Книга Каина - Александр Трокки

прошёл через подобие катарсиса. Помню, как мои глаза бегали от её бёдер к пупку и обратно, белизна нежно распускалась под нажимом губ и кончиков пальцев. Тепло, кожа совсем рядом. Душистая, матовая, желтоватая и ноздреватая, почти как пемза, все ее очертания пропали, когда она оказалась прижатой к моему лбу. Её тело мягко подрагивало, безымянное, абсолютное тело. Чуть позже, я поднялся с нее и отправился в туалет. Когда я вернулся, она опять лежала в постели. Я пристально взглянул на неё, и моё внимание остановилось на пушистом пучке волос в подмышке. Кроме того, что она представилась, она практически не разговаривала. Элла Форбз. Я ничего не знал о ней. Подозреваю, она была замужем. Возможно, её супруг работал коммивояжером, как мой Гектор. В обширной сумке в форме корзины она носила кипу купленных в аптеке журналов. Католичка. Это я узнал по чёткам, которые она не сняла. Соски её напоминали поплавки. Я прошёлся языком, покинув глубокую выемку её пупка, поднимаясь вперёд к пространству между ними, и в конечном итоге мне в рот по палось серебряное распятие. Крепкие белые зубы и пухлые губы. Она обильно красилась. Ногти на руках и ногах были налачены в алый цикламен. Несколько часов подряд у нас была возможность благодаря друг другу избавиться от своего я. Между нами не было сложно-синтаксических корреляций.

13 

Тому, кто постоянно ссорится со всем миром, постоянно борется с ограничениями, наложенными на него средой и обществом, в эмоциональном плане не больше четырнадцати лет. В четырнадцать это естественное и широко распространенное среди подростков поведение, поскольку подросток «выясняет, чего он стоит», испытывает свою новую «взрослость» относительно норм, которым его учили в детстве. Но если взрослый столь отчаянно и неустанно бунтует против окружающих, он является совершенно незрелым в этой области.

Как заставить эмоции работать на Вас. Дороти С. Финкелор, доктор философии.

Предисловие Дейла Карнеги[42].

Выключи весь свет и оглядись по сторонам. Взгляни на Дженни в Париже, потягивающую коньяк в баре Dame. Несколько секунд назад ты засёк, как она из широкого бюстгальтера извлекает впечатляющие чёрные сиськи и вываливает на отделанную медью стойку. Они остаются лежать там, словно не в меру вымахавшие баклажаны на подносе из полированного золота, и таким образом она чихает на всю лавочку. Дженни носит парик. Она чернокожая, жирная, ей около тридцати пяти и она более или менее целеустремленно убивает себя синькой. Уже в комнате на Монпарнасе она говорит:

— Милый, я вообще-то не жирная. Просто у меня хорошо развитые формы.

— Жирная, и задница твоя — чёрная и жирная.

— Поговори мне!

— От чёрт, моя светловолосая, голубоглазая нимфеточка! Не изволишь ли раздвинуть ноги?

Ощущая животом её жесткую щетину.

— Кхе, — её ноздри напрягаются.

— Ведь два пердежа не сотворят дивной поэмы, ответь мне, не сумеют ли два брюха?

Дженни постоянно насилуют.

Её вкус до сих пор остается у тебя во рту. Она одевается перед зеркалом над умывальной раковиной. Перепихнуться, быстро одеться — такова её практика. Она редко демонстрирует свою наготу, исключение составляют её акции протеста в общественных местах.

Я был такой же, как она, горячий, сечёшь? Маленький жирный пацан, поглядывающий на неё одним глазком, одуревший от счастья, гладкости, плоскости, эластичное напряжение на её потрясающих бедрах, поворот на её жаркой дельте, дымящей турецкой сигаретой, чтоб заставить меня увидеть, что она — сплошные губы и бёдра и удерживает все — зелёное пузо, распускающееся книзу, подобно каролингским бобам. При движении её живот приплясывал как яйцо в кипятке, она искусно стригла волосы на ногах ножницами и сплёвывала бычок, который я подносил к своим губам. Я был такой же, как она, а она нисколько не стеснялась, и зрелая она была, как вжатый в камамбер большой палец, ее шеврон тёмно-серый, словно хорошая дикая птица, когда она подходит ко мне и забирает свою сигарету жестом флейтистки. Она сунула её в рот, затянулась и отбросила, а потом надвинулась на меня океаном.

Мне часто приходило на ум, что быть нью-йоркским торчком значило подставлять себя под целый комплекс потенциальных опасностей, не только юридического характера. Я, стоило мне опустить взгляд на кучку белесого порошка, постоянно задавался вопросом, а что бы тут нашел эксперт. Хмурый настолько бодяжат посторонними субстанциями, что в среднем до конечного пользователя доходит процента 3 героина. Как правило, рассчитывать можно на 3 %. Но случается подчас, что кодеин или даже барбитурат заменяют реальный продукт… даёт по башке — значит канает. А ты, значит, опять ищешь, где купить, причём сразу же, и пошло-поехало. И чтоб организовать тебе передоз барыге стоит лишь резко повысить процент содержания героина в том, что он тебе впаривает. Когда тебе станет плохо, друзья попытаются привести тебя в чувство, а не получится у них. Начнут обсуждать, как бы сделать так, чтобы твоё тело нашли где-нибудь подальше от их квартиры, чтобы твой труп их не попалил. Время от времени окочурившихся обнаруживают на стоянках.

Я оглядываюсь на свои передвижения из города в город, с одного континента на другой. Иногда перемещение ограничивалось новой постелью, новой комнатой, и вдруг, внезапно, подобно неуправляемому реактивному снаряду, ты отправлялся путешествовать за тысячу миль. Помню, как мы с Мидху плыли третьим классом на греческом третьеклассном 174 пароходе из Генуи в Пирей, с расплывчатыми проектами встретиться с какой-то улетевшей в Афины девицей и топать в Китай. Пока мы шли через Эгейское море к Коринфскому каналу, нашими соседями в носовой части судна были коровы и прочий домашний скот. За один стол садились обедать Мидху, алжирец без определённого гражданства, этот самый старый еврей-ортодокс и я. Мидху не говорил по-английски, а еврей не знал французского, так что посередке оказывался я. Мидху представлял собой араба, неспособного ни за что бороться, и уж точно не за арабский национализм. Правоверный иудей, бородатый, в мрачном облачении, брезгливо косился на Мидху и расписывал мне прогресс, который идёт у них вовсю в Израиле.

— Не то, что эти арабы. Вы не поверите, мой дорогой сэр, насколько это примитивный народ… насколько отсталый, незнакомый с санитарией…

— Qu’est-ce qu’il dit[43]? — спрашивал у меня Мидху.

— Сказал, что ты грязнуля.

— Merde! Petit соn![44]

Еврей кивнул в знак подтверждения своих соображений, когда заметил злобный взгляд Мидху. За первым обедом он обнаружил, что пища не кошерная. Оставшуюся часть пути он питался яблоками, сардинами и яйцами