ну?
С этими словами он принялся подпихивать нас к тенту.
— Ну… Ну ладно, пойдем, — несмело сказал Мамаев.
Я только хмыкнул, а Вася Уткин, казалось, и сам был рад сфотографироваться.
— Так на меня ж не налезет, — сетовал он только, — ты глянь, какая у них там парадка? Размера на два меньше, чем мне надо!
— Ниче-ниче! Заретушируют, как-нибудь, — лукаво подначивал Дима.
— Саша! Сашка! — Вдруг услышал я знакомый голос среди плеяды других голосов, разносившихся вокруг. Голос был женским. А еще знакомым.
Я остановился.
— Саша, ты чего? — Спросил у меня Дима.
— Вы идите, — оглянулся я, всматриваясь в толпу, что шумела вокруг, — я догоню.
— Ну ладно, — пожал он плечами и потащил остальных фотографироваться.
Среди солдат и поздравляющих их родственников, я увидел…
— Мама? — Сказал я, идя ей навстречу и все ускоряя шаг, — Мама…
Мама протиснулась между какой-то обнимающейся парочки и погранцами, осуждающими что-то, стоя к ней спиной.
— Сашка!
Мама… была еще молодой. Не той женщиной, что утратила блеск в глазах, когда погиб один из ее сыновей. Не той, что тяжело состарилась к концу своей жизни. Это была невысокая, по-кубански полноватая женщина немного за сорок. На светлом лице ее играл румянец. Прядь русых волос выбивалась из-под красивого шерстяного платка.
— Сашка! — Услышал я следом еще один, но уже хриплый голос.
За ней появился и отец. Высокий, плотный, с грубым от южных ветров и солнца лицом, он протиснулся следом.
— Папка!
Я поспешил к родителям. К тем, кто ушел из моей жизни много-много лет назад. А теперь вот появился снова. Я был счастлив. Счастлив, что судьба подарила мне второй шанс увидеть сначала брата Сашку, а теперь и их.
Не успел я подбежать, как мама тут же кинулась мне на шею. Прижалась ко мне теплой своей грудью. Обвила полноватыми руками.
— Сашка! Уж боялась, что сегодня тебя и не разыщем! — Сказала она, приложив руки к моим щекам.
В маминых глазах стояли слезы радости. Не удержавшись, она спрятала лицо, снова прижавшись им к моей груди.
— Сынок, — сдержанный обычно отец растопырил свои медвежьи объятья и захватил ими нас с мамой разом.
Грубое, истерзанное тяжелой работой лицо отца, показалось мне сейчас мягким и добрым. Полные его, обветренные губы заиграли счастливой улыбкой.
— Ну, ну, чего ты к сыну прицепилась⁈ Задушишь, квочка! — Смешливо посетовал он.
— Ой! Да отстань ты! — Отмахнулась мама, утирая слезы, — дай наобниматься!
Папка хрипло рассмеялся.
— Ну ты, сын, даешь! Еще с пункту на границу не уехал, а уже медаль! — Отец снова расплылся в улыбке, — кому из мужиков на гараже расскажу — не поверят, ей бо!
— Как вы? Как доехали-то? — Спросил я и оторвал маму от груди, заглянул ей в блестящие глаза.
— Да хорошо, хорошо доехали, — она принялась утирать слезы синеньким платочком. — Как тебе тут было? Не обижали?
— Хах! Сашка у нас сам кого хочешь обидит! — Отец положил мне на плечо тяжелую руку, — Ух! Каких сынков вырастили! Прям не нарадуюсь! Настоящие бойцы!
— Какие бойцы⁈ Ты на него глянь! Исхудал! Не то что Пашка! Тот в своем десантном раздался в плечах так… что… А шея у него какая? Не обнять!
— Вы были у Пашки? — Спросил я. — Как он там?
— Хорошо, — посерьезнел отец, — два дня тому мы были у него на присяге. Потом остановились у местного моего приятеля дома. Подождать хотели, когда ты тоже станешь принимать.
Отец поджал губы. Глаза его тоже вдруг заблестели, и он нахмурился, стараясь скрыть этот блеск под мощным надбровьем и пушистыми бровями.
— Гордость вы наша, — хрипло проговорил отец. — Гордость и отрада. Подумать только, такие шалопаи были. И тут на тебе… Выросли…
— Какие шалопаи? Какие шалопаи? — Стала возмущаться мама, — ты чего городишь? Тебе не о том думать надо! А о том, что бы Пашка с Сашкой за речкой не оказались. Вот о чем!
— Чего ты такое говоришь? — Нахмурился папа.
— Саша, я уже Паше говорила, теперь тебе скажу, — мама вцепилась мне в ворот шинели, — туда, говорят, только тех ребят отправляют, кто сам хочет! Ты не вздумай! Христом Богом прошу, не вздумай!
— Мам, пап, — сказал я серьезно, положив обоим руки на плечо и по очереди заглянув в глаза, — все с нами будет хорошо. Что бы ни случилось, будет хорошо. Обещаю.
— Да откуда ж ты знать-то можешь? — шмыгнула носом мама.
— Помолчи, Зойка! Чего ты ему тут рассказываешь⁈
— Обещаю, — сказал я громче, и краткая перепалка между родителями прекратилась.
Оба они уставились на меня широко раскрытыми глазами.
— Обещаю, что живой приду. Что будет все хорошо.
— Вы с Пашкой, сразу видать, одна душа на два человека, — опустила мама взгляд. — Тот мне то же самое сказал.
— И Пашка придет живой, — пообещал я.
Отец засопел, раздул ноздри крупного своего носа. Потом сказал серьезно:
— Верю, сын. Знаю, что так и будет.
— Ну? — Я хмыкнул после недолгого молчания, — чего приуныли? Такой день сегодня. Праздничный. Вот и пойдемте праздновать.
Далекую, окруженную горами и холмами степь, что простерлась впереди, пересекала речка. Я знал, что это был Пяндж. С левой стороны к ней нагнулись протяженные горы. Вершины
