Мать четырех ветров - Коростышевская Татьяна

— Я промою рану и наложу лечебный бальзам, а затем мы повторим сеанс иглоукалывания. Ты же собираешься уже сегодня быть на ногах? Так вот, для тебя будет полезнее, если потоки желчи мы разделим с потоками крови. Большой парень сейчас принесет нам воды. Ты же умеешь кипятить воду, богатырь? И мы промоем рану и наложим лечебный бальзам, а затем повторим…

Речь старика звучала размеренно, подобно капели, он заговаривал и уговаривал, пытаясь ввести Влада в транс или забытье. К сожалению, для моего супруга этого было мало, на дне его синих глаз затаилась боль.

— Тебе очень плохо, птица-синица? — прошептал Дракон. — Прости. Я сломаю ректору обе руки.

«Он, вообще, о чем сейчас говорит? О моем поясе? Ну, самое время, ёжкин кот!»

— Ты можешь дать нам ключ, мудрая Черепаха?

— То есть вы предпочитаете заняться разоблачением ветреницы, а не лечением одного неразумного юноши? — спросил Цай, растирая в фарфоровой ступке душистые травы.

— Конечно, твои раны могут еще немного потерпеть, но для наслаждений тела будешь бесполезен, подобно трухлявому бревну. Ну что скажешь, девушка, что ничтожнейший из магов должен делать в первую очередь?

— Если мне будет дозволено выразить мои недостойные вашего слуха мысли, о величайший из магов, — витиевато ответила я, — излечите этого неразумного юношу.

Цай дробно рассмеялся и отложил пестик.

— Я вылечу твоего возлюбленного, птица, и дам ему несколько советов, как доставить тебе наибольшее удовольствие на ложе страсти. Ведь женщины делятся на несколько типов в зависимости от формы…

Ванечка ахнул, восхищенно прищелкнул языком и прошептал:

— Записать бы для памяти!

А я отчаянно покраснела и выбежала из шатра.

Альфонсо ди Сааведра страдал не телом, но духом. Он возлежал в своих покоях на большой кровати, в сапогах и замаранной кровью и пылью одежде, нисколько не заботясь о чистоте простыней. Ну что ж, желание алькальда, некогда неосторожно пришедшее в его голову во время ночного посещения заброшенного храма, исполнилось. Он скрестил шпаги с валашским князем и выяснил, какие новые фокусы выучил тот за прошедший десяток лет.

— Разрешите вас потревожить? — Хрустальный голосок доньи Брошкешевич был полон сочувствия. — Дон ди Сааведра, я явилась к вам, чтобы сказать… чтобы сообщить…

Агнешка прелестно покраснела, тряхнула локонами и смущенно потупилась.

Алькальд устало спросил:

— Что вы хотели мне сказать, любезная донья?

— Вы благороднейший кабальеро, — пылко ответила девушка. — Вы не убили Дракона, хотя такая возможность у вас была. К сожалению, занятия с книгами не позволили мне явиться на место дуэли. Но во дворце сейчас все говорят о вашем благородстве, дон, о вашем умении владеть шпагой, и я…

— Что — вы? — Губы алькальда тронула грустная улыбка.

Агнешка решительно приблизилась и благоговейно опустилась на колени у изножья кровати.

— Вы явились утешить меня?

Лазоревые очи твердо встретили мужской взгляд.

— Скорее наградить…

Водяница щелкнула пальцами, и дверь спальни с грохотом захлопнулась.

Ванечка нашел меня на берегу, у самой кромки воды. Я сидела на гладком камне, подставив лицо соленому ветру.

— О чем задумалась? — присел он рядом, сложив огромные ладони на коленях. — Там все вовсе не так страшно было. Черепаха князя быстро подлатал.

— Знаю, — тихонько ответила я. — Иначе я бы почувствовала. Такая вот магия… или любовь…

Мы помолчали.

— Без ветра скучаешь?

— Нет, он же никуда не исчез, — удивилась я. — Приходит поиграть, проказник. А вот о силе, пожалуй, да, скучаю. Это знаешь, навроде того, как хочешь чихнуть, а не можешь — звон в ушах, грудь огнем жжет, а все никак.

— Давай возвращаться, что ли, — потянулся богатырь. — Дедушка велел мне тебя привести.

— Не ври, сам небось вызвался. Тебе со мной без свидетелей поговорить надо.

— И ты знаешь о чем?

— Догадываюсь.

— Ну, так начинай, я парень простой, к этим вашим экивокам не приучен.

— Сначала ответь мне на другой вопрос…

Я смотрела вдаль; суетливые чайки с криками носились над волнами, камнем падали к самой воде, чтоб через мгновение взмыть вверх, унося в клювах добычу.

— Почему в моей комнате — там, где Игоря Стрэмэтурару убили, твой платок оказался? Ты был там?

Вода пыталась лизнуть носки моих туфель, и я подобрала ноги повыше.

— Так вот с какими мыслями ты со мной дружбу водишь, — проговорил, наконец, Ванечка, и в словах его мне послышалась горечь. — Подозревала меня? Думала, это я студента на тот свет отправил? А потом, стало быть, пот трудовой с чела утер, а утиральник на покойнике позабыл? Складно да ладно получается!

Укоризна на меня не действовала. Сама такие приемчики в денежных спорах пользовала неоднократно. «Вы что же, господин хороший, мне не доверяете? Не первая у нас с вами сделка! Да как вы могли честность мою кристальную под сомнение поставить? Обидно мне это, просто до слез. Ай-ай-ай!»

— Я жду толкового ответа, Иван-царевич.

— Слова, слова… — раздраженно пробормотал недоросль и резко развернул меня за плечи. — Смотри!

Огромные ладони накрыли мои виски. Зрение подернулось волшебной дымкой.

Игоря Стрэмэтурару я поначалу не узнала, привычная смотреть на людей немного под другим углом — с высоты своего роста. Рыжий ветреник явно робеет перед своим собеседником, но пытается скрыть страх за бравадой.

— С кем имею честь?

— Имя мое вам ни о чем не скажет, — басит Ванечка. — Да и знакомства с вами я заводить не намерен. Только, по моему мнению, недостойно благородному кабальеро о дамах такие речи вести.

— Уел он тебя, рыжий, — ехидничает кто-то сбоку.

Картинка чуть меняется — сдвигается угол обзора. Мне удается заметить потрепанные шпалеры одной из студенческих гостиных, круглый столик у пустого камина и человек пять-шесть парней, вальяжно развалившихся в глубоких креслах и наблюдающих разговор со стороны.

— Желаете выйти? — настойчиво спрашивает Иван. — Может, предпочтете побеседовать без свидетелей?

Игорь кривит полные губы и кричит, нет — выплевывает ругательство, грязное противное словцо, из тех, которыми пытаются уязвить других люди, ни разу не благородные.

— Значит, ваше желание в расчет можно не принимать, — спокойно продолжает богатырь. — Куда? Стой, болезный, воспитывать тебя будем!

Мелькают перед глазами силуэты, приближается рыжий затылок, и огромная ладонь хватает беглеца за воротник.

В коридоре темновато, но Ваня держит студента за шкирку на вытянутой руке, поэтому я могу любоваться и трясущимися губами ветреника, и влажными от готовых пролиться слез глазами.

— Еще раз, дрищ романский, в сторону Лутеции Ягг слово кривое скажешь… Да чего там слово, даже смотреть на нее не смей. Понял? Иначе пеняй на себя.

— Я не хотел никого оскорбить!

— Не хотел, а оскорбил? Экий ты, парень, недальновидный. В твои-то годы и в твоем окружении просчитывать надо, что к чему. На вот, сопли утри…

Тот самый платок с петухами появляется, будто из воздуха. Игорь послушно хватает его и подносит к лицу. Ваня отворачивается, но я успеваю заметить, каким нехорошим светом зажглись зеленые глаза господина Стрэмэтурару. Слышится звук шагов, перед глазами мелькают стены коридора, чадящие светильники — один, другой… Потом близко, очень близко оказывается мозаичный пол. Звук падения сменяется хриплым Ваниным стоном.

— Глупый жирдяй, ты надеялся справиться грубой силой со мной?

Негромкий смешок, шорох шагов. Остроносые, по последней кордобской моде, туфли приближаются к лицу.

— Со мной, потомком богини? Да знаешь ли ты, несчастный, с кем связался?

Снизу Игорь кажется огромным и грозным, его лицо кривит злобная гримаса, а руки сжимают и скручивают жгутом тонкое льняное полотно.

— С кем? — хриплый Ванечкин шепот почти неузнаваем.

Богатырь, покряхтывая, поднимается на ноги, оказывается со своим соперником лицом к лицу…

— Я — стрегони, дурень. Понял? Навести на тебя чары при помощи вещи, которая тебе принадлежит, при помощи очень личной, часто соприкасающейся с твоим рыхлым телом вещи для меня проще, чем тебе высморкаться. Понял, дуболом? Я сын самой Дыи, повелительницы молний! Я могу здесь творить все, что мне будет угодно. Потому что тут, в магической столице мира, никто не верит в ведовство.

Каждый раз, когда пальцы ветреника сжимают платок, Иван вздрагивает. Мне становится страшно. Игорь все говорит и говорит, его глаза безумны, а движения все больше напоминают движения деревянной марионетки, будто к плечам и рукам его прикреплены невидимые нити, за которые дергает огромный кукловод.

— Ты покойник, жирдяй! Я сверну тебе шею, и никто — ты слышишь, никто не заподозрит меня. А потом я разыщу личную вещь твоей драгоценной Лутеции, и уже сегодня вечером эта маленькая тварь будет валяться у меня в ногах, умоляя, чтоб я удостоил ее своим вниманием.