Четверть века назад. Часть 2 - Болеслав Маркевич

— Совсѣмъ не нужно вамъ самимъ! Тетушка ваша можетъ сюда пріѣхать; напишите ей!

— Но на это пройдетъ двое сутокъ, пока она получитъ извѣщеніе, пока пріѣдетъ! Я не успѣю переговорить…

— Въ сутки можно обо всемъ переговорить, пропѣлъ графъ, не допускавшій чтобы могло найтись какое-либо возраженіе тому что въ головѣ его было уже разъ рѣшено и подписано.

Гундуровъ хотѣлъ что-то сказать, но старецъ не далъ ему на это времени. Онъ всталъ и поклонился.

— Я вамъ все сказалъ, Прощайте!.. Поѣзжайте на Нижній! Тамъ теперь по Волгѣ пароходы внизъ ходятъ! уже совсѣмъ добродушно говорилъ онъ черезъ мигъ, идя къ двери вслѣдъ за уходившимъ героемъ нашимъ.

— Акулинъ! крикнулъ онъ, высовывая лысину свою въ красную гостиную.

Исправникъ, стоявшій тамъ въ ожиданіи у окна, понесся стремглавъ на этотъ зовъ.

— О какихъ это государственныхъ тайнахъ толковали вы съ нимъ такъ долго? прохрипѣлъ Чесминъ, подымаясь съ дивана на встрѣчу Гундурову.

Тотъ остановился, взглянулъ растерянно на вопрошавшаго, и проговорилъ мгновенно блеснувъ глазами:

— Меня ссылаютъ!..

— Куда? И брови майора отъ удивленія приподнялись чуть не поверхъ лба.

— Въ Оренбургъ на службу…

— За что!

Гундуровъ руками развелъ.

— Ничего не понялъ!.. Про мои славянофильскія мнѣнія говорилъ… про то что я будто «кричалъ» когда мнѣ отказали въ Петербургѣ въ заграничномъ паспортѣ… Но послѣ этого отказа я цѣлые полгода прожилъ тамъ, и никто ко мнѣ не придирался, а мнѣнія мои тѣ же самыя которыя съ дозволенія цензуры печатаются въ Москвитянинѣ въ Бесѣдѣ… Словомъ, придрались чтобы сдѣлать со мною нѣчто совершенно невозможное, не слыханное!

— И не то совсѣмъ! промычалъ майоръ, внимательно выслушавъ и глядя на него изподлобья, — онъ у насъ въ этомъ отношеніи либералъ, за такой вздоръ не преслѣдуетъ… Не отсюда это вышло! пояснилъ Чесминъ, кивая на кабинетъ.

— Онъ мнѣ говорилъ что получилъ что-то изъ Петербурга, вспомнилъ Сергѣй.

— Ну вотъ!.. Тамъ и ищите! произнесъ многозначительно «плешандасъ».

— Но отчего же, разсуждалъ Гундуровъ, — меня тамъ не думали преслѣдовать, а теперь здѣсь…

— А зачѣмъ вы Гамлета такъ хорошо играете! помолчавъ и подымая на него еще разъ глаза, пропустилъ вполголоса тотъ. — А впрочемъ знаете что, примолвилъ онъ, подумавъ, — разчетъ плохой: долго васъ тамъ держать нельзя, а вернетесь вы — герой!

— А пока — изгнанникъ! выговорилъ съ неудержимою горечью Сергѣй.

— Счастливецъ, и теперь болѣе чѣмъ когда-нибудь… Повѣрьте, я понимаю! отвѣтилъ Чесминъ съ глубокимъ вздохомъ, и повалившись снова на диванъ воздѣлъ нѣжно очи свои къ потолку.

«Изгнанникъ» поглядѣлъ на него съ невольнымъ изумленіемъ, но охваченный вновь сознаніемъ «павшаго на него удара», поспѣшно вышелъ изъ комнаты, забывъ и проститься съ чувствительнымъ и милѣйшимъ майоромъ.

XXXIV

Будетъ буря, — мы поспоримъ

И помужествуемъ съ ней.

Nunc animia opus, nunc pectore firmо!

Ашанинъ, пріѣхавшій съ Гундуровымъ въ домъ московскаго правителя и ожидавшій въ швейцарской окончанія его «объясненія», выскочилъ оттуда въ сѣни, увидавъ быстро проходившаго по нимъ ко крыльцу пріятеля.

— Ну, что? съ жаднымъ любопытствомъ спросилъ онъ… И самъ весь перемѣнился въ лицѣ, взглядѣвшись въ лицо его…

— Потомъ, потомъ! глухо только проговорилъ тотъ, — поѣдемъ скорѣе!

Они садились на извощика, какъ изъ дверей дома выбѣжалъ весь запыхавшись толстый Елпидифоръ, и кинулся къ нимъ.

— Позвольте узнать, Сергѣй Михайлычъ, куда вы намѣреваетесь ѣхать въ настоящую минуту?

— А вамъ это очень любопытно? иронически вскрикнулъ въ отвѣтъ Ашанинъ.

— Я не изъ любопытства, а по долгу-съ, позвольте вамъ замѣтить! отрѣзалъ ему на это въ свою очередь Акулинъ.

— Я въ себѣ домой, сказалъ насколько могъ хладнокровнѣе Гундуровъ, — а гдѣ, это вы знаете, такъ какъ доѣзжали туда сегодня утромъ вслѣдъ за нами. Трогай, любезный! молвилъ онъ извощику.

Онъ молчалъ во все время пути. Молчалъ и его пріятель, какъ ни ныли въ немъ безпокойство и любопытство; онъ понималъ что вышло что-то очень серіозное, о чемъ не объясняться же тутъ, за спиной извощика.

Они пріѣхали, вошли въ гостиную. Гундуровъ какъ бы безсильно опустился въ большое кресло у окна, и оставался такъ съ минуту недвижимъ, но поднялъ затѣмъ вдругъ голову, и сказавъ: «а теперь слушай!» передалъ все Ашанину.

Тотъ слушалъ, поперемѣнно то блѣднѣя, то краснѣя, сверкая своими большими черными глазами и прерывая разказъ восклицаніями глубокаго негодованія, вырывавшимися у него противъ воли изъ горла:

— Вѣдь это чортъ знаетъ что такое, вѣдь этому повѣрить нельзя! Нашъ старецъ совсѣмъ съ ума спятилъ!

Гундуровъ закончилъ разговоромъ своимъ съ Чесминымъ.

— Ну вотъ, это такъ! вскликнулъ тутъ же красавецъ, — это изъ Петербурга идетъ, несомнѣнно! А паша нашъ только… Послушай, Сережа, перебилъ онъ себя, — вѣдь это отпарировать можно, передѣлать! Надъ нимъ барыни его всевластны; я сейчасъ поскачу къ нимъ въ Покровское, подыму ихъ, возмущу, разкажу какой ты актеръ превосходный, а тебя ссылать хотятъ… Какъ подымутся онѣ на него ополченіемъ…

— Нѣтъ, голубчикъ, остановилъ его Сергѣй, — къ барынямъ его ѣхать я тебя не уполномочиваю, а коли ты не усталъ, поѣзжай не теряя времени въ Сашино извѣстить обо всемъ и привезти сюда тетушку. Самому мнѣ туда ѣхать, какъ видишь, не позволяютъ… а черезъ три дня мнѣ надо выѣхать… въ Оренбургъ…

— Да, да, ты правъ, Софью Ивановну прежде всего надо! Я сейчасъ въ путь!.. Сережа, а княжна!.. вырвалось у Ашанина.

Гундуровъ безъ словъ закрылъ себѣ лицо руками…

— Ахъ ты мой бѣдный, бѣдный! воскликнулъ Ашанинъ съ полными, слезъ глазами. — Да это не можетъ быть, я не вѣрю, все это устроится! прервалъ онъ себя еще разъ. — Вѣдь вотъ, какъ нарочно, князя Ларіона нѣтъ! Онъ бы ужь конечно нашелъ средство помѣшать этому. Отсутствіемъ его видимо и воспользовались… Но теперь нѣкогда объ этомъ говорить… И онъ выбѣжалъ въ переднюю.

Черезъ часъ времени онъ скакалъ въ коляскѣ Гундурова по Московско-Курскому шоссе, давая по рублю на водку ямщикамъ, которые и мчали его «по-курьерски» въ волнахъ удушающей пыли палящаго лѣтняго дня.

Онъ въ осьмомъ часу вечера былъ уже въ Сашинѣ.

— Вы одни! Что случилось? было первымъ словомъ Софьи. Ивановны, вышедшей на крыльцо при первомъ донесшемся до нея звукѣ его колокольчика.

— Пойдемте къ вамъ, я вамъ все разкажу, отвѣтилъ онъ.

Она увела его къ себѣ въ комнату, заперла дверь и спокойно промолвила, сдерживая нервную дрожь которая всю пронимала ее:

— Говорите! Что съ Сережей?

— Нѣчто противъ чего надо скорѣе дѣйствовать

Она выслушала его разказъ все такъ же спокойно, вперивъ въ него неподвижно глаза, и ни единымъ мускуломъ лица своего не изобличая того что происходило въ душѣ ея. Особенность характера Софьи Ивановны сказывалась здѣсь еще разъ: она волновалась пока неслышная еще гроза только чуялась ею въ воздухѣ,- но «громъ ударилъ», и она снова обрѣтала всю свою твердость, всю силу духа для борьбы съ «несчастіемъ»…

— Какъ онъ это принялъ? спросила она когда Ашанинъ кончилъ.

— Онъ бодръ… пока… Раненые, говорятъ, въ первую минуту никогда не чувствуютъ всей боли своей раны, примолвилъ печально пріятель Гундурова.

— Не даромъ говорило мнѣ предчувствіе, проговорила тихо Софья Ивановна, — какъ только пріѣхалъ этотъ исправникъ… Вы казались мнѣ тогда правы объясняя это просто и въ добромъ смыслѣ, и я все время старалась себя успокоить… Но я тогда же говорила, я знала — у насъ все возможно… Ссылка Сережи — это басня Волка и Ягненка. Привязались теперь къ тому что онъ въ Петербургѣ, послѣ отказа ему въ паспортѣ, могъ сказать неосторожнаго… рѣзкаго, пожалуй; онъ горячъ, не спорю, но принимать противъ него такія мѣры.

Она встала вдругъ съ кресла.

— Но все это пустыя слова! Надо ѣхать!

— Я предложилъ Сережѣ…. началъ и не кончилъ Ашанинъ.

— Что предлагали?

Онъ передалъ о намѣреніи своемъ ѣхать въ подмосковную графа, «ополчить» на него его «барынь» и добиться чрезъ, нихъ отмѣны его распоряженія относительно Гуцдурова.

Софья Ивановна вся покраснѣла даже.

— Сережа не согласился, надѣюсь?

— Нѣтъ!

— И вамъ, конечно, сказала она, — могла придти эта мысль, лишь сгоряча, въ первую минуту, въ добромъ желаніи помочь. Сережѣ… Но не этими путями, Владиміръ Петровичъ, но этими! Сергѣй виноватъ, или не виноватъ. Въ первомъ случаѣ, пусть несетъ онъ наказаніе, во второмъ, съ нимъ поступать такъ нельзя! Ему не протекція, а оправданіе нужно!.. Я его воспитала, знаю съ пеленъ, — онъ не рабъ, но и не революціонеръ; онъ вѣрноподданный своего государя и сынъ родины своей!.. Не въ его подмосковную, а въ Петербургъ надо ѣхать… И я поѣду; меня тамъ еще помнятъ, я найду доступъ… еслибы нужно было я кинусь къ ногамъ самого государя!..