Письмо на небеса - Ава Деллайра

Он лег рядом со мной, и я позволила себе положила руку ему на грудь.

– Вам было хорошо, когда отец жил с вами? – спросила я.

– Да не особо. На него иногда накатывало, правда, ненадолго. – Скай умолк, а потом продолжил: – Я не знаю, что будет с мамой через год, если я поступлю в университет и уеду. Меня порой пугает то, что я окажусь таким же, как отец. И всегда буду тем, кто оставляет других.

Я взглянула на него.

– Ты лучше своего отца. И ты не обязан вечно расплачиваться за его ошибку.

Его губа, чуть искривленная вправо, натянулась. Он обдумывал мои слова.

Мы некоторое время молча лежали рядом, глядя на неровности в потолке, образовывавшие различные фигуры. Я вспомнила, как лежала на верхней постели Мэй, таращась и пытаясь не уснуть, чтобы увидеть, как летает сестра.

– Посмотри, – показала я Скаю на потолок. – Это лицо. Наполовину девушка, наполовину призрак. Видно, где оно разделяется – только на одной стороне есть длинные волосы. – Я указала на то место, где краска собралась длинными морщинками, образуя пряди волос. – А там – рука. Она принадлежит мужчине, живущему в стене. Он собирает капли дождя и хочет выйти и отдать их девушке. Она победит призрака, и они вдвоем переплывут тот океан, – показала я.

Скай засмеялся и уткнулся лицом в мою шею. Я погладила его по голове. В эту минуту он казался мне маленьким мальчиком. Я впервые видела его таким. Может быть потому, что чувствовала себя сейчас сильной. Достаточно сильной, чтобы удержать его.

Мы не целовались и не делали ничего такого. Просто лежали вместе, дыша в унисон. Я ощущала незримое движение внутри и вокруг нас – так под землей, смещаясь, движутся скрытые плиты. Вы думаете, что хорошо знаете кого-то, но этот человек меняется, и вы меняетесь тоже. И я внезапно поняла, что значит – быть живым. Это значит ощущать, как смещаются в наших телах «скрытые плиты», перестраивая нас в тех, какими мы должны стать.

Искренне ваша,

Лорел

Дорогая Элизабет Бишоп,

Вся школа бурлит от энергии, исходящей от учеников, ожидающих приближения лета. После урока английского я сегодня сама подошла к столу миссис Бастер. До этого я никогда не общалась с ней по собственному желанию. Но сейчас мне нужно было ей кое-что сказать.

– Вы помните задание, которое дали нам в начале года? Написать письмо? – спросила я.

– Да, – удивилась она.

– Я все еще работаю над ним, – объяснила я и добавила: – Я работала над ним весь год. У меня вся тетрадь исписана письмами. Я хотела, чтобы вы это знали.

– О, рада слышать это, Лорел. – Ее лицо осветилось улыбкой, но затем она посмотрела на меня знакомым взглядом, как будто чего-то ждала. Как будто хотела, чтобы я рассказала ей что-нибудь о Мэй. Поэтому я спросила: – Какой была Мэй, когда училась у вас?

– Девочкой, отчаянно пытающейся найти саму себя, очень похожей в этом на тебя. Она была живой и смышленой. Я думала, она может многого в жизни достичь. То же самое я думаю о тебе. – Миссис Бастер помолчала. – Я знаю, каково это – потерять близкого человека, Лорел.

– Правда?

– Да. У меня был сын. Он умер.

– О боже. Мне так жаль. – Я не знала, что еще сказать. Сердце болезненно сжалось при мысли о том, что миссис Бастер такое пережила. – Когда… когда это случилось?

– Он был молод. Попал в автомобильную аварию.

Я смотрела в ее огромные голубые глаза, и они больше не казались мне выпуклыми. Они казались печальными. Я внезапно увидела в ней не учительницу, а человека. Наверное, теряя кого-то, мы иногда ощущаем себя так, словно одни такие на всем белом свете. Я не одна.

– Мне очень жаль, что это случилось с вашим сыном, – повторила я. – И простите меня за то, что в этом году я так себя вела. Вы замечательная учительница. Я обожаю все стихи, которые вы нам давали. И мне… мне действительно жаль. Мне бы хотелось сказать вам что-то утешительное, но, боюсь, тут никакими словами невозможно помочь.

– Зато словами можно передать человеческий опыт и переживания, – ответила миссис Бастер. – Потому у нас и есть поэзия. – Она улыбнулась. – Вот. – Она достала из ящика стола листок. – Я хотела дать его тебе. Распечатала еще в начале года, тебе же очень понравилось стихотворение Бишоп. Но потом… наверное, ты еще была для него не готова.

Я взяла листок и поблагодарила ее.

– Я горжусь тобой, – сказала миссис Бастер. – Тебе пришлось нелегко в этом году, но ты прекрасно справилась.

Она не обязана была быть ко мне так добра, но была.

Я еще раз поблагодарила ее за стихотворение. Мне не терпелось его прочитать, поэтому прежде чем пойти на обед, я присела на улице на скамейку. Миссис Бастер распечатала мне ваше стихотворение «Броненосец»[70]. Оно понравилось мне так сильно, что при чтении замирало сердце. И я поняла, почему учительница дала его мне. В нем не только заложена красота, которую мы все так жаждем, но и показана невероятная хрупкость жизни. В его первых строчках говорится об огненных фонариках, которые люди посылают в небеса. Возносясь к звездам, бумажные фонарики трепещут как сердца, горящие и полные света. В безветрие они парят, стремясь к ярчайшим звездам Южного Креста, но стоит подуть ветру, и они становятся опасными. В конце стихотворения говорится о трагедии, которой все может закончиться.

Вчера в ночи один такой упал —

Взорвался за домами от удара

И искрами забрызгал склоны скал.

Взметнулось пламя. Вспугнутая пара

Сов с криком закружилась над землей —

Две тени в черно-белом оперенье,

Расцвеченном губительной зарей.

Затем они, покинув поле зренья,

Исчезли в вышине. Пожар спалил

Их древнее, как время, гнездовище.

Лоснящийся от жара армадилл

Испуганно покинул пепелище.

Огонь пылал. Как удивились мы,

Когда, прядая мягкими ушами,

Крольчонок серый выскочил из тьмы —

Как будто пепел ожил под ногами.

Причудливы твои подобья, мрак!

Шар, пламенем и паникой объятый, —

И слабый бронированный кулак,

В неведенье на фоне неба сжатый! [71]

Меня не оставляют мысли об этом – о наших горящих сердцах, пытающихся подняться к звездам, о том, как мы можем упасть, стоит лишь подуть сильному ветру. Не знаю, об этом ли вы говорите в своем стихотворении, но оно заставило меня задуматься о том, что во всех нас есть обе эти стороны. У всех нас в душе есть и огненные фонарики, и нежные живые создания, которым эти фонарики могут причинить боль. Легко почувствовать себя и застывшим в ужасе крольчонком, и одним из небесных фонариков, по прихоти ветра взлетающим ввысь или падающим вниз, или небрежно бросаемым из стороны в сторону.

Но в вашем стихотворении есть кое-что еще – ваш голос. Голос человека, который видел все это сам и, рассказывая об этом другим, облек боль и ужас в прекрасные строки. Может быть, говоря о том, что нас волнует, изливая слова на бумагу, выражая свои чувства, мы перестаем быть такими уж беспомощными. Прочитав ваше стихотворение сегодня, я подумала о том, что тоже хочу стать писательницей, как вы. И хотя я вряд ли когда-нибудь смогу написать такое же замечательное стихотворение, я, возможно, смогу разобраться со своими чувствами – даже с грустью, страхом и злостью. Может быть, рассказывая истории, какими бы ужасными они ни были, мы выходим из-под их власти. И тогда уже не мы им принадлежим, а они – нам. Может быть, взросление – это понимание того, что ты не просто герой какой-то истории, идущий туда, куда она тебе велит; понимание того, что ты сам способен стать ее автором.

Искренне ваша,

Лорел

Дорогая Джуди,

Четыре дня назад приехала мама. И, конечно же, она это сделала в последние выходные перед окончанием учебного года. Я хотела погулять с друзьями, но вместо этого торчала в аэропорту с тетей Эми, ожидая на лавочке, наблюдая за сумками, вращающимися на ленте выдаче багажа, и нервно комкая подол платья.

Затем я увидела маму, спускающуюся на эскалаторе и словно вышедшую из другой жизни. Она перекидывала с плеча на плечо дорожную сумочку – ту самую, которую в нашем с Мэй детстве набивала закусками, чтобы тайком пронести их в кинотеатр. Ее светло-каштановые волосы были стянуты сзади в хвост. Встретившись со мной взглядом, она помахала рукой и натянула широкую счастливую улыбку. Последовали те неловкие секунды, когда находишься еще достаточно далеко от человека, чтобы что-то ему сказать. Наверное, мне следовало подбежать и обнять ее, но я продолжала сидеть на скамейке.