К. Р. - Элла Матонина

А сейчас Константин радовался тому, что сына несут мимо солдат его роты, которые видят Государя, Государыню, весь выход и его первенца. У всех были растроганные лица. Свершилось причащение, пропели «Тебе Бога хвалим», прочитали многолетие и маленького христианина осенили крестом.

Лето подходило к середине, и Великого князя волновало устройство детских комнат в Мраморном дворце, куда зимой, как обычно, переезжала семья.

В Петербург Великий князь ехал с отцом Иоанном. Иоанн Леонтьевич Янышев, знаменитый придворный протопресвитер, был человеком мудрым, просвещенным, пользовавшимся беспримерным авторитетом среди духовенства и своих питомцев Санкт-Петербургской духовной академии. Всю дорогу они проговорили о просвещении и воспитании молодежи.

— Я так храбро рассуждаю о деле воспитания оттого, что тема общая. А вот с чего начать воспитание собственного сына, не знаю, — сказал смущенно Константин.

Иоанн Леонтьевич по-доброму улыбнулся:

— Многотрудное это дело. Но есть у него начало: по моему мнению, младенческая жизнь ребенка имеет огромное влияние на всю его последующую жизнь, и счастлив ребенок, окруженный нежною и тихою обстановкой любви, попечений и ласки в эту бессознательную пору.

Детские комнаты были готовы. Как говорил домашним Константин: «Остается только руками развести, рот растянуть и ахнуть». Прихожая с необыкновенной лестницей была ярко-красного цвета с каймой по карнизу, в древнерусском стиле. Изразцовая печь вся в зелени. По стенам висели портреты Царя Михаила Федоровича и русских Цариц. Дверь открывалась в малиновую переднюю, где стояли расписные шкапы, деревянные резные скамьи, стольцы и столы, одна скамья была разноцветной. Дальше шла большая комната с бледно-розовыми стенами, украшенными картинами. Одна из них — боярин Стрешнев молится на коленях вместе с дочерью Евдокией — висела раньше в детской над кроватью брата Николая. В гулевой темнел портрет патриарха Филарета, а в красном углу — большая икона Владимирской Божией Матери с медной лампадой, столы и скамьи — дубовые. Направо дверь ведет в опочивальню с голубыми стенами. В подоконник врезан стульчик для малыша. Здесь же пеленальный стол и раздвижная кровать для няни. Рядом со спальней — комната кормилицы с белыми изразцами, дубовыми панелями и пестрой каймой по карнизам.

Приехав четырехчасовым поездом в Павловск, Константин восторженно рассказывал Мамá и брату Дмитрию о детских комнатах. Дмитрий был не женат, слыл женоненавистником и страстным кавалеристом. «Я хотел бы, чтобы вы посмотрели моих годовиков, — приглашал он всех и всегда к своим прекрасным лошадям. — И еще я хочу кавалькаду племянников и племянниц», — вполне серьезно обращался он к Лизе, жене Константина. Так что брата он слушал с интересом, но вдруг перебил:

— Что за названия ты придумал для детских комнат — из ветхой старины, какие-то архаизмы: мыленка, гуляльня, опочивальня.

— Ты же знаешь, я не терплю иностранщины. Чем хуже «мыленка» «ванной»? Как хорошо сказать: «Я пойду в мыленку». Прислушайся, как тепло, по-русски уютно звучит! Почему не сохранить старинные, не утерявшие свежести и смысла русские слова?

— Язык — понятие динамичное. Язык девятнадцатого века — это не язык двадцатого, когда будут жить твои дети. А ты их к «мыленкам» отправляешь. Есть «мыть», «мыло» — и достаточно. Зачем консервировать слова?

— А зачем терпеть засилье чужих слов?! Их вообще временами следует изымать из обращения. Умные страны, любящие свой национальный язык, так и делают. Конечно, язык — это стихия, которая не терпит окостенения. Но зачем разрушать его основы и говорить на иностранном жаргоне? Питер — город немецкий. Мы же в пехоте не замечаем, как не соотносится с русским из глубинки, мужиком-солдатом дурацкое слово «фельдфебель». Где мы его подобрали?! Язык — зеркало, которое надо чистить… — кипятился Константин.

— Так ты так на древнерусском заставишь всех говорить. Зачем оживлять давно умершее? Надо не зеркало чистить, а рожу умывать, — не уступал брат.

— Если не говорить на древнерусском, то учить и помнить его надо, чтобы такие, как ты, не ставили в словарях: «устарело», «архаическое», «старое», «вышедшее из употребления». Забыли, что в народной сказке про Ивана Бессловесного герой погибает, потому что дар речи потерял. Когда живая вода речь вернула, тогда он и ожил. И зачем вам только народ сказки сочиняет?!

— Перестаньте кричать, я от этого крика забуду и немецкий и русский, — вмешалась Александра Иосифовна. И не без удовольствия прикрикнула: — Оголтелые!

— Вот видишь, — улыбнулся Константин, — хотя Мамá немка, но исконно, по-русски убедительна.

На детскую половину он пришел красный и взбудораженный. Здесь было тихо, ребенок сладко спал. Няня рассказала, что утром Иоанчик был веселым, обращал на все внимание, что приходил Калинушкин печку топить, а мальчик смотрел в его сторону и к шуму прислушивался. Калинушкин же тогда сказал: «Ваше Высочество! Вставайте, помогайте мне печку топить».

Вечером Константин Константинович записывал в дневнике: «Этот Калинушкин прелестный человек — в нем я не ошибся, мое чутье меня не обмануло. Он понятлив, ловок, услужлив и всегда весел. Все его любят. Но я один замечал, что в лице у него есть что-то детски-простодушное. Я люблю его как родного, а он очень привязался к моему первенцу. — Счастлив мой маленький — все-то его любят, он окружен самыми нежными ласковыми заботами. На детской так хорошо! Вава — ну уж лучше ее няньки не найти. Помощница ее Анна Александровна Беляева — милая, тихая, кроткая. Кормилица тоже хорошая женщина, трудолюбивая, всякое поручение исполнит охотно».

Иоанн родился 23 июня 1886 года, а уже 2 июля этого же года было внесено изменение в «Учреждение об Императорской Фамилии». По новому закону, ввиду быстрого роста Императорской Фамилии, уже правнуки Императора признавались не Великими князьями, а князьями императорской крови и должны были титуловаться не Императорскими Высочествами, а просто Высочествами. В Царской семье все были недовольны законом, даже братья Александра III. Иоанчик как будто специально родился к этому нововведению и стал первым из Великокняжеских детей просто князем.

Константин Константинович огорчится за сына. С особой нежностью пел он колыбельную песенку, сочиненную для первенца в первую весну его жизни. В «Колыбельной» наряду с оберегами слышится и какая-то трагическая нота как предчувствие трагической судьбы сына:

Спи в колыбели нарядной,Весь в кружевах и шелку,Спи, мой сынок ненаглядный,В теплом своем уголку.В тихом безмолвии ночиС образа, в грусти святой,Божией Матери очиКротко следят за тобой.Сколько участья во взореЭтих печальных очей!Словно им ведомо гореБудущей жизни твоей…Тускло мерцает лампадкаПеред иконой святой…Спи же беспечно и сладко, —Спи, мой сынок дорогой!

«КОРОЛЬ БАВАРСКИЙ УТОНУЛ…»