Русанов - Владислав Корякин

Зато 18 августа мореходы предприняли рывок, обойдя мыс Выходной и, таким образом, распрощавшись с Маточ-киным Шаром, ушли к северу за залив Канкрина, одолев сразу километров полсотни. Коварное Карское море на этот раз пропустило путешественников без задержек, а сам Русанов, год назад с береговых обрывов наблюдавший лед до горизонта, порой не верил собственным глазам. И тем не менее препятствий в дальнейшем плавании оказалось предостаточно, в основном из-за погоды. У устья ручья Носилова участников похода надолго задержал плотный туман, такой тяжелый и безысходный, что, казалось, конца краю ему не будет. Кое-как пробираясь среди молочной мглы, когда силуэт спутника, казалось, грозил раствориться буквально в нескольких метрах, Кандиотти с Русановым обследовали реликтовые озера, отгороженные от моря галечниковыми косами — их наличие свидетельствовало о поднятии берегов архипелага. Окончание тумана придало сил участникам похода, увидавшим где-то за заливом Чекина важнейший ориентир — очертания горных гребней в окрестностях долгожданной цели — залива Незнаемый.

К вечеру следующего дня с попутным ветром (да таким, что временами приходилось спускать паруса) Русанов и его спутники были уже в устье залива Незнаемый, где нарвались, выражаясь грубоватым языком моряков, на «мордотык» — сильный встречный ветер, все тот же пресловутый новоземельский сток. Хотя на этот раз он задувал из центра острова — с запада, его свирепый нрав оставался неизменным. В результате на оставшиеся сорок километров до стоянки в ку-ту залива понадобилось четверо суток, и времени на ожидание прекращения ветра с приближением завершения полевого сезона просто не оставалось — Карское море совсем не Средиземное. На французов, напяливших на себя все, что только можно надеть, и укутанных поверх всего в брезенты, было тяжело смотреть, тем более что резкий сильный ветер срывал гребни волн, окатывая людей потоками всепроникающей влаги, от которой непривычные южане страдали особенно сильно. Да и зима недвусмысленно напоминала о своем неумолимом приближении: если снега на ближайшем прибрежном плато еще не было, то дальние горы в глубине острова порой были укутаны в снежное покрывало, от одного вида которого французы начинали стучать зубами, а ненцы, наблюдая смятение гостей, лишь улыбались — они-то были у себя дома и не привыкли жаловаться.

Подобный пейзаж в багровых закатных тонах низкого полярного солнца показался доктору Кандиотти скверным предзнаменованием, и он все чаще выжидательно посматривал на своего русского эксперта, который на недоуменные вопросы француза чаще отвечал традиционным «Са ва!» с успокаивающим жестом — да ничего особенного… В такой ситуации французам оставалось только положиться на опыт и интуицию русского участника экспедиции, который, в об-щем-то, внешне и не показывал признаков беспокойства или сомнений в исходе предприятия. Однако, разумеется, перспективы приближения зимы не могли его не тревожить, даже если по его прошлогоднему опыту и со слов ненцев сентябрь, несмотря на отдельные непогожие дни, оставался достаточно полевым месяцем, с определенными ограничениями для маршрутов. Однако ночевки во французских палатках, не слишком пригодных для здешних условий, у всех (кроме ненцев) оставили сильное впечатление. Порой безжалостный сток просто срывал их с оттяжек, закрепленных на тяжелых камнях. В такой обстановке нечего было думать поставить их заново, и люди пытались продолжить сон в спальных мешках, заворачиваясь в палаточный брезент, стараясь не оставлять на растерзание ветру свободной палаточной ткани, убирая ее излишки под себя, пытаясь забыться в мучительной дреме под музыку непогоды, куда входили завывание ветра, хлопанье брезента и непрерывный плеск волн на берегу, временами переходящий в натруженный рев. Ненцы в это время в своих нецивилизованных малицах, укрывшись брезентами на днище карбасов вместе с обогревавшими их собаками, как говорится, и в ус не дули — они-то были у себя дома и происходящие атмосферные возмущения не казались им чем-то чрезвычайным.

Тем не менее 27 августа два неуклюжих карбаса достигли кута залива Незнаемый, остановившись в небольшой уютной бухточке, впоследствии получившей название Гольцовой из-за обилия рыбы гольца из породы лососевых, которому французы, после надоевшего сухого рациона, вскоре отдали должное. Со всех сторон громоздились горные вершины, расступавшиеся на юге довольно широкой долиной, откуда к морю спускался крупный долинный ледник, который экспансивные потомки галлов тут же назвали в честь капитана Бенара (сейчас он носит имя русского географа Краснова). Со всех точек зрения, место, выбранное для стоянки карбасов и берегового лагеря, можно было считать идеальным, тем более что в глубине суши устья нескольких долин выглядели весьма перспективными для намеченного похода к западному побережью. Убедиться в этом можно было, только пройдя их, — ликвидация большей части «белых пятен» произошла именно таким образом, пока всего полвека назад маршрутные исследования в значительной мере уступили свое место дистанционным, в первую очередь аэрофотосъемке, до торжества которой в высоких широтах герой этой книги не дожил. И тем не менее еще до начала выполнения поставленной задачи на его долю выпало открытие (заинтриговавшее его коллег на десятилетия), которое дало ему возможность судить о предельном возрасте слагающих пород на архипелаге.

День 28 августа, облачный и ветреный, прошел в рекогносцировках. Кандиотти отправился на запад к устью средней из трех долин на продолжении кута залива в глубь Новой Земли, наиболее перспективной для выполнения поставленной задачи. Правда, долина перегораживалась ледником, причем из лагеря поверхность ледника проектировалась на небосвод, что позволяло надеяться одолеть этот перевал на сравнительно небольшой высоте. Увы, как часто первые зрительные впечатления нередко подводят даже испытанных полевиков…

Русанов же из лагеря ушел к востоку по южному берегу губы Гольцовой с обычной геологической рекогносцировкой по направлению к конечным моренам ледника Бенара, обрывавшимся в море всего в трех километрах от лагеря. На пути к ним его внимание привлекли обработанные прибоем фрагменты горных пород с многочисленной ископаемой фауной, даже на первый взгляд достаточно древней, а затем и само обнажение в береговом обрыве, которое потом искали поколения наших геологов — увы, подобное не редкость, так как склоны живут своей собственной жизнью. Позднее оно, вероятно, оказалось под плащом рыхлого обломочного материала или было разрушено морским прибоем.