Книга монстров (СИ) - Брэйн Даниэль

— Гус? — позвала я. — Не надо так с ним.

Я тоже была такой. Голодной и насмерть напуганной. И, может быть, если бы мне не повезло сначала с веселым домом, а потом — с Самуэлем, я тоже была бы…

— Он хочет есть, — я облизала губы. Брезгливость? И от меня шарахались люди, меня считали… считают и будут считать неприкасаемой.

Я стащила сумку, в которой лежали запасы еды. Мне нужно было есть, много есть, особенно сейчас, и я уже ощущала голод, но нащупала завернутые в тряпку бутерброды и кинула бродяге. Он поймал их на удивление ловко, прижал к груди и сделал шаг, потом еще. А потом остановился.

Восставшие, поняла я.

— Гус? — я подергала его за рукав. — Там, внизу, никого нет. Он прятался там.

— Ну и что? — отозвался Гус с раздражением, и оно неприятно резануло. — Сейчас-то тут его никто не держит? Пусть проваливает, у нас полно дел, а времени очень мало.

Вопреки общему мнению, оборотень не порождение зла, но сейчас я чувствовала то, что о нас писали дрянные газетки. Поднимается волна гнева, с клыков начинает капать слюна. Мне казалось, я забыла, вычеркнула из памяти, стерла как приснившиеся в кошмарном сне те первые дни во Фристаде, полные страха и безнадежности. А Гус — Гус сытно жрал, сладко спал, издевался над старым пресвитером и пререкался с Аттикусом и Ремом.

Воистину, одна гниль.

Я подскочила к двери и откинула деревяшку так легко, что Гус ахнул. Его испугу я порадовалась.

Я шагнула за дверь. Где-то бродила мертвая, иссохшая женщина, на миг заподозрившая наше присутствие, а мои глаза слишком привыкли к свету шашки, чтобы идти в темноту — все, что мы разбросали, осматриваясь, давно потухло.

За дверью царила вечная, глухая от толстых каменных стен тьма. Я прислушалась, Гус молчал, наверное, злился, но ему было не понять моего порыва — поступить с этим несчастным так же, как когда-то со мной поступил Самуэль, — а бродяги не было слышно.

Глаза, поняла я, он же видел мои глаза. Перевернутые боги, пусть он меня не боится, я не причиню ему вред, я хоть так верну вам ту великую милость, которую вы послали мне тогда в этом сраном борделе!

Шуршание голых, истлевших ступней по каменным полам, неясные хрипы, доносившиеся из залы, где находилось основное число восставших, и что-то настолько далекое, что даже обострившийся слух едва различал. Что-то… сильное, огромное, могущественное. По коже побежал холодок, и на миг в голову пришла мысль, что я сама, добровольно, похоронила себя в древней гробнице.

Шаги затихли, я выскользнула во тьму и тут же забилась в тупичок, что находился в нескольких шагах, и замерла. Восставшая как заведенная шаркала ногами где-то на расстоянии вытянутой руки от меня, но убивать ее сейчас — лишь встревожить остальных. И я смотрела, как медленно из тьмы проступают углы и камни старых замшелых стен, как все пространство меняется с каждой минутой, обретает свой собственный, потусторонний, желтоватый цвет. Когда мертвая вновь приблизилась, я прикрыла глаза и бесшумно прошла следом за ней, обогнав в расширяющемся проходе. В зале света было больше — тлели еще две шашки, на которые никто не обращал внимания.

Пятеро восставших бродили кругами, как заводные игрушки, издавая приглушенные хрипы. И шепоток. Я прислушалась, ощущая, как по спине бегут мурашки — шепоток я раньше не слышала. Он казался почти неслышным, будто ребенок, спрятавшийся под одеялом от воображаемых монстров, умолял их уйти. И что-то еще — то самое, пронзающее мозг могуществом и силой. Книга?

Второй ход, огибающий башню, в которой сидели Гус и бродяга, был пуст и глух — я проверила, неслышно пропустив мимо себя мертвых и обойдя лежащего восставшего. Это казалось идеальным местом и таковым было — только бы не устроить обвал. Но разум требовал подчинения, и кто я такая, чтобы перечить — это мой собственный разум, пора бы научиться ему доверять.

Подобрав с пола какой-то камень, я изо всех сил кинула его во второй проход и слушала, как реагируют мертвые. Они зашевелились. Тот, что неподвижно лежал, словно бы проснулся, с тяжелым леденящим хрипом вскинул руки, и в нос ударил тяжелый смрад разложения. Тишь, да кем они были, почему тлеют так долго, в Каирнах давно никого не хоронили. Но подняться мертвый не смог. Присмотревшись, я поняла, что от ног уже ничего не осталось, но мертвые не чувствуют боли, и он пополз вслед за остальными, судорожно хрипя. Я шла следом с ощущением предстоящей короткой охоты. В руках уже лежал небольшой удобный арбалет, позаимствованный у Иркиса, и приглушенная огненная стрела — произведение городских магов, дорогая и мощная вещь. И совершенно точно находящаяся вне закона для всех, кто не стражник и не Аскет. Когда все восставшие оказались в нужной мне точке, я метнула в них крохотную склянку с дрянным маслом и пустила стрелу, целясь в пол и прикрывая глаза, боясь ослепнуть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Тщетно — полыхнуло так, что лицо обдало жаром, и я шарахнулась в самый темный угол, помня об оставшейся за спиной мертвой женщине — она не услышала звук ударившегося о пол камня и осталась бродить по своему маршруту.

Я всем телом ощутила волну боли и отчаяния — почему? Разве не была бы я рада избавиться от участи вечность бродить во тьме, пока не исчезнет плоть с костей?

Закричала мертвая — страшно, хрипло и надсадно, будто кто всадил в тело зазубренный нож, и я переместилась, позволяя глазам вновь привыкнуть к мраку — масло догорало, и жаром развеивало прах. Женщина — я увидела, как она ковыляла туда, где навечно остались ее собратья.

Стой.

И я стояла — мозгов у нее не хватит искать меня по всей зале, а Гус не выглянет на шум, потому что он Тень.

А теперь убей, шепнул мне разум.

Мягкими шагами я направилась к пышащему жаром тупичку. Женщина рычала, потеряв все черты, что еще напоминали в ней человека, тыкалась и отходила от потухающего огня. А я уже стояла за ее спиной с поднятым в руке клинком.

— Эй, — сказала я хрипло и едва не рассмеялась в ее отвратительное лицо. Она больше не была женщиной, она была монстром, телом, поднятым магией Книги, душа давно покинула ее. Она ничего не чувствовала.

Как и не почувствовала удар, не успев среагировать, и рассыпалась прахом.

Убей, снова шепнул разум. В четырех шагах от меня полз последний восставший, бессильно и надсадно воя прогнившими связками.

Я обошла его по кругу, уже не таясь и ничего не боясь. Я улыбалась, наверное, как безумная, а он неуклюже пытался поворачиваться за мной, хватал воздух руками там, где недавно были мои щиколотки, шлепался на пол, теряя точку опоры, и выл. Я закончила это одним махом, неожиданно придя в себя. Кем бы он ни был сейчас, но раньше — человеком. Нужно уважать чужую смерть. Он тоже рассыпался прахом, тьма обволокла зал, и я очнулась лишь спустя время, когда хлопнула дверь и из башни вышел Гус.

— Все в порядке, — сказала я. — Их больше нет.

— Да, я… услышал. Порезвилась?

Мы смерили друг друга злыми взглядами. Плохо, очень плохо, нам нельзя сейчас становиться врагами, а мне — мне надо все объяснить. Гус обо мне ничего не знал, хотя, может быть, и того, что он знал, ему хватило.

— Вполне, — кивнула я и крикнула в темноту: — Эй! Эй, выходи! Не бойся!

Бродяга показался из тьмы, все такой же потерянный, все такой же… забитый. Он даже шел неуверенно, будто всю жизнь его варварски били палками, издевались, унижали. Он больше не поднимал головы и только прижимал к себе тряпку с едой.

Гус хмыкнул.

— Он неприкасаемый, — коротко сказала я, не смотря на него. Не хотела. — Как и...

— Да я понял, — так же сухо ответил Гус.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— И не пришел мне на помощь?

— Ты не просила, — сквозь зубы проговорил он. — Но я бы пришел, только тебе. Не показывай мне клыки, кошечка, а ты, — бросил он бродяге, — проваливай, пока цел.

Мы стояли, сверля друг друга ненавидящими взглядами, пока бродяга не исчез где-то в глубине зала. Он ушел, а мне почему-то стало невероятно легко.

— Одна из причин, почему я пошел на это, — внезапно очень спокойно сказал Гус, обводя рукой огромное помещение и имея непонятно что в виду, — та же, по которой ты помогла ему. Где-то я был должен проклятым Теням за то, что не сдох в колыбели. Когда жизнь тычет тебя мордой в то, от чего она тебя когда-то избавила, лучше замкнуть этот круг, иначе он тебя переедет. А теперь пошли, кошечка, время не ждет.