Красавица и генералы - Святослав Рыбас

- Я его видел, этого Смыкалова, - сказал он. - Решительный господин. Сдавал землю в аренду. Заключит договор исполу, а потом требует себе две части. А ежели упрямятся, то Смыкалов подпоит веселых ребят, те спалят у арендатора хлеб и хату, все дочиста... Его и убивать хотели, да он выскочил в окно. А теперь вот - взорвали вместе с домом. Притащили с шахты динамиту и бабахнули.

- У меня арендаторы давно не платят, - сказала Нина.

- Слава богу, не жгут.

За деревьями мелькнула мужская фигура.

- Кто там? - крикнул Родион Герасимович. - Кого носит нелегкая?

- Это я, - отозвался голос. - До матери заглянул.

- Работницы нашей сынок, - пояснил Родион Герасимович.

Нина кивнула, попросила позвать Миколку.

- Эй, иди погутарим! - крикнул старик.

Миколка подошел. Нина подумала, глядя на него, что можно было бы подговорить Зотова и Виктора отомстить Симону. Но эта мысль не принесла удовлетворения. Она вспомнила вчерашний вечер, "богиню", и ей сделалось тошно.

Миколка узнал ее, молча поклонился и настороженно посмотрел на Родиона Герасимовича.

- Ишь, волчок! - усмехнулся тот. - Чего нового скажешь?

- К матери пришел, - повторил Миколка.

- Что рабочие думают? - спросила Нина. - Нельзя же так, требовать и требовать. Этак мы все прогорим. Я закрою шахту, а вы - не знаю, куда вы денетесь.

- Никуда не денутся, - сказал Москаль. - Сами будут работать, без вас. Что им от вас?

- Разгромить надо вашу шахту, вот что! - ответил Миколка.

- Разгромить? - удивилась Нина.

- Ото выгодували разбойника, - заметила Хведоровна-Ты еще возьми ножик да меня зарежь.

- Миколка? - спросил Макарий. - Ты не голодный? Садись к нам, подкрепись... Мама, дайте ему поесть.

Хведоровна покачала головой, сказала Миколке:

- Иди до матери, там поешь.

Все замолчали. Миколка покраснел, набычился и поглядел исподлобья на старуху как на врага.

- Мама, - произнес Макарий.

- Не будем нарушать порядки, - сказала Анна Дионисовна. - Он не собирался к нам, он пришел к матери. - Она повернулась к Нине, ища в ней поддержки.

- Равенство и братство! - презрительно вымолвил Миколка. - Премного благодарны за все милости. За стол посадить брезгуете!

Москаль подошел к парню, положил ему руку на плечо и сказал предательские по отношению ко всем слова:

- Тебя не поймут. Здесь мелкие буржуи, а ты пролетарий. Зато скоро они потеряют свои хутора и шахты, а ты приобретешь свободу.

Нина возмутилась:

- Чему вы учите, Иван Платонович?!

- Социал-дымохват, - громко сказал Родион Герасимавич. - Даром что взрослый. А тебе, Миколка, еще рано лезть за наш стол. Я тебя выкормил, Нина Петровна тебя выучила на десятника, чего же еще? Работай. А тебе не терпится нас спихнуть...

- Поглядите, какие силы у него за спиной! - воскликнул Москаль. - Вы слепы. - Он осекся, потом сказал: - Прости, Макарий, не хочу тебя обидеть, ты здесь единственный, кто все разглядел...

Бог ведает, что разглядел Макарий. Москаль этого не сказал, ушел вместе с парнем, оставив всех размышлять над его словами.

- Кого ты к нам привела? - спросила у Анны Дионисовны Хведоровна. - Не будет нам ладу с Москалем!

7

Нина остановилась на самом краю. Еще бы шаг - призналась бы Макарию, чтобы переложить на него тяжесть. Но выдержал бы он? Понял бы, что жертвовала собой, спасая почти свое дитя, то есть свое дело? Когда мать спасает дитя - это подвиг. Когда воин спасает отечество - это подвиг. А кто установил запрет на то, что совершила она, на свободу отдать себя? Ведь запрет условен, она отбросила его. И мучается!

Макарий провожал ее, ни о чем не расспрашивал. Она сказала, что поедет в Харьков, правда, совсем мало надежды на удачу, ибо она не входит ни в какую компанию или общество и никто за нее не похлопочет. Такие, как она, называется аутсайдеры.

- Не надо ехать! - с горечью произнес он. - Я боюсь за тебя.

- Ничего со мной не случится, - сказала она.

Его жалость была неприятна, подчеркивала ее внутреннюю пустоту, бессмысленность жертвы и неотмщенность.

- Наверное, тебе трудно, - предположил Макарий. - Люди так устроены, что не выносят независимых одиночек.

- Зачем ты бреешься? - вдруг спросила Нина. - Порезался... Легче отпустить бороду.

Ее слова прозвучали как предложение не лезть в душу, но она не собиралась этого говорить, а только подумала об этом.

- Ты больше не приезжай, - сказал Макарий. - Здесь тоже рушится... Твою шахту подбили, и нас не миновало... Я тебя ни в чем не виню. Ты борешься, как можешь... Я ни с кем бороться не могу. Лечу с сухими баками...

"Он знает!" - подумала Нина, и ей захотелось убежать в эту маленькую калитку в углу сада, ведущую в балку.

- Прощай, Макарий, - сказала она. - Твои подозрения ни к чему. Я перед тобой не виновата.

Он улыбнулся, потрогал порез на подбородке. Под криво обрезанными ногтями темнела грязь.

"Никому не нужен, - подумала Нина. - Обуза. Увечный воин, которого надо кормить до смерти... Правильно: я ни в чем не виновата, пусть знает!" Это было прощальное милосердие падшей корыстной капиталистки, некогда славной легкой Нины Ларионовой. "Что я еще могу?" - мелькнуло у нее.

И все.

То, что было потом, - агония. В Харькове она унижалась, умоляла, была готова повторить любовную игру, но только не до, а после. Ничего не вышло. Ей дали понять, что неприлично не верить людям, торговаться. "Надо спасать Россию!" - услышала Нина призыв, которым заманивали ее в постель.

Глава шестая

1

Макарий вылетел из обычной жизни навсегда и стал обузой - это было всем ясно. Старики не трогали внука, не лезли в душу. После возвращения из Москвы Родион Герасимович занимался хозяйством. Пахота и сев отнимали все его силы. Ему помогали два пленных австрийца, Зигфрид и Гуно, за них он платил в казну по три рубля. Втроем они вспахали четырехлемешным буккером с прицепленной к нему разбросной сеялкой почти двадцать десятин.

От Макария вряд ли там была бы какая-нибудь польза, он оставался на хуторе, где Хведоровна и Павла сажали огород и бахчу.

Он слышал их разговоры о луке и огурцах, до него доносился сырой запах разогретой земли. На базу резвились телята, кудахтали куры, жужжали и затихали мухи. Макарий уносился в свой авиаотряд, вспоминал то одно, то другое. Вспоминалась утренняя служба, знакомые звуки песнопения "Кресту твоему поклоняемся, владыка", всплывала картина ночного костра, темные фигуры солдат, подходила к крыльцу темноглазая пятнадцатилетняя девушка, предлагала свести с подругой... Повторялось прожитое без всякого порядка, как будто что-то выпрыгивало и освещало во тьме... Вот первый раз поднимается в воздух, внизу гатчинские сосны, страх охватывает его, как над пропастью, и он вцепляется за стойку и ручку управления...