Серебряный орел - Бен Кейн

Тарквинию удалось выяснить, что существовали следующие ступени посвящения: ворон, скрытый, лев, солнечный вестник и, высшая ступень, отец. Пакор также обмолвился, что для последователей Митры очень важно самопознание и самосовершенствование, а также расположение звезд. Митру в небе символизирует созвездие Персея, а быка — созвездие Тельца. К досаде Тарквиния, ему не удалось больше ничего выудить у парфянина. Даже тяжелейшая болезнь не заставила Пакора раскрыть какие-либо серьезные тайны митраизма.

Тарквиний понимал, что шансов выяснить что-то еще у него не много. Хотя командир и отступил от порога смерти, но до выздоровления ему было еще далеко. Зато опасность со стороны Вахрама не только не уменьшилась, но и стала возрастать. Он хорошо знал, какие усилия прикладывал Тарквиний, для того чтобы помочь Пакору; как ни странно, приземистый примпил воспринимал действия Тарквиния так, будто тот сознательно вредил ему. Причина для этого могла быть только одна, решил гаруспик. Вахрам желал смерти Пакора — ведь тогда командование Забытым легионом перешло бы к нему.

От мысли о таком развитии событий Тарквинию становилось страшно. Упрямый Вахрам поддавался его влиянию куда меньше, чем прочие воины легиона. Однако же, как и большинство, он был суеверен и, опасаясь Тарквиния и реакции войска, никак не мог набраться смелости самолично расправиться с Пакором. Вахрам хотел точно удостовериться, что злодеяние не выйдет боком ему самому. Он каждый день донимал гаруспика расспросами. Тарквиний же, постоянно занятый приготовлением лекарств, перевязками и переменой постели, ловко отделывался вежливыми отговорками. К счастью для него, командир теперь большую часть времени пребывал в сознании, и Вахрам не мог слишком откровенно наседать на гаруспика.

Гнев примпила проявлялся все чаще, но пока что он ограничивался лишь высказываниями насчет Ромула и Бренна. Вахрам знал, насколько друзья дороги Тарквинию, и при любой возможности издевательски прохаживался на их счет или принимался говорить о том, что их ожидает верная гибель, — такой путь он выбрал для того, чтобы вывести из равновесия обычно невозмутимого гаруспика. Поток угроз, оскорблений и намеков Тарквиний остановить не мог: Вахрам сейчас был слишком опасен для того, чтобы пытаться возражать ему.

Тарквиний не имел никакого представления о том, что происходит с его друзьями, и от этого ему было очень тяжело. Ни один из стражей не осмеливался сказать ему ни слова, боясь страшной кары. К тому же они привыкли побаиваться и его самого. В результате гаруспик все это время жил в полном одиночестве. Даже слуги не решались разговаривать с ним. Однако его не столько удручало безмолвие, сколько изоляция. Большинством своих успехов Тарквиний был обязан наблюдению за тем, что происходит вокруг, а теперь его лишили возможности следить за природой и людьми.

Клочок неба, открывавшийся из внутреннего двора дома Пакора, редко одаривал его какими бы то ни было сведениями — там вообще ничего не было видно, кроме разве что случайного вихря метели. У него не было даже курицы, не говоря уже о баране, чтобы принести жертву. Сам того не сознавая, Вахрам почти полностью свел на нет возможности Тарквиния провидеть настоящее и предсказывать будущее. Ему остался один-единственный путь — смотреть на горевший в спальне Пакора огонь. Для того чтобы заниматься этим, лучше всего подходила поздняя ночь, когда командир спал, а слуги и стражники расходились кто на кухню, кто в караулку. Гаруспик позволял огню в очаге догорать и разглядывал игру искр на угольях — подчас там можно было увидеть что-то полезное. Но к его глубокому разочарованию, ему не открывалось почти ничего, что касалось бы его друзей. Или его собственного будущего. Иногда прихотливая природа пророческого дара приводила его на грань отчаяния: открывала мало, когда дело касалось чего-нибудь важного, и много, если речь шла о ерунде. Или вовсе ничего не открывала. И опасения Тарквиния, что дар покинул его, разгорелись с удвоенной силой.

Для него уже вошло в обычай дать Пакору последнюю на день дозу лекарства и поспешить к кирпичному очагу в глубине комнаты. Нельзя было упускать ни единого шанса обрести прозрение. Тарквиний теперь отчаянно пытался узнать хоть что-нибудь — любую подробность того, что ждет его впереди. Вероятно, именно это и заставило его как-то вечером позабыть об осторожности. Выждав, пока веки парфянина сомкнутся, Тарквиний на цыпочках отошел от кровати. Но забыл закрыть дверь на засов.

Он сел, скрестив ноги, перед огнем и тяжело вздохнул, пытаясь сдержать нетерпение. Нынче все будет по-другому. Он чувствовал это всем телом.

В очаге продолжало гореть лишь одно большое полено. Вокруг него лежали уже начавшие темнеть головешки, а оно все еще пылало ярким оранжево-красным огнем. Тарквиний довольно долго присматривался к нему. Дрова нынче были сухими, хорошо выдержанными, ровными. Именно такие он выбрал бы сам.

Время, решил он, пришло.

И тут же ощутил хорошо — за последнее время даже слишком хорошо — знакомое чувство. Страх. Тарквиний скрипнул зубами. Нет, так больше нельзя. Он глубоко вздохнул раз, другой… Немного успокоившись, взял кочергу и отковырнул кусок полена. Над очагом взвился вихрь искр. По одной и роями они понеслись к дымоходу. Мелкие стремительно улетели вверх, а те, что покрупнее, медленно плыли огненными точками в потоке горячего воздуха. Гаруспик сузившимися зрачками наблюдал за их танцем и следил за своим пульсом, чтобы знать, за сколько времени исчезнет искра.

И наконец он увидел Ромула.

У Тарквиния перехватило дыхание.

Вид у молодого солдата был встревоженный и неуверенный, на лице стоявшего рядом Бренна тоже не было обычного спокойно-доброжелательного выражения. Они были одеты в полные доспехи, в шлемах с гребнями, в левой руке каждый держал поднятый щит, а в правой — копье наготове. Было ясно, что они находятся где угодно, но только не под защитой стен форта. Точное их местонахождение определить было невозможно — раскинувшуюся вокруг местность засыпал снег, скрывший все приметы. Поблизости находились и другие легионеры, одна, если не две центурии.

Тарквиний нахмурился.

На фоне белоснежного пейзажа сверкнула алая вспышка. Затем еще одна.

Видение исчезло, не дав ему времени понять, что же там было. Боевой строй? Всадники? Или только игра его собственного воображения? Со щемящим ощущением неуверенности в себе гаруспик придвинулся к огню и постарался сосредоточиться сильнее.

И отшатнулся, пораженный.

Пол казармы, залитый кровью.

Что это могло значить?

Полено развалилось надвое, и видение пропало. Негромко потрескивая, половинки раскатились, но тут же огонь ожил и выбросил вверх новый рой искр.