Господин Никто - Богомил Райнов

Кралев выбирается из машины, а я зорко слежу за его движениями. Лида сидит, откинувшись на спинку с таким видом, будто все происходящее ее не касается.

— В каком кармане у тебя пистолет?

— Нет у меня пистолета, — равнодушно отвечает черномазый.

— А куда ты его дел?

— Нет пистолета, — повторяет он. — К чему мне пистолет, если я собираюсь пересечь границу?

По-видимому, готовясь переехать границу, он и в самом деле не взял с собой пистолет.

— Стань вон там! — предлагаю я ему, указывая на край обрыва за скалой. Место подходящее для разговора один на один, поскольку от шоссе его не видно. Кралев с той же апатией выполняет приказ.

— Ну как, поторгуемся или стрелять безо всяких?

— Что ты предлагаешь? — безучастно спрашивает черномазый, будто ждал этого вопроса.

— Ты мне операцию «Незабудка», а я тебе жизнь.

— Мою и Лидину, — поправляет Кралев.

— Ладно, и Лидину, если она хочет.

— Хочет, если не станешь ее принуждать.

— Ну хорошо. Говори!

— А гарантии?

— Никаких гарантий. Я не лжец вроде тебя, чтобы требовать от меня гарантий. Ты меня не интересуешь. Интересует операция. Давай выкладывай!

Черномазый колеблется.

— Вот что, — говорю, — даю тебе полминуты. Если не начнешь, начну я. — И для убедительности повожу пистолетом, направленным собеседнику в живот.

— Цель операции — отравление воды для столицы… — начинает Кралев.

И, начав, продолжает гладко, методично перечислять: доставка химикатов в части ящиков с импортируемыми товарами, организация доставки их к водохранилищу, имена и местонахождение занятых в операции лиц, точный пароль и точный час оглашения его в передаче иностранной радиостанции…

— Руководство операцией из-за границы возложено лично на меня. Вся операция должна быть проведена в течение трех часов, не более.

— Кто со стороны американцев контролирует вашу деятельность?

Вопрос задан на пробу. Кралев называет несколько имен. Называет правильно. Еще три-четыре пробных вопроса. Кралев отвечает и на них.

— Ты уверен, что все сказанное тобою правда? — все же спрашиваю я. — Не напутал ли ты чего-нибудь в том или другои случае?

— Какой смысл путать? Моя служба у американцев кончена.

— С чего бы это вдруг?

— В связи с убийством Младенова. Я собирался свалить это на тебя. Откуда мне было знать, что американцы подслушивали на квартире этого дурака?

— И когда ты об этом узнал?

— Перед самым отъездом сюда. «Не надо было этого делать», — сказал мне Вильямс, провожая меня. Сейчас им важно, чтоб я закончил операцию, а потом уже они спросят с меня за это…

— А зачем тебе понадобилось убивать Младенова?

— Это мое дело.

— Слушай, Кралев!..

— Затем, что Центром всегда руководил я и всегда оставался в тени. И при Младенове продолжалось бы то же самое…

— Значит, благородные порывы: слава и чековая книжка. Что ж, это действительно твоя стихия.

— Не всем же быть такими простофилями, как ты, и работать только ради идеи, — презрительно бормочет черномазый.

— Вот именно. А теперь повернись кругом и созерцай море, пока не услышишь, что я завел мотор. Иначе, ты понимаешь?..

— Лида… — произносит Кралев.

В первый момент я думаю, что он просто напоминает мне относительно уговора, но тут же замечаю, что женщина вылезла из машины и, пошатываясь, идет к нам. У нее стеклянный взгляд, лицо бледное, застывшее. Только теперь до меня доходит, что она под наркозом. Вероятно, потому, что я лишь сейчас обратил на нее внимание.

И это обошлось мне довольно дорого. Кралев стремглав бросается мне под ноги, я теряю равновесие и кубарем лечу через него. Черномазый вывертывается с удивительным проворством и пытается выхватить у меня маузер, но для меня это не является неожиданностью, и, лежа на спине, я изо всех сил пинаю его прямо в физиономию. Он падает, не удерживается на коленях и, вытирая кровь, которая его слепит, вскакивает на ноги, чтобы вернуть мне удар. Но я тоже успел уже вскочить, и маузер снова упирается черномазому в живот.

— Становись вон туда! — приказываю я. — Туда, на исходную позицию! И уже без шуток, иначе…

Кралев медленно пятится назад, протирая глаза и следя за пистолетом в моей руке. Этот человек всегда был слишком недоверчив. Не сводя с меня глаз в страхе, что я выстрелю без предупреждения, он отступает еще на шаг. Роковой шаг… Раздается сдавленный крик и шум срывающихся камней, потом второй крик, на сей раз у меня за спиной.

— Он упал! — вопит Лида.

— Разве? — бормочу я. — А я и не заметил.

— Кто упал? — снова кричит женщина, вглядываясь пустыми испуганными глазами в море, глухо плещущееся внизу, в ста метрах под нами.

Она еще не может прийти в себя. Ничего. Шок, вызванный случившимся, ускорит просветление. Схватив Лиду за руку, я тащу ее к «ситроену», успокаивающе бормоча, что никто не упал, а если кто и упал, то поднимется. Я прощаюсь беглым взглядом со своей таратайкой и замечаю бутылку газированной воды, валяющуюся на сиденье. Откупорив, взбалтываю воду и, наполовину закрыв пальцем горлышко, пускаю струю на Лиду. Она пытается увернуться от неожиданного фонтана, но я продолжаю поливать ее знаменитой вителуаз, лучшей из газированных вод, до тех пор, пока женщина не начинает кричать на меня своим сварливым тоном:

— Перестаньте плескать на меня водой!

— Скажите «пожалуйста»!

— Хватит, слышите!

— Ладно, — уступаю я, поскольку воды все равно больше нет. — Теперь сидите смирно, потому что нам дорога каждая минута.

— Куда мы едем? — спрашивает Лида, остановившись у «ситроена».

— Куда вы скажете, — отвечаю я.

Мое внимание приковано сейчас к моей старой таратайке. Я сажусь в последний раз за руль, даю задний ход, чтобы отделиться от «ситроена», потом сворачиваю к пропасти, выключаю скорость и вылезаю из машины. Незначительный толчок, и мой ветеран с новым грохотом сшибленных камней летит в бездну.

— Куда мы едем? — повторяет молодая женщина, когда мы садимся в машину и несемся в обратном направлении.

— Вы проверили, что я говорил вам вчера?

— Что следовало проверить? — Она проводит ладонью по лбу. — Я будто пьяная… Как вошел, сразу чем-то брызнул мне в лицо… Я заметила, как он спрятал спринцовку. И потом, когда остановились, опять…

— Все это вы внесете в свои мемуары, — перебиваю я ее. — Пароходом интересовались?

— Ах да… — Она снова щупает лоб. — Там действительно есть наш пароход. Отправляется сегодня в пять или шесть часов.

Между пятью и шестью целый час, но что тут поделаешь — товарные пароходы не то что пассажирские поезда. Я смотрю на часы. Скоро два. До Марселя километров двести шестьдесят. Раньше пяти нам туда не попасть. А если Франсуаз пустит легавых, то нам и после пяти не приехать.

В такие моменты самое разумное сосредоточиться на том, что в непосредственной близости от тебя, а в непосредственной близости от меня кусок блестящего на солнце шоссе, который мне предстоит покрыть в следующие секунды. Всматриваясь в ленту дороги, извивающуюся среди прибрежных скал, я пытаюсь отдохнуть в границах возможного для меня — не думать, но и не закрывать глаза.

— Успеем мы, как по-вашему? — спрашивает женщина.

Меня сейчас это мало занимает, и я молчу.

— Если вы спасете меня от этого кошмара, всю жизнь буду вас благословлять, — добавляет Лида минуту спустя.

Она вообразила, бедняжка, что все страсти разгорелись вокруг ее спасения. Вообще я чувствую, что она не даст мне отдохнуть.

— Не понимаю, ради чего вы идете на такой риск? — не унимается Лида.

— Из гуманных чувств.

— А я думала, что вы урод…

— Урод?

— Да, да. Мне казалось, что органы чувств у вас ампутированы, если они и были когда-нибудь.

— Скорее всего, их никогда у меня не было, — отвечаю я, всматриваясь в линию шоссе перед собой.

— Я была уверена, что вы человек холодный… — продолжала Лида. — Циничный и холодный, как пресмыкающееся…

— Мерси, — киваю я. — Старая истина: не отвечаешь чувствам другого, значит, ты холодный.

— Вы обращались со мной ужасно там, в Париже… Почему вы вели себя так ужасно?

— С воспитательной целью, — сухо отвечаю я. — Чтоб заставить одну дурочку кое-что понять.

— Вот теперь вы опять хороший, — замечает она, поскольку ничего другого сказать не может.

Я тоже не склонен к разговорам. Только жму на газ изо всех сил, стараясь не поддаваться тягостному ощущению пустоты, которое вновь охватывает меня. Не отвожу глаз от бегущей ленты шоссе, машинально жму на педаль, и мне кажется, что я лечу в этом огромном пустом пространстве бог весть с каких пор и неведомо куда, словно брошенный кем-то камень.

Когда я выхожу из телефонной кабины, на моем лице, кроме усталости, написано, очевидно, и что-то другое, потому что Лида, оставив на стойке недопитый кофе, подходит ко мне и берет за руку.