Предрассветные призраки пустыни - Рахим Эсенов

Когда молодой управляющий приходил к хозяину выяснить какой-то вопрос, связанный с предстоящим вечером, приглашением гостей, Хырслан, отмахиваясь от него, говорил:

— Иди с Джемал советуйся, она ждет не дождется этих сопливцев… Сам шайтан не поймет этих пучеглазых шиитов.

Шел март, месяц весеннего равноденствия, сменивший суровую зиму теплыми дождями и бело-розовым половодьем садов. На полях растаял снег, и темно-серая земля, вдоволь насытившись влагой, источала белесые клубочки пара. Только на дальних макушках Копетдага еще виднелись белоснежные тельпеки. Юг веял теплыми ветрами. В небе повис звенящий журавлиный клин, устремившийся за горы, туда, где алыми маками пламенели Каракумы.

Джемал, запрокинув голову, долго, пока стая не скрывалась из глаз, следила за птицами и с неизбывной тоской и болью думала о доме… Но стоило увидеть Черкеза, боль становилась глуше, только кровь сильнее стучала в висках и какая-то теплая, нежная волна сладкой истомой разливалась в груди.

На вечере, созванном в честь отъезда Хырслана в Тегеран, Черкез допоздна пел свои любимые песни, читал стихи. Джемал тоже любила их, будто сложенные о ее неутоленной жажде, о недосягаемых чертогах любви, сотворенных, чтобы доставлять людям лишь одни страдания. Черкез пел на людях, но пел лишь для одной Джемал.

Ненадолго уезжал Хырслан. Однако эти дни промелькнут быстро. Они, как мимолетные облака, прольются дождем, не успеешь оглянуться — исчезнут, так и не утолив жажду земли. А потом? Чего она ждет? Ждет, когда стерпится — слюбится… Того, чего ждет Хырслан. Уйдут долгие, как вечность, годы, и она смирится, будет просто терпеть Хырслана рядом, даже со временем станет укорять себя: «Молодо-зелено… Ветер гулял в голове — вот и влюбилась в Черкеза». Нет! Нет! Лучше умереть, чем жить с Хырсланом! Придет старость — все пойдет прахом. Что станет с Черкезом? Он женится. На ком?… Кольнуло в груди, свело дыхание…

Джемал целый день не видела Черкеза. Он готовил в дорогу Хырслана, провожал его. Лишь к вечеру она услышала во дворе его мягкий голос, напоминавший садовнику, что перед окнами госпожи, то есть ее, Джемал, надо разбить еще одну клумбу с розами.

Появлялся Черкез по утрам озабоченный. Отдавал по хозяйству кое-какие распоряжения, советовался с молодой хозяйкой, писал деловые письма Хырслану.

Однажды Джемал, засидевшись с говорливой Рабией до позднего вечера, прилегла на тахту не раздеваясь. Ей чудился шорох чьих-то шагов. Проснулась, сама не зная отчего. Странно, что не испугалась вовсе. С вечера забыли закрыть окна. Теплый весенний ветер пузырился в легких ковровых портьерах. В сумраке просторной комнаты, напротив тахты, у белой стены четко вырисовывался силуэт Черкеза. Радость заполнила все ее существо. Она поднялась с тахты и, закинув косы за спину, бездумно вытянула вперед руки, пошла навстречу Черкезу. Юноша обнял ее, прильнул щекой к ее горячим губам…

В углу мерцал светильник. Ветер, гулявший по комнате, не мог задуть его огонек. Черкез терся щеками о ее лицо, грудь, руки. Они пахли материнским молоком, весенней степью, журчащей арычной водой… Ему хотелось выпить ее всю, без остатка…

Вернувшись из Тегерана, Хырслан не заметил или не хотел замечать перемен в молодой жене, сказавшейся больной в день его приезда. Хлопот у новоявленного коммерсанта был полон рот, его больше заботили доходы, проценты, чем непонятные причуды Джемал. Хырслану недосуг было уделять ей внимание, ибо в жизни придерживался лишь одного: обогащайся, а слава, признание, любовь женщины — все само придет.

В погоне за наживой он сам не знал покоя, не давал житья и Черкезу, часто посылая его по приграничным селам, чтобы скупать у населения шерсть, каракуль, кожу. Дороги Черкеза пролегали вдоль границы, и юноша волей-неволей подумывал, что запросто можно перебраться через реку, пройти незамеченным всего несколько километров и очутиться на той, родной стороне.

Во многих местах река так круто изгибалась, что уже на этом ее берегу была Родина — Туркмения. Но кто его там ждал? Разве Шаммы-ага, родной брат отца… Он, кажись, служил у большевиков. Еще друзья отца? Усатый армянин, коренастый русский человек в полосатой рубашке… Это его отец называл, кажется, Иваном… А фамилия армянина в кожанке?… Что, если поискать этих людей? Ничего худого не причинил Черкез людям, советской власти. Почему же сломя голову подался он сюда, в чужие края?… Сам не знает… Не поехал — судьба не свела бы его с Джемал… А ведь можно уйти вдвоем…

С затаенными думками возвращался Черкез в Кумушгала, и новые заботы по хозяйству заслоняли мысли о побеге… Вскоре случилось такое, что ускорило события, даже нарушило покой сонного городка.

Это произошло на третий день новруза — восточного нового года. Хырслан, подражая местным обычаям, в новруз, начинающийся в день весеннего равноденствия, 21 марта, по случаю нового года, как правило, устраивал богатый прием.

Гости уже разошлись. Одни укатили на своих шикарных фаэтонах, сработанных тегеранскими мастерами, другие, что помоложе, отказавшись от хозяйского экипажа, побрели пешком, радуясь теплому весеннему вечеру, прошедшему дождю, прибившему пыль на дорогах.

На Востоке новруз — прекрасная пора года. Недаром говорят: «После новруза зимы не бывает, после мизана (то есть в сентябре и до середины октября) — стужи». Обычно аксакалы год определяют по новрузу. Если дождливый и слякотный, то быть тучным хлебам, громоздящимся к небу хлопковым харманам, необозримым разливам бахчей с крутобокими дынями и арбузами, изумрудному раздолью пастбищ, радующих сердце пахаря и скотовода.

Черкез, проводив гостей, остался, чтобы повидать Хырслана. Молодой управляющий, пройдя анфиладу комнат, устеленных дорогими туркменскими и персидскими коврами, зашел в кабинет хозяина, стоя записал в кожаный блокнот его указания и, собираясь распрощаться, заметил на тахте небрежно брошенный кортик в золотых ножнах. Видно, Хырслан показывал его гостям или же брал в недавнюю поездку и не успел спрятать.

Хырслан перехватил взгляд Черкеза и, пытаясь его отвлечь, сказал:

— Кабульский купец Ахмед Вайс должен мне двадцать тысяч фунтов стерлингов… Да проценты с мерлушки — две тысячи. Выколотишь наш долг, отвалю с процентов десятую долю. Пока будем судиться-рядиться, больше истратимся. Говорят, он в городе Гумбет Хаузе появился…

За спиной Черкеза раздались легкие шаги Джемал, шорох ее роскошного вечернего платья, сшитого тегеранскими портными.

— Откуда у тебя этот нож, Хырслан-ага? — Юноша пропустил мимо ушей слова хозяина.

Смущенный Хырслан молча подошел к тахте, взял в руки кортик, попытался отшутиться:

— Это вора так спрашивают: «Откуда взял?»

— Все-таки… Мне он показался знакомым.

— Эшши-бай подарил…

— Раньше ты говорил другое, — Джемал стояла напротив Хырслана и не подозревала, что случайно брошенные ею слова приоткрыли завесу страшной тайны. — Говорил, что в бою его добыл…

От злости и растерянности Хырслан выронил кортик из рук. Набычившись, он поднял его с ковра и с силой запустил в Джемал. Черкез едва успел толкнуть Джемал на тахту — кортик, со свистом рассекая воздух, пролетел рядом, шлепнулся плашмя об изразцовую печь.

— Изверг! — крикнула Джемал, поднявшись с тахты, и с плачем бросилась вон.

В ту ночь Черкез не сомкнул глаз. Кортик в золотых ножнах, картины давно минувших дней вновь взбудоражили память, не давали покоя… Своими сомнениями он поделился с Джемал. В голову назойливо лезли ее слова: «Там, где смерть, ищи следы Джунаид-хана… А Эшши-бай, Хырслан — его тени. На их руках так много крови — весь век смывай, не отмоешь…»

Через день-другой управляющий сам напомнил о себе хозяину. Будто ничего не произошло, Черкез завел разговор о поездке в Гумбет-Хауз, о долгах кабульского купца. Там и других дел было невпроворот. Хырслан, видно, почуяв что-то, неожиданно изменил свое решение, приказав Черкезу ехать в дальнее пограничное село Чардере. Пути туда на мулах, по горным тропам, через бурные, разлившиеся в весеннее половодье реки было на добрую неделю.

Получив сбивчивые наставления хозяина, управляющий заторопился к себе. По дороге, у самой калитки, его нагнала взволнованная Рабия.

— Непременно повидайте госпожу Джемал, — девушка озиралась по сторонам, хотя на тихой улице не было ни души. — В Чардере не смейте и шага делать. Вам грозит опасность… В полдень хозяин поедет в банк, задержится в городе… Госпожа вас ждет.

Джемал ждала Черкеза в гостиной. На ней не было лица. Она нервно теребила в руках расшитый шелковый платок, в глазах ее затаился испуг.

— Когда? — бескровные губы ее едва шевелились. — В Чардере…

— Завтра, утром…

— Тебя задумали убить… По дороге к Чардере, — и Джемал сбивчиво рассказала, как Рабия случайно подслушала разговор братьев, договорившихся подкараулить Черкеза в горах. — Хырслан посулил ее брату Аббасу за твою голову много золота… Ты должен бежать.