Большевики - Михаил Алексеев

— Это трудно сказать.

— Я напишу тебе на штаб армии, может быть передадут.

Я сделал неопределенный жест.

— Ну, прощай, милый. — Она хотела поцеловать меня, но я невольно отвернулся. Тогда она, не глядя на меня, пошла к реке, я же направился на юг. Вот, товарищи, какое приключение было у меня за время путешествия в армию. Как оно вам нравится?

Арон сидел сгорбившись и, казалось, не слышал последних слов Федора. Его лицо потемнело и нахмурилось.

— Что с тобою, Арон? Ты, право, серьезно нездоров, — сказал Федор.

— Я — ничего, — как-то беспомощно улыбнулся Арон: — мне тяжело.

— Да что с тобою? Ну, говори, дубина. — Оба друга смотрели на Арона с тревогой. Глаза Арона заволоклись слезами.

— Я теперь слаб, как ребенок, — сказал он все с той же беспомощной улыбкой. — Я не сплю уже пятую ночь.

— У фельдшера был?

— Дело не в фельдшере… — Черты лица Арона вдруг исказились. На шее и на лбу вздулись жилы. Он стал говорить отрывисто и громко.

— Ты спрашиваешь, что со мною?.. Она меня не любит. А я не могу быть без нее… Не мог-гу…

— Кто она? — спросил Федор.

— Не спрашивай, — оборвал его Михеев.

Арон, точно не слушая их, продолжал:

— Она меня не любит… Она любит другого… О-о-о! Ну, что мне делать? Скажи мне, Миша, ну, что мне делать? Ну, что?

— Успокойся, успокойся.

— Нет… Я должен умереть… или — нет… или убить его. Я не могу…

— Успокойся, Арон. Ну, успокойся.

— Он просто переутомился, — сказал Федор. — И дернул же меня чорт рассказать об этом приключении. Я думаю, Арон, что ты завтра в бой не пойдешь.

— Нет, — резко оборвал его Арон. — Я в бой пойду. — Арон уже владел собою. А вы, товарищи, забудьте об этой слабости… В бой же я должен пойти, так как кроме всего остального я военком участка… Ну, полно, полно хмуриться, Михей, ты видишь, я уже улыбаюсь. Не бойся, глупости не сделаю.

Глава пятая

Еще небо не рассвело как следует румянцем, а отряд уже тронулся в военный поход. Все, что было лишнего в отряде: дети, жены партизанов, больные, раненые, телеги, ящики, палатки, отбитое у врага продовольствие — все это было оставлено на поляне в Ивановской топи. Охранять стоянку оставили 40 человек партизанов, наиболее дряхлых и неумелых бойцов.

В мерцающих пустых сине-свинцовых предрассветных сумерках, среди призрачных елей, сосен и берез, продвигался отряд. Он растянулся на несколько верст узкой лентой. И впереди и с боков отряда ехали разведчики-кавалеристы.

За тремя батальонами партизанов шла пулеметная команда, тащившая на плечах поочередно разобранные пулеметы. В хвосте отряда двигалась отборная рота красноармейцев батальона — гордость командира. Командовал ею Большов.

Впереди отряда на лошадях гарцевал весь штаб. Между Фроловым и Федором ехала Феня. Как ни уговаривали ее остаться на поляне, она настояла на своем и поехала с отрядом.

Лес безмолвствовал. Местами отряд продвигался очень узкими тропинками по колеблющейся травянистой почве, среди густого влажного седого тумана. Местами колючий хлесткий кустарник тесно обступал со всех сторон змейку людей и вызывал глухое ворчание и ругань.

Уже посветлел воздух. Между деревьями заструились рассветные отблески. Часть неба поголубела. На востоке загорелась желто-зеленая полоса. Уже отряд прошел полпути и вышел на большую дорогу к местечку. У дороги устроили привал.

— Что-то замешкались батарейцы, — тревожно говорил Арон командиру. — Уже давно можно было не только быть здесь, но и у местечка. Еще вчера с полудня мы отправили орудия прорубленным путем сюда. Крюк, правда, большой, но все же со вчерашнего обеда по эту минуту можно было бы покрыть три таких расстояния.

— Ничего, заспались, — подбадривал Арона командир. Он был одет в старый костюм с гимнастеркой, раскрытой у ворота. — Сейчас явятся, думаю я.

Как бы в подтверждение его слов, из-за дальнего поворота леса послышался глухой стук железа. Это катились орудия и зарядные ящики. Скоро артиллеристы соединились с отрядом.

— Ну, мешкать нечего, — заторопился командир. — Нужно спешить в дорогу. — Отряд выстроился и пошел в дальнейший путь.

Небо пылало раскаленными кусками облаков всех цветов радуги. Мягкая дымчатая синева отошла далеко на запад. На ярко-светлом фоне неба, точно железные, резко вырисовывались причудливые очертания дальних деревьев. Отряд уже подходил к цели. Михайловское и местечко находились всего в нескольких верстах. Отряд разбился на две неравные части. Один батальон партизанов при 4-х пулеметах, под командою Старкина и Фролова, отошел в сторону. Он должен был итти боем на Михайловское, занять его и укрепиться в нем. На остальные два батальона и роту красноармейцев ложилась трудная задача — с боем завладеть местечком. Фролов и Старкин распрощались с товарищами из штаба и увели батальон в чашу леса.

— Ну, время и нам, — сказал командир. — Я думаю батальон пустить цепью с двух сторон. Рота же будет двигаться в центре фронта, частично прикрывая батарею.

— А пулеметы?

— Пулеметы мы придадим по два каждой роте.

— На сколько нам хватит снарядов и патронов? — спросил озабоченный Арон.

— Смотря каково напряжение боя. Для хорошего боя, ей-богу, и на полчаса не хватит и патронов и снарядов.

— Это плохо, — сделал вывод Арон.

— Но ничего не поделаешь — приказ, — точно оправдываясь, сказал командир.

— Ну, тронем.

Командир отошел с батальоном, и Арон услышал его отрывистые звуки команды: А-о, Э-о, И-ом.

— Хороший солдат, — прошептал Арон, — но что будет?

Цепи шли участками по несколько десятков человек. По расчету командира отряда, бой должен был начаться, как только отряд выйдет из леса. Командир и Арон разъезжали вдоль движущейся цепи, перебрасывались веселыми шутками, взвинчивали боевое настроение среди бойцов, но это было излишне, так как партизаны были настроены твердо и решительно. Федор, ехавший рядом с Бориным, тоже подметил это настроение партизанов.

— Стосковались по землице, — сказал он Борину. — Будут драться как львы. Урожай зовет.

Отряд начал выдвигаться из лесу. Уже последнее дерево осталось позади. Впереди, куда только ни падал взгляд, расстилались поля тучной золотистой ржи. Зашло солнце и хлынуло лучами и на золотые поля и на острия штыков, на сбруи лошадей, на зеленую кожу орудийных и зарядных ящиков. Все предметы загорелись яркими красками.

Вдруг впереди, куда солнце бросало свои теплые лучи, захлопали отдаленные выстрелы. Еще дальше у балки глухо затрещали пулеметы.

— Ах, подлецы! — крепко выругался командир. — Где же кавалеристы-разведчики? — Так их, чорт!

Пули стали повизгивать в воздухе над их головами.

— Где-нибудь замешкались, — сказал Арон.

— Надо, — не слушая его, продолжал командир, — подойти к неприятелю на более близкое расстояние; потом будет труднее приблизиться. Эй, товарищи, — подозвал к себе он командиров батальонов. Борода у него сияла точно сделанная из ярко-вычищенного тончайшего золота. — Перебежки устраивайте на ближайшее расстояние к противнику, под защитой частого огня батареи и пулеметов. Быстро, товарищи.

Командиры рысью побежали исполнять приказание.

Через несколько секунд, гремя и звеня, прорезали воздух один за другим два пушечных снаряда. Забили отчаянную гремучую дробь десятки пулеметов. Опять рявкнули пушки.

Цепь партизанов подвигалась вперед перебежками. То в одном, то в другом месте ее вскакивало несколько одиночных фигур с винтовками. Стремительно пробегали вперед несколько десятков шагов и падали, как подстреленные, в хлеба.

Часть из них на самом деле не добегала до цели и падала в хлеба. То были или убитые или раненые бойцы. Скоро уже почти вся цепь выровнялась далеко впереди, где кончались ржаные поля и начинались ярко-зеленые луга. В перебежку с последним бойцом пошел командир, за ним Арон. Они, не останавливаясь, пробежали все расстояние до цепи и там в изнеможении упали на землю. С того места, где лежала цепь отряда, противник был хорошо виден. Точно темные кусочки вспаханной земли на светло-земельном поле виднелись лежащие фигуры противника. Партизаны стреляли уже по видимой цели.

Волной перекатывалась трескотня винтовок. Назойливо дробили слух пулеметы.

Командир уполз куда-то в сторону, и Арон остался один.

«Кой чорт»! — подумал он, слушая весь этот гром боя. — «Где уж тут можно приказывать».

Неизвестно почему, он вспомнил о Фене, о своей любви, и ему стало до слез больно за себя и за свою любовь. «Я так любил ее… Я так люблю» — шептал Арон.

«Та-та-та-та!» — где-то близко во ржи долбил пулемет. Быстрота стрельбы стала отдаваться в сознании Арона каким-то магнитным зовом.