Большая Сплетня - Светлана Успенская

— А если нет? — спросил он.

Мы помолчали.

— А ему не позавидуешь, — обронил он вполне равнодушно. — За что ты так ненавидишь его?

Я поняла, о ком речь, но отвечать не стала.

— Если уговорить Лернера… — переменила тему.

— Об этом не волнуйся! — усмехнулся Фирозов. — Лернер согласится — я уверен.

Я вскинула на него удивленный взгляд.

— Для него нет большего удовольствия, чем натянуть Фукису нос, — объяснил Фирозов. — У них давние нелады.

И поведал вполне обычную историю.

Все началось, когда Лернер и Фукис учились в одном институте. В молодости они были друзья неразлейвода, вместе ездили на картошку и в стройотряд, вместе влюблялись в признанных факультетских красавиц. Во всех делах — как мушкетеры, даже куда ближе и благороднее. Как пальцы одной руки, как зубы в одной челюсти, как два близнеца в одной утробе! До тех пор, пока не встал вопрос об аспирантуре на престижной кафедре — что–то там про углеводороды и методы их переработки. Ведь место было всего одно!

И не надо думать, что Лернер скромно удалился в сторону, уступая своему другу звание аспиранта. И не надо думать, что из благородства Фукис отказался от дружеской жертвы и, завернувшись в плащ, отошел в сторону, чтобы достойнейший последовал путем избранных.

Однако и не надо думать, что друзья, некогда бывшие как два пальца в одной варежке, два зуба в одной челюсти и два близнеца в одной утробе, изменили своим нравственным убеждениям и стали кляузничать и доносить друг на друга, интриговать и наушничать. Нет! Фукис неизменно утверждал, что Лернер конечно же более достоин занять это место, а Лернер на это отвечал, что никто, как Сема Фукис, не сможет принести отчизне большей пользы на ниве переработки углеводородов. Друзья неизменно проявляли чудеса благородства и душевной чистоты. Даже злые языки, утверждавшие, что дружба между немцем и евреем похожа на дружбу между водой и пламенем, оторопело умолкали.

Фукис убеждал, что он даже не станет поступать в аспирантуру, чтобы не создавать конкуренции своему приятелю, а Лернер божился, что на экзамен явится только для проформы, а отвечать нарочно станет неверно, чтобы дать возможность своему другу занять вожделенное место.

Руководителем кафедры, куда одновременно баллотировались друзья, был старенький профессор, подозрительный по своему еврейскому происхождению. Не то бабушка его была из Гродно, не то брат когда–то проживал на оккупированных территориях — об этом толковали как–то смутно. И наверное, не то в силу своей бабушки, не то в силу подозрительного брата профессор Фельдман постепенно стал склоняться на сторону Фукиса. Отвергнув честные принципы соревновательности, он открыто высказывал предпочтение ласковому как телок Семе, тогда как Лернеру, менее ласковому и не имевшему достославной бабушки из Гродно и брата на территориях, а происходившему из поволжских немцев, профессор ничего такого не высказывал, отделываясь сомнительными сентенциями насчет того, что всякое место службы почетно, особенно если место это находится где–то в Туруханском крае. Для такого блестящего юноши, как Лернер, лучшего и сыскать нельзя.

Август, выслушивая профессорские наставления, тихо свирепел.

Неизвестно, чем закончилось бы противостояние справедливости и протекционизма светловолосого ария и рыжеголового иудея, потомка славного Вильгельма и потомка не менее славного Соломона, как вдруг внезапно профессора вывели из игры силы, независимые от нашего повествования. Кто–то накатал на него телегу куда надо, да к тому же в несколько разных мест для верности, обвиняя мученика науки в том, в чем принято обвинять его соплеменников, после чего профессора внезапно и без предупреждения отправили на пенсию, заслуженную, разумеется, а аспирантское место отдали некоему славянину, безупречному как по расовому, так и по социальному происхождению, хотя бы в силу своего потомственного алкоголизма.

В результате оба пальца в варежке и оба зуба в челюсти остались без диссертаций, а углеводороды остались без обработки.

После этого Сема Фукис в три месяца, пользуясь одним лишь самоучителем и не оставляя письменных записей, позволивших бы заподозрить его в шпионаже, выучил английский язык. Через каких–нибудь полгода он уже осматривал Колизей, Авентинский холм, фонтан Треви и прочие исторические развалины Рима, где находился перевалочный пункт для эмигрантов из Союза на историческую родину и далее везде.

Склочный кафедральный народ еще долго мусолил слухи о том, что автором анонимки, послужившей черной меткой для уважаемого профессора, был будто бы сам Лернер. Оставим этот слух на совести его недобросовестного автора, ведь Лернеру светил Туруханский край — и чем дальше, тем ярче. Только срочная женитьба на некоей студентке, согласившейся прописать мужа в своей коммуналке, спасла его. Приняв в дополнение к прописке фамилию жены (Есенская), Лернер избежал Туруханского края и обвинений в антисемитизме, равно как и в сионизме: ведь его собственная фамилия, звучавшая подозрительно для русского уха, достаточно терпимого к разным там внутрисоюзным «швили», «дзе», равно как и «заде», но негативно настроенного к заграничной иноязычности, была не самой удачной для карьерного роста на ниве углеводородов.

Потом началась перестройка, во время которой оставаться Есенским было решительно глупо. Лернер вернул себе родовую фамилию, что позволило ему отбыть на историческую родину в Баварские Альпы, однако в этих самых Альпах он прожил не долго, ощущая сильный недостаток в углеводородах, без которых Август Львович давно уже не мыслил своего существования.

При этом он был наслышан об успехах своего неназванного брата Саймона Александера Фукиса, который в США не только в избытке обладал углеводородами, но вдобавок и приличной зарплатой. Поэтому Лернер даже немного сожалел о своем поступке с анонимкой, которая послужила к вящему прославлению Саймона Александера в далеком заграничье.

Однако он не унывал. Начал с одной бензоколонки, взятой в аренду, потом прикупил вторую, третью, пятую… Через пару лет он уже обладал разветвленной сетью бензозаправочных станций, которые нужно было снабжать бензином и прочими светлыми нефтепродуктами. При этом высокооктановых сортов явно не хватало, и Лернер путем нехитрых химических манипуляций стал из обыкновенного семьдесят шестого бензина делать не только девяносто второй, но и при необходимости французские духи, пену для бритья или вологодское масло высшего сорта, безупречное как по своим органолептическим качествам, так и по заключению санинспекции. Потом вдобавок к заправочным станциям он приобрел нефтяной заводик, потом другой, потом третий… Затем потребовалось организовать банк, чтобы кто попало не распоряжался его деньгами и не отправлял их куда придется…

А потом из–за границы вернулся Саймон Александер и положил свой масленый глаз на «Стандард Ойл», прекрасно понимая, кто на этой нефтяной помойке заказывает музыку…

Но Лернер был уже не тем Лернером, исповедовавшим с младых ногтей девиз «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Это был потрепанный старый волк, которого заедали более молодые и зубастые конкуренты. Он вынужден был согласиться на продажу долгов, ища в жизни не столько удовольствии, сколько отдохновения, не столько деятельности, сколько созерцания, — во всяком случае так казалось со стороны. Но то была одна лишь видимость.

Закончив историю, Фирозов сказал:

— Впрочем, к Якушеву Лернер тоже не испытывает особой нежности. Их кривые дорожки пересекались не раз, да не под тем углом. Именно Август подарил Есенской компромат на Якушеву, который не дает девушке в полную силу развернуться в конторе… Что–то там насчет незаконных сделок с драгметаллами.

Поднявшись с мостков, Фирозов поежился от незаметно подкатившей вечерней свежести и буднично добавил:

— А Эльза, его жена…

— Так, значит, — встрепенулась я, — Эльза Генриховна — жена Лернера?

Фирозов улыбнулся краешком рта.

— Бывшая, конечно… Знаете, Лида, партнеры, хорошие в постели, не всегда хорошие партнеры в бизнесе. А потом, еще существует женское самолюбие. Да вы же сами это знаете…

Да, и знаю очень хорошо.

— Пусть твой отец еще раз предложит Лернеру выплатить долг бумагами допэмиссии Ситуация изменилась, — сказала я Галактионову, который ждал меня у офиса, напряженно поглощая бутерброды, как будто тем самым можно было заглушить сосущее чувство неуверенности.

— Легко сказать, — уныло проговорил мой туповатый, но исполнительный напарник. — Вчера отец заявил мне, чтоб я не вмешивался не в свое дело. И что подобные решения не в моей компетенции. Что я ничего не смыслю в бизнесе. Старики вечно загораживают дорогу молодым!

— Ты прав, — поддакнула я.