Жюльетта - Донасьен Альфонс Франсуа де Сад

Чудесно, – так прокомментировал он завершение первой стадии. – Чего ещё мне желать? Мой зад в деле, я занят задом девственницы, и кто-то сношает в зад мою жену. Клянусь честью, лучше и быть не может.

– Ах, сударь, – простонала в приступе стыдливости его жена, – значит, вы наслаждаетесь моим безысходным отчаянием?

– Вы правы, мадам, и притом даже очень. Вы знаете, что я откровенен в таких вещах, поэтому поверите, что мой экстаз был бы намного меньше, если бы вы хоть чуточку разделяли его.

– Бессовестный негодяй!

– Чёрт побери мою душу, вы правы: бессовестный, безбожный, беспринципный, безнравственный и, добавлю, ужасный негодяй! И не скрываю этого. Продолжай, продолжай, моя сладкоголосая, напевай мне свои оскорбления; если бы кто знал, как приятны женские стенания, они, словно по волшебству, делают мой член несгибаемым и приближают оргазм. Жюльетта, теперь приготовься ты: сожмись немного, я кончаю…

В этот момент, насилуя меня, сам будучи объектом насилия и наблюдая, как насилуют его жену, этот удивительный человек поразил меня, будто ударом молнии, в самые недра моего чрева. Оргазм был всеобщим, и сплетенный клубок участников забился в конвульсиях. Однако Нуарсей, неутомимый Нуарсей, вечный тиран своей жены, Нуарсей, который, чтобы заново воспламенить себя, уже почувствовал в себе потребность в новых мерзостях, этот бесподобный Нуарсей произнес:

– Мадам готова к следующему номеру программы?

– Неужели есть какая-то высшая необходимость без конца повторять эту гнусность?

– Вот именно, мадам, самая высшая необходимость. Этого требует моё самочувствие.

И бесстыдный Нуарсей, положив жену на кушетку, подозвал меня и заставил сесть на неё и вылить в её раскрытый рот всю плоть, которую перед этим влил мне в задний проход. Не смея возразить, я вытолкнула из себя всю находившуюся во мне жидкость и, признаться, не без трепетной и порочной радости смотрела вниз на то, как жестоко порок унижает добродетель. Несчастная женщина, выпучив глаза, судорожно глотала сперму, и если бы она уронила хоть одну каплю, мне кажется, супруг задушил бы её.

Полюбовавшись на это надругательство, жестокий Нуарсей совершил немало других. Мадам де Нуарсей перевернули на живот, и три члена по очереди принялись терзать её зад. Невозможно представить, в каком быстром темпе действовали трое содомитов – первый бросался на приступ, пробивал брешь, отступал, тут же его сменял второй, в следующую минуту третий, и все время, пока длилась осада, Нуарсей яростно тискал моё тело. После этого, не спуская сузившихся глаз с изрядно потрепанных ягодиц супруги, он совершил акт содомии с каждым из юных своих помощников. Пока он совокуплялся с одним, мы с другим усердно мяли и месили роскошные полусферы его жены, и как только распутнику удавалось кончить, он мгновенно извлекал свой орган и опорожнял его в рот несчастной супруги.

Между тем атмосфера безумной оргии сгущалась почти осязаемо: Нуарсей пообещал два луидора тому из нас троих, кто будет сильнее терзать и унижать нашу жертву, правила игры допускали удары кулаком, пинки, укусы, пощечины, щипки – лучше сказать, что правил не существовало вовсе. Негодяй, подбадривая нас, мастурбировал в одиночестве и наблюдал за турниром. Мы испробовали все мыслимые и немыслимые способы причинять страдания человеческому телу и только вошли во вкус, как мадам де Нуарсей потеряла сознание. Тогда мы окружили дрожащего от вожделения хозяина и принялись тереть его почти дымящийся член об истерзанное замученное тело неподвижной женщины. Вслед за этим Нуарсей передал меня своим неутомимым юным слугам: теперь один из них должен был содомировать меня, а второму я должна была сосать член, и вот, оказавшись между ними, я в какие-то мгновения чувствовала, как их шпаги, отталкивая друг друга, обе входят в моё влагалище или одновременно проникают – одна в анус, а вторая – в вагину.

Оргия была в самом разгаре, когда – я помню это отлично – Нуарсей, спохватившись, что одно из моих отверстий оказалось незанятым, втолкнул свой член мне в рот и влил в него последний обильный заряд в то время, как моё влагалище и задний проход заполнили плоды сладострастия юных педерастов; все четверо кончили в один момент, и клянусь Богом, никогда до той минуты я не растворялась в столь восхитительных волнах наслаждения.

Мое рвение и предрасположенность к пороку поразили Нуарсея, и он предложил мне остаться отужинать вместе с обоими пажами. Ужин был обставлен с изысканной роскошью, за столом прислуживала только мадам де Нуарсей, совершенно раздетая, которой муж обещал устроить сцену, более ужасную, чем предыдущая, если она будет недостаточно усердна в своих обязанностях служанки.

Разумеется, Нуарсей – необыкновенный человек. Вы согласитесь, что там, где приходится подводить рациональный фундамент под иррациональные поступки, человек – обычный человек – находит мало аргументов. Мне пришла в голову мысль упрекнуть хозяина за его отношение к своей жене, и я начала так:

– Это поразительная, редкая несправедливость, какой вы подвергаете вашу бедную супругу…

– Редкая? – прервал он меня. – Я так не думаю. Но что касается несправедливости, ты совершенно права. Все, с чем ей приходится иметь дело, чертовски несправедливо, но лишь с её точки зрения. С моей же, уверяю тебя, нет ничего справедливее, и доказательством служит тот факт, что ничто так не возбуждает меня, как издевательства, которым я её подвергаю. Всякая страсть, Жюльетта, имеет две стороны: если смотреть со стороны жертвы, которой приходится терпеть, страсть кажется несправедливой, между тем как для того, кто её мучает, – это самая справедливая вещь на свете. Когда говорят страсти, как бы жестоко ни звучали их слова для того, кому суждено страдать, они говорят голосом самой Природы; ни от кого иного, кроме Природы, мы не получили эти страсти, ничто, кроме Природы, не вдохновляет нас на них; да, они заставляют нас творить ужасные вещи, но эти ужасы необходимы, и через них законы Природы, чьи мотивы могут от нас ускользать, но чьи механизмы легко доступны внимательному взгляду, обнажают свое порочное содержание, которое, по меньшей мере, равно их содержанию добродетельному. Тем, кто лишен врожденной склонности к добродетели, не остается ничего иного, как слепо повиноваться властной деснице и при этом знать, что это рука Природы и что именно их она выбрала для того, чтобы творить зло и сохранять таким образом мировую гармонию.

– Однако, – спросила я сидевшего передо мной распутника с черным сердцем, – когда ваше опьянение проходит, разве вы не ощущаете слабые и, быть может, смутные порывы добродетели, которые, послушайся вы их, непременно привели бы вас на путь добра?